Когда исследователь формулирует открытый им закон природы, то есть правило, в соответствии с которым материя ведёт себя именно так, а не иначе, можно ли сказать, что его формулировка этого правила уже существовала гдето в непроявленном виде? Можно ли сказать, что точно так же неявно сущесвует решение написанного, но ещё никем не решённого уравнения, или мелодия, которая ещё никем не услышана?
Иными словами проявляет исследователь некое скрытое существующее, делая его явным, или он выступает конструктором открытого им закона? Здравый смысл подсказывает, что если открытый закон природы подтверждается наблюдениями и экспериментами, значит исследователь проявил скрытую доселе истину, которая существовала в природе, но ранее никем не была замечена и сформулирована. Однако, оказывается, что наблюдения и эксперименты имеют вполне определённую меру приблизительности любых измерений, что позволяет убедиться в справедливости открытого закона лишь с некоторой степенью приближения. А значит, нет и полной уверенности в том, что открытый закон «работает» в природе именно так, как он записан. Например, А.Эйнштейн предположил, что уравнения классической механики И.Ньютона оказываются неточными на околосветовых скоростях движения материальных тел и внёс важные уточнения, которые были проверены экспериментально. Однако, нет уверенности в том, что в дальнейшем не потребуются новые уточнения.
Важный нюанс состоит в том, что исследователь пользуется тем или иным языком для решения своей исследовательской задачи, иногда существенно дополняя и развивая этот язык, обогащая существующие лексические единицы новым смыслом, понимая что-то значимое с помощью становящегося языка. У природы языка нет, она просто существует. Исследователь может считать свою задачу сложной или простой, но природа не затрудняется перед теми процессами и событиями, которые исследователь считает сложными, и природе нисколько не легче исполнять те законы и закономерности, которые исследователь полагает простыми. Природа «работает» без помощи языка и не заботится о том, как её понимают. Исследователь же пользуется языком. При этом его язык может быть настолько усложнённым и преисполненным особенностей, что сформулированные на нём истины не могут быть переведены с полным сохранением смысла на любой другой язык. И вполне естественно возникает вопрос: можно ли считать, что фраза, сформулированная на языке исследователя, действительно описывает тот процесс, который происходит в природе? Может ли вообще быть установлено какое-либо убедительное и при этом не имеющее конвенциональной природы соответствие между текстом описания и природным явлением? Быть может, исследователь начинает видеть в природе только то, что ему удалось сформулировать или то, что он потенциально способен описать средствами современного языка? Может ли быть, что сам исследователь внушает себе иллюзию того, что сформулированная им фраза выражает нечто существенное о природе, хотя на самом деле это не так? И кто может являться носителем позиции «на самом деле», возможна ли она в принципе? Познаёт ли исследователь скрытую в реальности истину или конструирует её с помощью своих исследовательских инструментов и технологий, посредством своего языка и связанных с ним мироустановок?
Если исследователь близок к позиции реализма (или платонизма), и полагает, что вся природа это следствие некоего комплекса идей, которые в ней проявляются, и которые могут быть реконструированы, описаны с помощью какого-либо языка и поняты исследователями, то можно ли всерьёз говорить о том, что Вселенная закодирована, например, языком математики или каким-либо другим языком? Если да, то где во Вселенной записан этот код? Каким образом этот код может быть? Даже если исследователь отбросит этот вопрос и скажет, что существование кода это иррациональный вопрос, скорее, вопрос веры, чем научного доказательства, даже в этом случае возникает проблема языка, на котором сформулированы лежащие в фундаменте природных процессов идеи. Можем ли мы верить в то, что язык исследователя какимто чудом полностью совпадает с предполагаемым языком, на котором написан «код Вселенной»? Некоторые физики (в частности, Р.Пенроуз и другие современные исследователи) полагают, что платоновский мир математических идей на самом деле существует, и та его часть, которая описывает языком математики современные физические теории, в действительности является своеобразным «кодом» реальности. «Когда я говорю о «существовании» платоновского мира, я имею в виду всего-навсего объективность математической истины» [107, с.35], заявляет Роджер Пенроуз. Да, математическая истина, выраженная на математическом языке, может быть названа объективной в том смысле, что она не зависит от чьеголибо субъективного мнения, и каждый человек, который даст себе труд разобраться в математических символах, и понять их, подтвердит, что математическая истина именно такова. Однако, когда мы выходим за пределы герметичного математического языка и начинаем утверждать, что язык математики описывает некоторый аспект реальности, мы оказываемся на зыбкой почве. Ведь никто не сможет всерьёз утверждать, что понятия числа, функции или тензора действительно какимлибо образом существуют в природе Вселенной. Мы можем лишь утверждать, что введение этих математических абстракций (конструктов) позволяет моделировать процессы в природе с достаточно хорошей степенью приближения, что и приводит к тому, что мы понимаем их лучше. Однако, неполнота этих моделей проявляется при каждом существенном отклонении наблюдаемых процессов от предустановленных в сконструированной модели параметров. Исследователи привносят в мир математические абстракции, а когда убеждаются в том, что построенные с их помощью математические модели хорошо описывают реальные процессы и события, начинают верить, что реконструировали «код Вселенной». Однако, это выглядит не более, чем необоснованным допущением. Чтобы быть уверенным в работоспособности построенной модели во всех возможных случаях и ситуациях, необходимо располагать комплексным представлением о природе как таковой во всех её проявлениях, что невозможно в силу ограниченности возможностей познания. Иными словами, условием, обеспечивающим познание, становится трансцендентность процесса познания и связанная с нею трансцендентность познающего субъекта-исследователя, что, собственно, и предположил И.Кант. Однако, субъект-исследователь это всего лишь одна из ипостасей целостного человека, а потому его притязание на всемогущество и всезнание входит в конфликт с фактической ограниченностью человеческих возможностей (что и даёт основание для упомянутого выше «апоритического самотематизирования»).
Если же исследователь занимает позицию, близкую к конструктивизму, он сталкивается с вопросами, касающимися того, в какой степени он может привнести свой авторский контент в описание природы Вселенной. При этом главные вопросы познания, связанные с тем, как существует природа, и как можно познать истину о природе Вселенной, сохраняют свою остроту и актуальность также и в этом варианте выбора. Вопрос о правомерности использования того или иного языка, тех или иных мировоззренческих и исследовательских конструктов в конструктивистском подходе даже обретает дополнительную остроту.
Для эпистемологического конструктивиста язык становится не просто средством описания, но технологией настройки внимания, позволяющей рассмотреть те аспекты природы, которые раньше ускользали, оставались незамеченными. При выборе в пользу эпистемологического конструктивизма природа Вселенной трактуется как бесконечно комплексная, позволяющая существовать разнообразным убеждениям, гипотезам, теориям, верованиям: «вижу то, что знаю, верю тому, что вижу». Но если у каждого исследователя конструируется собственная версия природы Вселенной, и он находит ей подтверждения, есть ли тогда шанс познать природу как целое, используя эти аспектные знания? При погружении в эпистемологический конструктивизм инициируется процесс «локализации» и даже «атомизации» картин мира, который определяет необходимость процесса «децентрации» [108, с.213].
Термин «децентрация» был введён Ж.Пиаже при исследовании того, как ребёнок начинает реконструировать позицию другого субъекта, например, в описанном далее случае: «В Женеве было опрошено много детей в возрасте до 7 лет. Они считают, что по вечерам луна следует за ними Здесь мы имеем дело с псевдознанием, вытекающим из непосредственного действия, ещё лишённого на этом этапе какойлибо децентрации; опрашиваемые мной дети были очень удивлены, когда я спросил, следует ли луна и за мной тоже (ответ: «Ну, разумеется!»). На мой вопрос, что будет с луной, если я пойду от А к B, а ребёнок от B к A, последовал ответ: «Она, наверное, пойдёт сначала за Вами, но потом непременно догонит меня». К 78 годам уверенность в этом исчезает «У меня в школе были друзья, говорил, например, 7летний мальчик, и я понял, что луна не может идти за всеми нами сразу; это только кажется, что она следует за нами, но это неправда». В данном случае для того, чтобы исправить ошибку, достаточно было одной децентрации на основе взаимности действий» [108, с.213214]. Вопрос «За кем пойдёт луна?» сохраняет актуальность для каждого сообщества исследователей, сделавших выбор в пользу эпистемологического конструктивизма, какую бы научную или философскую задачу они ни решали [158].
Эпистемические и парадигмальные влияния играют существенную роль в том, какую стратегию исследования выберет данный исследователь. В то же время его стратегия является результатом его собственных выборов. Рассматривая выбор как действие, можно заметить, что человек, совершающий выбор, оказывается в рефлексивном состоянии. С одной стороны, он соотносит испытанные им влияния с собственной картиной мира, с тем, что он сам считает научным, достоверным и приемлемым, и с предписаниями сообщества, к которому он принадлежит. Затем, делая выбор, человек заново переопределяет (пересобирает) самого себя, таким образом используя рефлексивную позицию и возникающую в ней автокоммуникацию как способ пересборки целостности.
И в то же время, хотя субъектисследователь постоянно собирает и пересобирает себя, стратегия исследования может формироваться только в ситуации, когда мировосприятие исследователя принципиально децентровано: ведь только в этом случае он может понимать суть выборов, которые осуществляет. Это возможно только из позиции рефлексии второго уровня. Находясь в ней, исследователь обнаруживает, что конструктивизм и реализм вполне способны органично дополнять друг друга в качестве двух компонентов децентрованного мировоззрения.
1.2.3. Рефлексия второго уровня Г.Марселя в связи со стратегиями и парадигмами
Г.Марсель разделяет первичную и вторичную рефлексию (он также называет их рефлексией первого и второго уровня). «Философское мышление это прежде всего работа рефлексии» [92, c.144], пишет философ. Ведь в процессе рефлексии «становится шире моя коммуникация с самим собой» [92, c. 146]. Человек «диссоциируется» внутри самого себя, начинает противопоставлять себя самого самому себе. Противопоставление самому себе кажется логически противоречивым: ведь человека обычно считают цельным. И, тем не менее, существует множество ситуаций, в которых человеческое внимание оказывается диссоциированным. Г.Марсель пишет: «Я намереваюсь поговорить о понятии «я сам», об этой реальности «я сам» (moi-même): понятии, с которым мы сталкивались так часто, но лишь для того, чтобы подчеркнуть его обескураживающую, пугающую двусмысленность» [92, с. 149]. Запутанность отношений с самим собой, столь характерная для каждого человека, проявляется в том, что говоря о самом себе «Я» или «Я сам», человек уже выделяет в себе «себя самого» и «кого-то ещё», того, кто говорит о себе. На первом уровне рефлексии эта «пугающая двусмысленность» [92, с. 149], не осознаётся. Однако, рефлексия второго уровня уже не может игнорировать эту диссоциацию. Г.Марсель пишет: «одна из главных слабостей философии вплоть до нашей эпохи состояла в крайнем упрощении отношений, связывающих меня с самим собой» [92, с.152].