Но Сорокин его не слушал, только кивнул головой и углубился в чтение бумаг, лежащих на столе. Заходили в приемную работники обкома, спрашивали о пустяках и, убедившись, что первый еще здесь, со вздохом разочарования о потерянном вечере, отправлялись обратно в свои кабинеты. Уходить было нельзя, вдруг потребуются еще кому-то из старших руководителей. Закон партии железный работать без ограничений рабочего дня, а когда на месте первый, присутствовать на рабочем месте до его ухода.
Прошел еще час. Семерчук не выходил из приемной, ждал, изредка перекидываясь словами с Сорокиным и обкомовцами, заглядывающими на секунду в приемную, все с тем же вопросом, ставшим проблемой первый еще здесь? Наконец, около восьми вечера, из дверей первого секретаря начали выходить совещавшиеся. Через полчаса вышел последний из них и в селекторе раздался голос первого:
Семерчук здесь?
Да. Коротко ответил Сорокин.
Пусть зайдет. И селектор смолк.
Сорокин молча кивнул Роману заходи, наступила твоя очередь. Семерчук, почувствовал, как от волнения стали потными спина и ладони и, с неожиданно оробевшей душой, шагнул к тяжелой двери, а вроде был готов к встрече с первым, но вот все равно трусливо разволновался. По мягкой ковровой дорожке, с замеревшей робостью в груди, он прошел по мягкому ковру всю длинную комнату, к сидевшему в конце кабинета, первому секретарю обкома партии. Тот устало приподнявшись, протянул Роману руку, приветствуя его самокритичными словами:
Прошу вас извинить меня, что поздно принимаю. Но, сами видите, дел невпроворот.
Павел Трифонович Столяренко первый секретарь обкома, слыл среди своих работников огромным демократом и доступнейшим для всех человеком. Он действительно был предан своей работе. Бывало так, что больной и простуженный, с повышенной температурой, не отнимая от сопливого носа мокрый платочек, проводил совещания, не позволяя себе болеть, показывая, тем самым, пример мужественного отношения к партийной работе своим подчиненным. Другие партийцы брали с него пример и тоже приходили на работу больными, не обращая внимания на свое здоровье. И только тогда, когда болезнь окончательно укладывала партийного работника в домашнюю постель или на больничную койку в лечсанупре, то это считалось настоящей болезнью. В этом случае, Столяренко звонил заболевшему коллеге, интересовался состоянием здоровья, помогал доставать дефицитные лекарства, оказывал материальную помощь деньгами за счет обкома, организовывал доставку редких, но нужных продуктов питания для больного и его семьи. Правда, помогал он так, в основном, секретарям обкома и заведующим отделами, но если возникала острая необходимость, то помогал и инструкторам, и даже обслуживающему персоналу обкома. Но такая выборочная забота была всем понятна, в обкоме работает около тысячи человек, и за всеми первый уследить не может. Но всем все равно было приятно, что непосредственно ими руководит, в высшей степени, отзывчивый и добросердечный человек, тонко чувствующий народные нужды. Обкомовцы чтили и уважали Павла Трифоновича принципиальный и честный человек, трудяга, готов выслушать любого партийца и немедленно оказать необходимую помощь. Вот и сейчас, несмотря на огромную усталость, позднее время, он все-таки принял своего молодого подчиненного.
Садитесь, Роман Богданович.
Семерчук сел в кресло, наискосок от места первого и устремил в него вопрошающий взор. Столяренко раскрыл папку его личного дела, на что указывала фамилия Семерчук Р.Б., отпечатанная на машинке и, наклеенная на обложку, углубился в чтение. Он несколько раз пролистал отдельные страницы: с личным учетным листком, характеристиками, рекомендациями, написанными на него в разное время. Они были безупречными, и это прекрасно знал Роман, но, тем не менее, от напряженного волнения у него пересохло во рту. Наконец, Столяренко оторвавшись от чтения, поднял на него усталые глаза и медленно, чтобы была заметна подчиненному его усталость, произнес:
Характеристики у вас положительные Это важно для вашего будущего. Мы хотим вас поставить на ответственную должность заведующего отделом агитации и пропаганды. Сейчас это самый важный участок работы. Он всегда считался важным, а сейчас его роль и эффективность должны возрасти в десятки раз. Первый устало откинулся на спинку кресла и, полузакрыв глаза, продолжил. Сами все прекрасно понимаете, Роман Богданович. Не первый год у нас работаете. В стране началась перестройка новый этап жизни советского общества. Этим все сказано
Он говорил эти слова заученно, уже не в первый раз, но каждый раз твердо и убежденно, что они звучали, как нечто новое. Роман сглотнул густую слюну в сухом рту и четко ответил:
Понимаю! И не просто понимаю, а чувствую всей душой ее необходимость. Считаю, что перестройка необходима советскому обществу. Твердо закончил Роман, убежденный в правильности линии партии. Так его воспитали партия всегда права.
Правильно, считаете. Одобрил его ответ первый и продолжил размышлять дальше. К руководству в партии приходят молодые люди, энергичные, готовые продолжить великое дело строительства коммунизма. Самым молодым в политбюро является наш новый генсек Горбачев Михал Сергеевич. Ему нравится, когда его по-простому называют Михал, а не Михаил. Говорил я с ним на пленуме. Подчеркнул эту фразу Столяренко. Заметили, как он энергично и по-умному взялся за дело. Перестройка и ускорение. Вот! Назидательно поднял вверх указательный палец, первый. С этого давно бы надо было начинать.
Да. Коротко согласился Семерчук, не зная, что добавить к словам Столяренко и, не ухвативший пока, тонкую ниточку мысли первого секретаря.
В партийной иерархии никто, никогда не скажет в глаза выше и нижестоящим по должности коллегам не только плохо, но и с намеком на недостатки вышестоящих руководителей. Эту субординацию соблюдал и Столяренко старый партийный волк, переживший многих руководителей, особенно в первые годы восьмидесятых. Критику допускал только в адрес ушедших в мир иной или на пенсию руководителей и то мягкую у всех у них, в конце концов, обнаруживаются небольшие недостатки. Но эти недостатки ясно видны почему-то потом Железный закон о правильности действий существующего руководства, в среде партийных функционеров соблюдался неукоснительно.
Видите, пришли на смену к руководству страной молодые люди. Снова повторил первый свои ранее сказанные слова, явно на что-то намекая, но пока не раскрывая всего до конца. Скоро произойдут большие перемены в кадровом составе на всех уровнях. Привыкший к канцелярско-партийной словесности, Столяренко не мог говорить по-другому. Впрочем, эта же черта поведения присутствовала в разговорах всех партийных работников. Придется нам, старикам, скоро перейти на более спокойную работу или на пенсию. Добродушно намекнул он на себя. Ведь ему скоро стукнет шестьдесят. Вам молодым заканчивать дело наших дедов, которое не успели закончить их сыновья и внуки, то есть мы. Философствовал первый. Ну что ж, такова жизнь! Рассудительно подвел он итог своей философской мысли и перешел к практическим делам сегодняшнего дня. Так вот! Надо смелее выдвигать к руководству новые, свежие кадры, чтобы успешно провести перестройку и войти в качественно новый этап жизни. Но не уточнил, что имеет в виду под новым качественным этапом. Но об этом даже в партии знали смутно. Мы сейчас решительно выдвигаем на ответственные должности молодежь. Вот и вас, как видите, не забыли. Вернулся после некоторого лирическо-философского отступления, к главному вопросу, первый.
Он снова начал перелистывать личное дело Семерчука. Сердце претендента на новый пост сжалось в тревоге вдруг, что-то такое, нехорошее, обнаружится в его документах, а во рту снова появилась липкая и густая слюна. К документам невозможно придраться, но все же Столяренко смотрел в его документы и уже спрашивал, попутно рассуждая:
Тридцать один год. Самый раз. Наполеон в двадцать четыре стал генералом. Продемонстрировал свою эрудицию первый. Образование историк. Наш институт закончили? То ли спросил, то ли утвердительно прокомментировал Столяренко.
Семерчук встрепенулся.
Наш. Ворошиловградский пединститут.
Хорошо. Местный Служил в армии. После института Тоже хорошо.
Это был самый скользкий и неудобный момент в биографии Семерчука. Не мог же он прямо сказать, что пошел служить в армию после окончания института, чтобы не ехать по распределению в деревню, и пояснил:
В авиации Призвали
Но была и другая причина. В армии он должен был вступить в партию. Для интеллигенции существовал классовый процент, который не позволял ей широким потоком вливаться в коммунистические ряды. А многие хотели в ее влиться. Поэтому тесть настоял на военной службе. Готовил достойного зятя, равного ему. Да и место службы подыскал недалеко здесь же в городе, в военном авиационном училище штурманов. Роман на военной службе, не только каждые выходные ночевал дома, но и каждый второй будний день проводил в кругу семьи. Так, что получилось что-то вроде семейно-военной службы. Но об этом факте он никогда и никому не рассказывал, но зато вступил кандидатом в члены партии. Столяренко не слушал его пояснение, а продолжал листать личное дело.