Наследие Ктулху  поэзия Говарда Ф. Лавкрафта - Огнев Сергей Иванович

Не мёртво то, что в Вечности живёт.

Со смертью Времени и Смерть умрёт

(безумный араб Абдул аль-Хазред)

(по рассказу Г. Ф. Лавкрафта «Dagon»)

Пишу, а душу терзает боль,
Я знаю, вечером меня не станет.
Без лекарств, в кармане голь,
Распахну окно, и жизнь увянет.

Терпеть пытку жизнью больше не могу,
Морфий  моего сознания хомут.
Расскажу, что мне известно одному,
Не надеясь, что меня поймут.

Шлюпку Тихий океан качает без забот,
Третий день в одиночестве я плыл
С тех пор как наш гвардейский пакетбот
Немецкий рейдер затопил.

Захлебнувшись, я очнулся в черноте,
Тревожный сон сменил кошмар реальности.
Я увязал в болоте от шлюпки вдалеке,
Отхаркивая слизь вонючей гадости.

Не страх, а удивление вводило в дрожь меня,
Зловеще непонятное воздух наполняло.
Гнилая масса дохлых рыб со дна
Мерзкий, тошнотворный запах источала.

Безоблачное небо, отражая гниль
Казалось почти черным, отливая блеском
И черноту бескрайних миль
Ничто не волновало всплеском.

Земля! О, боже, я, наконец, спасен
На острове всё та же гниль,
но чувствуя опору под ногами,
Уже не так кошмарами стеснён,
Я двигался на запад быстрыми шагами.

Под адским пеклом солнца дни я изнывал,
А по ночам ущербная Луна тянула из меня рассудок.
Высокий холм мне силы прибавлял,
Цель достиг за четверо ужасных суток.

Стоя на вершине, до предела поражён,
Смотрел в бездонный мрак извечной ночи.
Этой вечностью, казалось, заражён,
Я кричал от страха, что есть мочи.

На другом холме в ста футах от меня
Громадный монолит светился в лунном блеске.
Тайны человека, скрытые в века
Отражены в рисунках и искусной резке.

Приблизившись, я со страхом изучал
Барельефы в монолите сером.
Свет Луны, я думаю, наверное, искажал
Такого быть не может в свете белом.

И теперь я теряю сознание,
Только лишь вспоминая их 
Это не земные и не божьи создания,
Человек и рыба смешивались в них.

С перепонками меж пальцев рук и ног,
Огромные, прозрачные, на выкате глаза.
Может кто-то, но не я, их описать бы смог,
Знаю лишь одно  такого выдумать нельзя.

Я был настолько поражён,
Окунувшись в тайны Океана глубину,
Что поначалу оказался раздражён
Тем, кто посмел нарушить эту тишину.

Я застыл на месте из-за рифа,
Слегка вспенив воду, прямо предо мной
Огромное, словно Полифем из мифа.
Поднялось оно над черною водой.

Чудовище из самого ужасного кошмара,
Отвратительнее мозг бы выдумать не смог,
Метнулось к монолиту с быстротой удара,
Возникшая волна свалила меня с ног.

Чешуйчатые руки обвили монолит,
Словно для молитвы склонилась голова.
Ужасный, и в то же время чудный вид,
До уха доносились непонятные слова.

Я прочь бежал, что было мочи,
Пел, кричал, когда не мог уж петь.
Последнее, что помню из этой ночи 
С ног сбившую, молнии удара плеть.

Меня нашли. Очнулся  больничная постель,
Толком объяснить ничего не мог.
Один лишь звук  тяжелая капель
И хлюпанье противных скользких ног.

А по ночам, лишь полная Луна взойдёт,
Во всём величии ко мне приходит Он.
Гортанным голосом к себе зовёт:
Рыба  Бог, Его Величие Дагон.

Снаружи слышен шум не успеваю запереть,
В дверь бьётся скользкое громадное оно.
Им не достать меня, уж лучше умереть.
О, боже, нет
рука!  конец
Окно!.. окно!..

(по рассказу Г. Ф. Лавкрафта «Cool Air»)

Не все кошмары связаны со мраком,
Одиночеством, безмолвием, грозой.
Фобии определены лишь личным страхом,
Средь них есть странные, каков и мой.

Я чуть ли не схожу с ума,
Почуяв холод, и терпеть нет мочи
Любого сквозняка. А в горле тошнота,
Лишь жаркий день сменяется прохладой ночи.

Работа журналиста не приносила мне достатка
И заставляла часто делать переезды.
Сняв комнату в отеле на жалкие остатки,
Тогда я сам открыл ворота бездны.

Знакомство с доктором явилось неслучайным,
Сеньор Муньос соседствовал со мной.
Сердечный приступ приоткрыл завесу тайны,
Пришлось подняться в комнату его.

Холодный воздух хлынул из дверей,
Меня озноб пробил, хоть было лето.
Первым чувством явилось выбежать быстрей,
Боль стерпеть, остаться без ответа.

Доктор протянул навстречу руку,
Льдом обожгло и пальцы, и ладонь.
Не знал, смогу ли вынести я муку,
Вынести едкую аммиака вонь.

Восхищение сменило неприязни чувство 
Легко и быстро приступ снят.
Доктор обладал целительным искусством,
Лекарством напоил и уложил в кровать.

Мы сдружились, каждый вечер я в гостях,
Слушал монолог о борьбе со смертью.
Серьезная болезнь гниения в костях
Рассекало тело грозной плетью.

«Вот почему мне нужен мрак и холод,
Лишь так могу себе часы продлить.
Морозильник изобрел, когда был молод,
И приходится теперь в нем постоянно жить.

Бессмертие  вот основной вопрос,
Терзающий людей из поколения в поколение.
Гипотез много, но ответов не нашлось,
Решение есть, и в этом нет сомнения.

Человек по сущности своей бессмертен,
Воля и сознание возвращает жизнь,
Воля держит дух в телесном месте 
Вот вечной жизни простая мысль.

Предав тело консервации ещё здоровым,
Оно будет жить, пока есть воля.
Пусть организм со временем не будет новым,
Но ты живешь, причем без чувства боли.

Функция органов уже вторична,
Их может, в принципе, не быть.
Думаешь, жизнь без сердца не логична?
Нет, тело и без сердца продолжает жить».

Я часами слушал этот бред,
Казалось, доктор потерял рассудок.
Огромный рабочий кабинет
Заполнен сетью трубок и сосудов.

Его запросы на покупки были чудноваты.
Смесь специй, благовоний, химии
Вскоре стала издавать такие ароматы,
Невольно вспоминаешь фараонов мумии.

Атмосфера вокруг Муньоса постепенно накалялась,
Необъяснимый ужас отвращал соседей от него.
От страшного недуга избавиться пытаясь,
Вонючей гадостью пропитал себя всего.

В поздний час я был разбужен громким стуком,
Сеньор Муньос отчаянно кричал.
Он метался по квартире кругом,
Бешенства подобного я раньше не встречал.

Сломался холодильник, в комнате теплело,
Доктор в ярости просил меня помочь.
Казалось, разорвется тонкая оболочка тела,
Найти немного льда рванул я в ночь.

Низкий голос доктора просил «Ещё, ещё!»,
Лед собрал со всех аптек и магазинов.
К утру нашел механика, вопрос решен.
Он в порядок быстро приведет машину.

Едва переступив порог, я понял  опоздал,
Словно дух зловещий поселился в доме.
С ужасом на лицах я встретил персонал,
Было решено взломать Муньоса номер.

В комнате стоял ужасный смрад,
Будто в морге отключили холод.
Солнце растворило многолетний мрак.
Меня стошнило, хоть и испытывал я голод.

Темная студенистая полоска
Тянулась из ванны в кабинет.
Дрожь пробила от самых пят до мозга
От догадки, что может это быть за след.

Небольшая лужица чернела на столе,
В ней нашел клочок бумаги.
След шёл дальше, обрываясь на софе
Словно под воздействием искусной магии.

Что я увидел на софе, чем это быть могло?
Не решусь, наверное, ответить.
Завесу приоткрыл сам сеньор Муньос
В упомянутом клочке успел отметить.

На разорванном когтями, не рукой, листе
Уродливыми буквами начертаны слова.
Могу поклясться на святом кресте,
Всё  правда, от начала до конца.

«Конец близок, льда больше нет,
Становится теплее, плоть начинает гнить.
На свою теорию я нашел ответ,
Одною волей невозможно вечно жить.

Я ошибался лишь в одном:
Без консервантов разлагаешься в течение суток.
Мой друг, доктор Торрес, знал о том
И умер, не выдержал рассудок.

Торрес выполнил мою теорию сполна,
Консервацию провел живого тела.
Именно тогда он и сошел с ума,
Воплотив в реальность начатое мною дело.

Вы всё поняли, он оживил меня,
Из могилы вытащив на белый свет.
Ведь от своей болезни умер я еще тогда,
С тех пор минуло восемнадцать лет».