Верзила громко расхохотался и всем своим видом выказывал желание немедленно сорваться с места и сопроводить меня до казарм. В последний момент дисциплина взяла верх над ребячеством, он тихонько окликнул свободного от дежурства товарища, который, устало прислонив лысую голову к древку алебарды, дремал на небольшой скамейке чуть поодаль от нас.
«Будь любезен, проводи Отто до моей постели и окажи ему самый радушный прием. Если удастся, раздели с ним кусок вареной свинины, который полагается мне сегодня на ужин. Ступай же!»
Добрый человек, этот верзила-стражник, ох добрый. Я готов простить ему его простодушие и явное неумение разбираться в людях (речь конечно же о пресловутых конюхах и служках с внешнего двора), но не за сытный ужин и мягкую постель, а за его рвение к службе и чувство долга. С мыслями об этом я преспокойно заснул, положив под голову сложенную вчетверо свою плохонькую куртку. Я проспал точно до первых петухов, и с рассветом направился в замок.
***
Едва солнечные лучи пронзили своим ослепительным светом соломенную крышу казармы, я уже стремглав мчался к внутренним воротам, в надежде успеть до того, как к ним нахлынет толпа просителей. Эти чертовы тунеядцы, только и знают, как обивать пороги господ, выпрашивая жалкие крохи, когда у самих амбары наверняка ломятся от зерна, гниющего из-за нехватки воздуха и места. И они еще смеют приходить просить у господина графа, когда у честных солдат вроде меня нет ни гроша за душой? Да уж, поистине гнилые людишки.
Как бы я не спешил, обогнать толпу попрошаек мне не удалось. Как пить дать, стоят здесь с полуночи, некоторые разложили прямо на деревянных мостках свои котомки и приглашают остальных разделить с ними завтрак. Но я-то на такие уловки не поведусь, понятное дело. Еще потом выставят мне счет или, того хуже, сообщат графу, что я совершенно бессовестно воспользовался их добротой и наглейшим образом уничтожил все их запасы провизии.
Продраться сквозь толпу просителей у меня бы не вышло, даже будь я размером с боевого скакуна. Большой удачей для меня было встретить знакомого верзилу-стражника (как выяснилось из его сбивчивых объяснений, он провел всю ночь на дежурстве, видимо, надеялся этим обстоятельством заслужить еще больше моего уважения, но я пресек его бахвальскую речь, строго сообщив, что это его прямая служебная обязанность), который своим грозным видом и легким постукиванием алебарды о деревянные доски мосточков без труда расчистил мне путь до дверей графских покоев.
«Здесь я вынужден распрощаться с тобой, дорогой Отто. Помочь внутри я никак не смогу, к тому же я и так оставил вверенный мне пост, разумеется, исключительно от большой дружбы с тобой. Надеюсь, ты сможешь простить мне такую вольность, милый Отто, потому как совесть моя, увы, на такое милосердие не способна. Прощай!»
Я намеревался было тепло проститься со стражником, но вспомнив про его бахвальство и вопиющей дерзости отлучку с места несения службы, удостоил его лишь сухим коротким кивком, развернулся на каблуках, возвещая об окончании нашей беседы, и немедленно вошел в распахнутые ворота.
«Вынужден сообщить, что господин граф хоть и принимает посетителей в такой ранний час, находится в прескверном расположении духа, к тому же живописец который месяц пишет его портрет, от чего господин граф регулярно нервничает. Могу я рассчитывать на ваше благоразумие Отто, верно? Отто, дорогой Отто! Я ни в коем разе не хочу сказать, что господин граф отказывает вам в аудиенции, лишь хочу убедить вас не расстраивать его светлейшество чересчур щепетильными или откровенно наглыми просьбами.»
«Ох, ведите же меня к нему», нарочито громко вздохнул я и махнул рукой в знак согласия на нелепую просьбу канцелярского служки с только-только пробившимися юношескими усиками над верхней губой цвета чернильницы.
Сперва я решил, что господин граф принимает посетителей прямо в опочивальне. Уж больно темными были гардины на величественно вздымавшихся под своды замка окнах, к тому же во внушительного размера зале, куда меня беззастенчиво втолкнул юнец-писарь, была кровать. Я уж было вновь заробел и почувствовал желание немедленно покинуть эту комнату. Но самообладание и выработанная годами службы солдатская стойкость взяли верх, я совладал с собой и даже сделал несколько маленьких, но очень решительных шагов вглубь залы.
«Утречка, любезный подданный», услышал я из-за большой шелковой ширмы в аккурат по центру помещения властный мужской голос, которой эхом разнесся по комнате. «Немедленно представься и изложи цель своего визита, будь же краток и откровенен. Ложь моему светлейшеству совсем не по душе.»
«Утречка, любезный подданный», услышал я из-за большой шелковой ширмы в аккурат по центру помещения властный мужской голос, которой эхом разнесся по комнате. «Немедленно представься и изложи цель своего визита, будь же краток и откровенен. Ложь моему светлейшеству совсем не по душе.»
Господин граф издал сухой смешок, но так и не показался из-за завесы. Я поспешил назваться и рассказал о притеснениях со стороны деревенских властей, своем желании обзавестись небольшим земельным участком, положенному мне по делам и подвигам моим. Словно бы мимоходом обмолвился о дерзости конюхов с внешнего двора и полном отсутствии дисциплины в рядах замковой стражи. Перебрал в уме все вышесказанное и остался вполне доволен своим емким и вполне подробным докладом.
«Ха-ха-ха! Боги, это так забавно! Нет, милый Отто, я крайне восхищен вашим рвением. Насчет ваших наблюдений в замке немедленно будет проведена необходимая показательная порка любого стражника, на которого вы укажете. И не вздумайте отказаться от своих слов! Считайте это прямым приказом моего светлейшества. Что же насчет земли Этим вопросом занимается непосредственно канцелярия нашего короля, к сожалению, вашу просьбу я не смогу удовлетворить. При всем моем уважении к почетной службе пикинерского полка. Ох и задали мы жару неприятелю в той битве, а?»
Господин граф громко рассмеялся, и из-за ширмы показалась худая старческая рука, усыпанная перстнями. Я поспешил засмеяться в ответ, хотя не совсем понял, о какой именно битве идет речь. И неужели мы могли встречаться на поле брани? Он говорит со мной, как со старым знакомцем, но никак мы раньше не могли говорить.
Тем временем господин граф отодвинул шелковую завесу и медленно вышел на свет, пробивающийся через узкую полоску пустого пространства между двумя тяжелыми гардинами.
«Продолжим чуть позже, Клаус,» небрежно бросил он живописцу и потуже завязал пояс на своем изысканно-потрепанном халате пурпурных цветов.
«Прошу у вас прощения, господин граф,» поспешил извиниться я и склонил голову в знак нижайшего смирения и покорности. «Не только за то, что прервал ваше занятие живописью, но и за наглость просить у вас лично.»
«Что вы, Отто! Вам ли извиняться? Не смейте думать даже о том, что причиняете моему светлейшеству какие-то неудобства! В конце концов, моей прямой обязанностью в послевоенное время является, непосредственно, восстановление мира, порядка и благоденствия на моих землях. Особенно то касается тех, кто верой и правдой служил мне на поле брани. Верно я говорю?!»
«Верно», нерешительно ответил я и оглянулся на художника, ища поддержки; последний же в свою очередь не обращал на меня ровным счетом никакого внимания. И все-таки, господин граф, я рискну своей глупой головой и повторю свою ничтожную просьбу. Мне ведь много земли не требуется, только избу поставить, да забор вокруг нее. Скотину завести, птицу какую-никакую. Если думает ваше светлейшество, что это неслыханные для старого солдата аппетиты, то поглядите, как живут другие просители, что выстроились в ряд следом за мной. Все холеные и изнеженные, едят всю жизнь кашу с молоком, а нашей баланды и не едовали никогда.»
Я прервался и перевел дух, потому как во рту мигом скопилось немалое количество слюны при одной мысли о молочной каше на жирном свежевзбитом масле.
«Ваши притязания, милый Отто, мне вполне ясны и понятны», задумчиво произнес господин граф, теребя в старых морщинистых пальцах полы тяжелого пурпурного халата. В самом деле, почему верные мне люди должны прозябать в нищете, как какие-то бесславные бродяжки. Думается мне, я нашел выход из нашей непростой ситуации. Подойдите же, Отто!»
Граф широко распахнул руки и с самой доброжелательной улыбкой, какую я только видел, поманил к себе подбадривающим кивком.
«Не стесняйтесь, Отто, можно еще ближе. Стоп! Достаточно, вы немного пахнете долгой дорогой и бедностью, а это два моих самых нелюбимых запаха. У вас с собой клинок? Что ж, замковой страже придется дорого поплатиться за такого чудовищного рода безалаберность. Нет-нет, ни в коем случае не думаете, что я подозреваю вас в нелепой по сути своей попытке совершить покушение на мое светлейшество. Лучше очистите голову и внимательно выслушайте мое предложение.»
Господин граф громко шикнул, что я немедленно воспринял на свой счет и попятился назад. Только спустя мгновение до меня дошло, что звук предназначался для ушей живописца, который по этому сигналу торопливо собрал свои краски, мольберт и покинул залу через скрытую от моих глаз высоким пологом кровати заднюю дверь.