У тебя леность и нерадение о собственном образовании, вкус к площадному волокитству. И вольнодумство также площадное! услышал Саша от Николая Ивановича обидные для себя слова.
Ах! Вот как вы думаете обо мне! И, не успев осознать, что говорит, крикнул в лицо строгому чиновнику: Я требую сатисфакции! И, красный от возмущения, выскочил на улицу
Братья Тургеневы, которые в волнении ждали секундантов взрывного поэта, только рано утром получили письмо с извинениями и раскаянием в своей горячности. Дуэль не состоялась.
Дуэль Пушкина с поэтом Рылеевым (1820г.)
Больше, чем страх очутиться на Соловках или в крепости, Александра мучил позор: случайно узнал о распространившихся слухах в городе, что его высекли в тайной канцелярии. Он ничего не понимал: не успеет, гденибудь появиться, как за ним стелется шепоток. Настороженно вглядываясь в лица, он быстро оглядывал всех, но все молчали или отводили от него взор, или, при его приближении, прекращали беседу.
Глаза ему открыл Катенин, когда находились на «чердаке» у Шаховского. Отведя его в сторону, критик сказал: мол, ходят слухи, что будто бы он высечен в тайной канцелярии государя.
Ч-ч-т-т-о? чуть не задохнулся Саша от возмущения.
Ему, остолбеневшему от этой новости, Павел Александрович объяснил, что об этом из Москвы кому-то написал граф Толстой-Американец.
Которого ты както уличил в передергивании карт Но, друг мой, сплетню здесь повторил Кондратий Рылеев на каком-то балу.
Александр смотрел на критика молча, не в состоянии вымолвить ни слова. Лихорадочные мысли не задерживались в голове, он не понимал, что теперь делать: «Я-а-а?!.. Я-а-а сделался историческим лицом для сплетников Петербурга?!..» Это не укладывалось ни в какие рамки. Залившись мучительным румянцем, не дослушав критика, он сорвался с места и помчался домой, не дожидаясь извозчика.
И долго потом бегал по узкому проходу своей комнатки в бессильной ярости, придумывая, как отомстить обидчикам.
Однако в городе того ни того, ни другого не оказалось.
В мае 1820 года он, под видом курьера, был выслан на юг. Но Александр решил сначала поставить точку на деле с поэтом Рылеевым. Заехав по дороге в ссылку на юг, он упросил Антона Дельвига и Ивана Якушкина быть секундантами и уже чуть свет они ехали в сторону Батово, где в имении тещи в это время находился Рылеев.
Александр был уверен, что поступает правильно, задумав дело чести. «Я ведь знаю дуэльный кодекс: общественное мнение обязывает меня вызвать обидчика на дуэль, пусть бы он даже захотел проглотить обиду. Но ни за что я этого не смог бы сделать презрение всех было бы обеспечено. Но и посвящать кого-либо в эту задумку было нельзя. Мне же грозила Сибирь А сейчас и Антон, и Иван, уверен, сохранят тайну»
Скоро приблизились к месту. Оставил Антона и Ивана на обочине дороги и отправился к Рылееву. «А ведь Кондратий даже не удивляется!.. Коротко поговорив, они спустились к резвой речушке, под обрывом которой нашли подходящее место
Теперь он ждал, сжав губы и пристально глядя, как Рылеев изготавливается на позиции. «Первым сделает свой выстрел Кондратий: вызвалто его я Значит, я не могу стрелять первым Но, Боже!.. Мое терпение иссякло Может, самому начать и выстрелить в воздух? Тогда будет считаться, что дуэль как бы состоялась, и оскорбление можно считать смытым Но спохватился вспомнил, что дуэльный кодекс предусматривает такую хитрость: тот, кто вызвал на дуэль, не имеет права стрелять в воздух. Вздохнул: И это тоже правильно! Иначе поединок превратится в фарс».
Рылеев прекратил его размышления, сделав, наконец, свой выстрел. Но вверх. Ну и он тогда вверх! После этого они, как ни в чем ни, бывало, на берегу милой речушки целый час чтото обсуждали. Антон и Иван ждали.
«Ну, вот, и с этим тоже покончено!» Вдохнув полной грудью чистый речной воздух, Александр попрощался с другим поэтом и, коротко обнявшись с ним, направился к друзьям. Молча доехали до тракта, до того места, где предстояло расставаться. Вот и оно Соскочив на землю, невесело сжали друг друга в объятиях по-очереди. С Дельвигом, как всегда, поцеловали друг другу руки. «Пиши». «И вы пишите!» и расстался и с ними. Слова застревали в горле. Осознал, что неизвестно, на сколько они расстаются, чуть не заплакал.
Потом, спустя четыре года, уже в северной ссылке, Михайловском, он писал: «Необдуманные отзывы, сатирические стихи стали распространяться в публике. Разнесся слух, будто бы я был отвезен в Секретную Канцелярию и высечен. Я последним узнал об этом слухе, который стал уже общим. Я увидал себя опозоренным в общественном мнении. Я впал в отчаяние, я дрался на дуэли мне было 20 лет тогда. Я соображал, не следует ли мне застрелиться или убить V. В первом случае я только подтвердил бы позорившую меня молву, во втором я бы не отомстил за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы [беспричинное] преступление, я принес бы в жертву мнению общества, которое я презирал, человека, всеми ценимого, и талант, который невольно внушал мне почтение к себе Таковы были мои размышления». Так писал он в воображаемом письме к Александру I, глядя с тоской в заснеженное окно своей «избы», как называл дом в Михайловском.
Потом, спустя четыре года, уже в северной ссылке, Михайловском, он писал: «Необдуманные отзывы, сатирические стихи стали распространяться в публике. Разнесся слух, будто бы я был отвезен в Секретную Канцелярию и высечен. Я последним узнал об этом слухе, который стал уже общим. Я увидал себя опозоренным в общественном мнении. Я впал в отчаяние, я дрался на дуэли мне было 20 лет тогда. Я соображал, не следует ли мне застрелиться или убить V. В первом случае я только подтвердил бы позорившую меня молву, во втором я бы не отомстил за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы [беспричинное] преступление, я принес бы в жертву мнению общества, которое я презирал, человека, всеми ценимого, и талант, который невольно внушал мне почтение к себе Таковы были мои размышления». Так писал он в воображаемом письме к Александру I, глядя с тоской в заснеженное окно своей «избы», как называл дом в Михайловском.
Еще в XIX веке талантливый историк литературы Петр Морозов прочитал соответствующее это место так: «ou d; assassiner Votre Majest;», т. е. «или убить Ваше Величество». V значит, царь.
И в самом деле, у Александра были основания считать первопричиной и первоисточником пущенной сплетни именно императора. Доносчик Каразин сообщал министру внутренних дел Кочубею: «Говорят, что Пушкин по Высочайшему повелению секретно наказан».
Именно в такой примерно форме сплетня дошла и до Пушкина. И на этом основании он заключил, что слухи о его секретном наказании исходили непосредственно из царского двора и что первоисточник их сам император.
Эти слухи имели своей целью скомпрометировать, обесчестить, морально уничтожить слишком зарвавшегося юного стихотворца. Значит, для восстановления чести следовало физически уничтожить самого императора
О том, что Пушкина «высекли» в тайной канцелярии, где-то обронил Толстой-Американец, которому Пушкин имел несчастье сделать замечание, что тот передергивает карты. А Кондратий Рылеев неосторожно повторил это в чьей-то светской гостиной.
О том, что поэты дрались на пистолетах, видно из полусерьезного пушкинского письма к Бестужеву от 24 марта 1825 года:
«Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? Мнение свое о его Думах я сказал вслух и ясно; о поэмах его также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своей дорогой. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда к тому имел случай да черт его знал! пошутил. Жду с нетерпением Войнаровского и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал да более, более!».
Он шутил, но шутка была с подтекстом знал, что Бестужев обязательно покажет письмо своему другу и соратнику и тогда Рылееву придется признаться в тайной дуэли с ним. Отправляя письмо Александру Бестужеву, Пушкин надеялся, что в Петербурге, ровно через пять лет после дуэли, распространится так необходимая ему молва о том, что он отстоял свою честь еще тогда, когда родилась сплетня о том, что его высекли.
Рылеев, прочитав его письмо, тогда же откликнулся на это такими строчками в стихотворении тому же «Бестужеву»:
Хоть Пушкин суд мне строгий произнёс
И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,
Но от того, Бестужев, ещё нос
Я недругам в угоду не повесил.
В Кишиневе, где юный поэт находился в южной ссылке, у него жизнь бурлила: с теми же дуэлями, но наравне с поэзией и шалостями.
Дуэли в Кишиневе. Несостоявшаяся дуэль с Орловым и Алексеевым (1820г.)
(В передаче Липранди Ивана Петровича, подполковника, прибывшего 21 августа 1820 г. в Кишинев после А. Пушкина. Ровно через месяц они познакомились и находились в близких, дружеских отношениях. Липранди отмечал в юном поэте «ученость отличную с отличным достоинством человека»)
В конце октября 1820 года брат генерала М. Ф. Орлова, лейбгвардии уланского полка полковник Федор Федорович, потерявший ногу под Баутценом (или Герлицем), приехал на несколько дней в Кишинев. Удальство его было известно.
Однажды после обеда он подошел ко мне и к полковнику А. П. Алексееву с предложением, что будет гораздо приятнее куданибудь отправиться, нежели слушать разговор «братца с Охотниковым о политической экономии!».
Мы охотно приняли его предложение, и он заметил, что надо бы подобрать еще когонибудь; ушел в гостиную к Михаилу Федоровичу и вышел оттуда под руку с Пушкиным.