Коле повезло: он попал в лабораторию Г. Я. Гольдштейна, занимавшуюся новыми разработками. Он успел у него поработать, и тот, оценив Колю, покидая лабораторию и «вверх сходя, благословил». На большие дела, в главные конструкторы (Коля отказался), а позже в руководители разработок. Гольдштейн это сделать мог, так как он уходил не куда нибудь, а в главные инженеры КБ. Под его руководством КБ стало самостоятельной и серьезной организацией ОКБ «Бриз»[13].
В поезде ребята познакомились с девушками из ленинградского приборостроительного техникума, тоже направленными в «Прибой». По прибытии Таганрог удивил их оркестрами и демонстрациями. Правда, приветствовали не их, а Юрия Гагарина, в этот день взлетевшего в космос. Знак был благоприятный.
Среди девушек попутчиц была и Лора, ставшая через два года Якубовой.
Дочь Якубовых Лена была старше нашего Димы на девять месяцев, а сын Боря старше Васи на десять. Наши дети приятельствовали особенно много они общались в Ракитном. До сих пор интересуются как там у них?
Для меня потеря Коли имела особое значение. Он был как бы камертоном в вопросах этики и взаимоотношений с другими. Как вскоре выяснилось, вместе с ним я потерял озоновый (защитный) слой своей атмосферы. Коля фильтровал жесткую радиацию непонимания и безразличия (в лучшем случае) начальства и некоторых коллег. Без Колиного фильтра я почувствовал, что ее воздействие на меня усилилось.
Коля был лучшим начальником, с которым я когда либо работал. Думаю, не только для меня. Хотя «добреньким» он никогда не был. Указывал мне на логические скачки в отчетах и статьях (мои «привычные» ошибки). Убеждал брать новые работы, которые мне не нравились, и отдавать другим те, к которым я привык. Вообще при нем круг моих обязанностей быстро расширялся группа росла и готовилась вести приемные тракты новых разработок, включая временную и пространственную обработку сигналов и их отображение.
Две последние строчки строфы из песни Окуджавы «совесть, благородство и достоинство» заканчиваются призывом: «Протяни ему свою ладонь, за него не страшно и в огонь».
Отсутствие того, кому можно было так довериться, существенно повлияло на мое развитие, в том числе научное, которое, казалось, мало зависело от Коли.
Слова «Бог забирает лучших» никого утешить не могли.
«Ритм» и другие заботы
Коля ушел от нас. Остался НИР «Ритм». Работа была большая, сложная и дорогая. Например, на контакты в микросхемах и разъемах выделялся один килограмм золота, так как требовались большое быстродействие и надежность цифровых устройств.
НИР была одной из первых, всецело посвященной алгоритмам обработки гидроакустических сигналов и цифровой технике, их реализующей.
Как первый заместитель научного руководителя я выполнял его обязанности. Высокому (выше институтского) начальству нужен был ответственный, с которого можно спросить.
Тех, кто занимался «Ритмом», пригласили к Алещенко. Кроме меня, там присутствовали Галя Симонова, Юра Шукевич, Сережа Якубов, почему то Игорь Горбань и, вероятно, Лёпа Половинко.
Алещенко сообщил, что нужно принять решение о о научном руководителе «Ритма». Мне эта постановка показалась странной, я как то не мог представить кого нибудь со стороны, кто мог бы выполнять эти обязанности. Юра и Галя тоже удивились, но высказались в том смысле, что это должен быть я. Поддержал и Сережа Якубов, хотя с некоторой заминкой. Игорь Горбань студент практикант, до этого рта не открывавший, оказывается, тоже имел возможность высказаться, но и сейчас этой возможностью не воспользовался. Не помню, был ли при этом «консильере» Кошембар. Алещенко согласился с тем, что руководителем буду я и тут же перешел ко второму вопросу, что делать с наследием Коли Якубова. Нужно как то если не увековечить, то как то продлить память о нем. Может быть, развить его результаты. И защитить его диссертацию. По поводу первого высказывания я собирался объясниться с Алещенко отдельно, по поводу второго я даже не знал что сказать. Возможность защиты за умершего человека диссертации (а она уже была переплетена, и плакаты тоже были готовы) как то трудно было представить. Оказывается, я ошибался. Как и в цели всего спектакля, устроенного О. М.
Но об этом я расскажу позже, как и об Игоре Горбане. Он был не первым «сыночком», с которым пришлось сталкиваться за время работы в ящике (первым был Юра Хрущев), но самым «проникновенным», наподобие нейтрино. Про дочек и сыночков читайте в приложении А.
Но об этом я расскажу позже, как и об Игоре Горбане. Он был не первым «сыночком», с которым пришлось сталкиваться за время работы в ящике (первым был Юра Хрущев), но самым «проникновенным», наподобие нейтрино. Про дочек и сыночков читайте в приложении А.
«Благословение» Алещенко было не последним этапом в моем назначении. Вскоре состоялся партком, на котором рассматривался вопрос о возможности моего назначения на должность научного руководителя НИР «Ритм».
Никаких вопросов о науке там не было. Интересовались моим морально политическим обликом. Не знаю, было ли ознакомлено руководство парткома с выписками из папки доносов на меня в режиме, или все ограничилось одной «объективкой», но мне устроили форменный допрос с пристрастием. Одним из вопросов, доставших меня, был вопрос, хожу ли я в театры. На что я ответил, что после того, как оперных звезд забрала Москва, в киевские театры я не хожу. Кто то чуть не задохнулся от возмущения. «Как же Вы будете нести культуру в вашу группу и в подразделения, которые будут выполнять ваши задания»? Про книги, журналы и другую «культуру» не спрашивали. Совсем некстати в голове стал крутиться гэг: «Де тепер Руденко Б., хто її тепер ?
И тут неожиданно на помощь пришел Гриша Коломиец. Он сказал, что в театре я разбираюсь, более того, широко пропагандирую передовые театры страны и патриотические пьесы в них. Гриша был не просто членом парткома, но молодым и перспективным замом секретаря (еще Илларионова). Кандидатом в большие начальники. Партком как то на скаку остановился вразнос тачанка не понеслась. А по внешнему облику и проявлениям многие члены этого парткома напоминали других из анекдота.
Когда в двадцатых принимали в партию скрипача из Каганов, один из членов бюро решительно возразил, с мотивировкой, что тот играл на махновской свадьбе. «А ты то откуда знаєшь»? «Так я ж сам на ней дружкой был».
Одним из живых свидетелей той эпохи был завхоз, бывший чекист Коцюбенко. Он любил рассказывать, как трясли буржуев, а потом и нэпманов. «Сразу волыну (лучше всего маузер) к шнобелю трясущегося Рабиновича и кричишь: Котлы, желтизну, побрякушки, бимбары всё на стол! Да не щелкай хлебалом, а не то сверну штифт[14] Однажды промахнулись. В ответ на угрозы, нэпман сказал, что он уже все сдал, вот и справки имеются с печатями». «Остался я только с моим золотцем Сагой». «Много? Сколько граммов»?» «Да пудов шесть». «Где»?! «Да в соседней комнате. Сага, золотце, пойди, покажись господам чекистам».
Рабочие отношения у меня с Коцюбенко были почему то хорошими. Без отказа выдавал для нужд растущей группы дефицитные стулья, столы и даже книжные шкафы.
Выручивший меня на парткоме Гриша имел в виду гастроли в Киеве Театра на Таганке в 1971 году. Актёры Таганки, с которыми была знакома сестра Таня, жаловались, что из зала нет отзыва, не чувствуется «дыхания зала», все уходит как в вату. Публика была «отборная» почти все билеты распределялись, и партер театра Оперетты заполняли ответственные товарищи, жены которых чуть ли не насильно привели их в театр. Поэтому контрамарки, лишние билетики и просто проводка мимо вахтёров актерами поддерживались. Я поделился с моими коллегами своим студенческим опытом, и они, иногда с помощью актеров, в театр проникали. Среди других были Эля Коломиец, Катя Пасечная, Люба Кришталь.
Кстати, тогдашняя подруга сестры Тани Зина Славина познакомила меня с Володей Высоцким. Он был не в настроении, но обещал, что выступит у нас, если не будет сложностей и будут соответствующие бабки. Я только заикнулся даже не в парткоме, а в профкоме, как на меня буквально зашикали: ты что, под монастырь нас хочешь подвести? Так что Володя так и не увидел нашого шикарного актового зала.
После утверждения научным руководителем меня вызвали в 10е Главное управление Минсудпрома для корректировки ТЗ. У меня возникли трудности. Мы с Колей и так собирались корректировать ТЗ, но тут требовалась существенная корректировка. Колина идея «пространственно частотной» обработки полностью укладывалась в двумерное БПФ как частный случай с одной формируемой диаграммой направленности. Когда Коле пришла в голову идея ПЧП, одной из основных проблем было аналого цифровое преобразование. Коля заменил его коммутацией и при сложении дискретных сигналов с выходов приемников формировалась одна диаграмма направленности, повернутая на определенный градус от нормали к антенне зависящий от скорости коммутации. После чего все равно нужно было сигнал оцифровывать и подвергать обработке лучше всего БПФ. Но это была уже как бы временная (частотная) обработка. Коля мог бы развить свою идею в других направлениях. Например, мы обсуждали с ним идею увеличения апертуры антенны за счет ее движения (синтезированная апертура). Это потом было реализовано в других приложениях для поиска мин и картографирования дна. Но без Коли заниматься этим я не хотел (да и просто мог не потянуть, и возможности такого приложения ни в «Звездах», ни в других темах, вплоть до «Кентавра», не было). Юра Шукевич после армии остыл, положиться на Горбаня я боялся он «косил» в очную аспирантуру КПИ, да еще не на кафедре Карновского. С другой стороны, хотелось оставить часть этих работ уже была запланирована антенна для следующей экспедиции, которую можно было использовать не только для ПЧП. Не помню, говорил ли я с Алещенко, но для себя решил так: работы делать, но в ТЗ их, как обязательные, не вписывать.