И ты будешь проводить надо мной эксперименты, так? присвистнул Бенедикт.
Ну, как сказать, почти Это легко. И это даже не больно, как обычно показывают в фильмах. Тебя никто не будет привязывать к стулу, пытать током или препарировать как лягушку. Нужно всего лишь дотронуться рукой до дисплея моего экспериментального робота. Дотронусь и я. Он все расскажет, будем ли мы с тобой ходить за ручку и улыбаться друг другу, или нет. Он умница.
Робот по-прежнему болтался в воздухе, как неприкаянный. Как же он будет рассказывать о чувствах, если сам неживой? Удивительно, но все, что говорила девушка, речь которой больше напоминала бормотание какого-нибудь киборга, будто колом встала в ушах обескураженного Бенедикта. Что ж, умело этот разработчик «обработал» бедную Нину, подарив ей такой шанс безошибочно определять любовь. Еще бы, ведь у него товар, который ему необходимо было сбагрить как можно скорее, а у нее средства, и они уже перетекли прямиком в его загребущий кошелечек.
А что касается высоких технологий, то это, конечно же, хорошо, вот только до тех пор, пока они прочно не засядут в нашем сознании, и мы всецело не станем опираться на них, как немощные опираются на свои костыли.
А там тоже нечто технологичное намешано? молодой человек недоверчиво взглянул на бокал-початок.
Нет, всего лишь апельсиновый сок.
Высокотехнологичная дива одарила его своей бескорыстной улыбкой, после чего он глотнул немного сока.
Хоть что-то настоящее, сказал Бенедикт, с легким звоном поставив свой бокал на поднос. Значит, случайный взгляд и сиюминутные прикосновения, поэзия чувств и нескончаемые эмоции, биение сердца это уже не важно? И по-твоему, теперь роботы должны управлять нашими чувствами?
Да, ведь нам важен качественный результат. Я знаю, что машина не подведет. Она точная, как часы. А вот людям свойственно выбиваться из колеи, бродить в дебрях неопределенности и распутывать бесконечные клубки ошибок, чтобы потом снова скатать еще.
И если робот скажет, что я тебе не подхожу, ты не пойдешь со мной в театр на спектакль, к примеру, «Вишневый сад», или на концерт симфонической музыки?
Поджав губы, девушка отрицательно покачала головой.
И ты будешь отнекиваться от своей симпатии ко мне, если таковая будет, и выпроводишь меня за дверь?
Да, заерзала Нина в кувшинке. Я не хочу ошибаться
Бенедикт молча достал свой блокнот. Вырвав последнюю страницу с изображением Нины за гуслями, он протянул ее девушке, которая непонимающе взглянула на него, едва рисунок оказался в ее руках.
Это я? удивленно прошептала она. А ты не говорил, что умеешь рисовать. Очень красиво Меня еще никто вот так не рисовал
Голос Нины словно потух в этом странном удивлении перед прекрасным.
Я рад, что тебе понравился мой скромный подарочек. Вот только куда испарилась эта милая и музыкальная девушка за гуслями? Что ж, видимо, я не заметил, как изменились времена, слишком старомоден, вздохнув, Бенедикт вылез из пластикового цветка, который не казался ему таким уж и удобным. Ладно, сиди здесь, со своим роботом, а я пойду подышу свежим воздухом. Так какой там фонарик надо повернуть, чтобы выбраться отсюда?
Любой, будто пропуская мимо ушей слова Бенедикта, отозвалась Нина. Она до сих пор с трепетом разглядывала рисунок. Когда до девушки дошло осознание того, что Бенедикт уже не сидит в кувшинке, она бросила тревожный взгляд в его сторону: Ты уходишь? А как же наш эксперимент?
Голос девушки слегка подрагивал, будто ей было жаль этого момента, который в скором времени будет утрачен.
Провалился, простодушно улыбнулся молодой человек, поворачивая один из фонариков.
Но мы ведь даже не попробовали его провести!
А я говорю, что провалился. И без всякой подсказки твоего умницы Рудольфа.
Напоследок молодой человек добавил:
Часы, кстати, имеют свойство останавливаться и показывать неправильное время. Так что ничего в этом мире не существует точного.
Нина растерялась. Она хотела что-то ответить, но не смогла подобрать нужных слов. Бенедикт медленно исчезал в потолке этой сумасшедшей комнаты. Может с отлетом следует пока что повременить? Дядя Стефан поймет, ведь сам втянул его в эту историю, а Италия не заскучает без него, поскольку таким ошеломленным взглядом, каким сейчас на него смотрела Нина, Бенедикта не удостаивала еще ни одна девушка. Ни его давняя подружка Кира, с которой у него был роман еще со школы, ни изменщица Виола, ни Кармина, которую он как-то раз повстречал в солнечную субботу на Пьяцца-дель-Плебишито7. Правда, эта дамочка была замужем, в чем она призналась, к счастью, уже на втором свидании.
Ни многие другие.
А вот Нина что-то в ней такое было Непонятно, но это притягивало. Вот только выберется ли она из плена своих сверхвысоких технологий на свет или будет дальше искать ответы среди искусственного пространства?
За Бенедиктом закрывался серый потолок. В одной руке у Нины блестел стакан, пальцы другой беспомощно сжимали тонкую бумагу почти за самый краешек. И почему он не решился пойти на этот эксперимент? Неужели испугался? А вдруг у них что-то получилось бы? Ведь за все это время, пока они ехали в автомобиле и смотрели через телескоп, этот молодой человек смог зажечь в ее сердце маленькую искорку радости. А как он поэтично описывал увиденное, будто рисовал. И Нина, глядя на небо, мысленно представляла это ясное видение, созданное неторопливыми речами Бенедикта.
И откуда он мог предположить, что ей так нравится «Вишневый сад»? Она с удовольствием отправилась бы в театр. Хоть сейчас. Но
Нина вопросительно взглянула на Рудольфа.
А маленький робот до сих пор мелькал своим разноцветным дисплеем, механически помахивая исчезнувшему гостю ручкой-присоской в знак прощания.
Страницы на ладонях
Где-то неподалеку от маленького городка Безлунный раскинулись живописные ломтики гор. Одни были высокие и укутанные сочной махровой зеленью, а другие серые и скалистые, с которых можно было легко сорваться в пропасть. Каждое утро и каждый день эти самые горы ласково обнимало жаркое солнце, а облака медленно и монотонно проплывали над ними, будто засыпая на ходу. А внизу плескалось задорное море, чьи волны пытались отчаянно дотянуться до самых верхушек недосягаемых гор и всякий раз терпели поражение.
Была там и серая гора Первоцвет, напоминающая лепесток неведомого цветка, и у подножия этой горы стояла небольшая библиотека. С виду обычное прямоугольное двухэтажное каменное здание с темными вкраплениями. Крыша, покрытая черной черепицей, широкая железная дверь с кольцом посередине вместо ручки, маленькие окошки, наблюдавшие уже более тысячи закатов и рассветов эта библиотека не выглядела такой уж и лучезарной по сравнению с общим пейзажем.
Ей было более десяти веков, и она повидала уже достаточно за это время. А время, как известно, никого и ничего не щадит. В этой библиотеке хранились древние книги мемуары философов всего мира, в которых они рассказывали о себе, размышляя о смысле жизни и о многом, что происходило на планете, а может даже и за ее пределами. Какие-то были привезены еще из расцветающей Атлантиды, а другие дар от представителей загадочных цивилизаций, о которых жители Безлунного и ведать не ведали. О некоторых книгах вообще ничего не было известно.
Читатели редко захаживали сюда, обычно только те, кого интересовала философия, а таких было ничтожно мало. Простым людям были совершенно неинтересно лазать по горам, чтобы забивать себе голову туманными изречениями, ведь куда прозаичнее заняться своими повседневными делами: стиркой, починкой старой прохудившейся одежды или приготовлением пищи в какой-нибудь местной харчевне.
А почему? Наверное, потому что в веке Затерянных дум люди стали меньше размышлять о смысле жизни. Им это было не нужно. Их даже больше не волновала красота огненного заката и пение птиц, они полностью сосредоточились на свершении своих призрачных идей. Кто-то хотел построить башню, которая достигла бы самой Луны, а кто-то мечтал о том, чтобы подчинить своему влиянию непокорное море. Сколько людей, столько и призрачных идей.
Семидесятилетний старик Платон, присматривавший за библиотекой, вел отшельнический образ жизни и редко наведывался в город. Наблюдая за тем, как люди цеплялись за свои призрачные идеи, он всегда возвращался в библиотеку с таким чувством, что свободен от этих идей и был этому бесконечно рад. Правда, он давно хотел написать свои мемуары, но боялся. Боялся, что о них никто не узнает, что его труд окажется напрасным. Но разве тех философов, которые брались за перо, не досаждали подобные чувства? А может, просто Платон был другим? И философия никогда не была до такой степени близка ему? Он был из этого же народа, чуждого философским заповедям.
Платон забрел в эти горы совсем мальчишкой. Сбежал из приюта, где еда была невкусной, воспитатели строгими и скупыми на похвалу, а старшие мальчики остры на язык и сильны на кулак. Горы немного испугали Платона своей надменностью, однако он встретил Итана. Поинтересовавшись у мальчугана, кто он и откуда, Итан пожалел его и привел в библиотеку. Здесь он показал книжки, от которых Платон был в таком восторге, что и не описать.