Но подобным образом дело обстояло при СССР, который три десятилетия тому назад скоропостижно канул в Лету. Последний «поезд здоровья» давно ушёл с «Келасурской» и больше не вернётся. Во всяком случае, не при нашей жизни. И не на эту станцию Так было угодно истории; в конце концов, ненасытный Хронос пожирает все творения рук человеческих, оттого мы должны быть благодарны судьбе хотя бы за то, что она предоставила нам возможность ещё раз прикоснуться к минувшей эпохе, которая просочилась сквозь миллионы жизней, как вода сквозь пальцы, и с каждым годом становится всё более эфемерной и невозвратимой, но явила нам свои следы в этом городе, где ныне бросается в глаза соседство роскоши и разрухи, где новые элитные особняки порой вырастают рядом с остовами исщербленных пулями полуразрушенных зданий, вряд ли подлежащих реставрации, и всё это приправлено живым ярким солнцем и трансцендентным камланием морских волн, и неистребимой зеленью, и буйной игрой воображения, и несметными полчищами воспоминаний.
Годы, пробегая мимо, отнимают у нас одно за другим, сокрушался Квинт Гораций Флакк.
День минувший всегда лучше, чем нынешний день, вторил ему Иоганн Кеплер.
Можно сожалеть о лучших временах, но нельзя уйти от своего времени, резонно заметил Мишель де Монтень.
А Джером Клапка Джером не преминул обнадёжить, вернув меня в пределы не лишённого приятности, хотя и быстротекущего хронотопа:
С каждой новой минутой начинается для нас новая жизнь!
Что ж, в любом времени можно найти свои хорошие стороны. Главное что мы ещё живы, небо не свалилось на наши головы и море не пересохло, оттого ничто не мешает нам окунуться в его волны всегда, когда имеется такое желание.
А у меня, Толика, Веры и Амры желание присутствовало. И продолжало вести нас вперёд.
***
Пляж располагался в нескольких минутах неспешной ходьбы от станции. Миновав железнодорожную колею с выстроившейся вдоль неё шеренгой кипарисов, мы вышли к высокой декоративной ограде из гладких деревянных балок. А за ней нас встретил закат над морем. И широко уходящая налево и направо полоса пустынного песчаного берега.
Вот такое купание мне любо: ни единой живой души вокруг!
Разумеется, сюда ведь нет хода российским жирным котам, полагающим, будто они хозяева жизни, ну и слава богу. Если позволить упомянутым кадрам скупать здесь недвижимость тогда в считанные годы застроят эти берега гостиницами, отелями и пансионатами: повалят валом туристы и начнут жрать и гадить, и устраивать разные труляля, и снова жрать и гадить и всё, пропадёт малолюдная Апсны, захлебнётся в отрыжке капитализма. Но пока ничего, провидение хранит её, хотя и не шибко балует
А нас балует. Поскольку на черноморском побережье ещё сохранилось место, где можно, оглядевшись по сторонам, понять, что вокруг тебя благословенная пустыня!
С такими мыслями я принялся раздеваться, и вся компания последовала моему примеру.
Затем мы с Толиком, не теряя времени, шурухнулись в волны Понта Эвксинского. Амра нырнула следом за нами, однако долго не продержалась вскоре выскочила на берег с воплем:
Вода холодная!
Вера вообще не решилась купаться, только ноги помочила, зайдя в воду по щиколотку.
По мне, так вполне приемлемое было море для середины октября. Мы с Толиком потом ещё несколько раз ходили окунаться. Благо у нас имелось чем согреться: я прихватил с собой фляжку субстанции соответствующего действия.
Хорошо, сегодня хоть медуз нет, сказала Амра.
Их в Сухуме вообще не бывает, заверил Толик. Я, по крайней мере, ни разу не видел.
А я видела, оспорила его утверждение Вера. Но их здесь мало, не то, что в Азовском море.
Да, в Азове нынче много медуз развелось, вспомнила Амра. Этим летом мы там были, так море кишмя кишело корнеротами.
Ничего, скоро и там поубавится, сказал я. Со следующего года их начнут вылавливать в промышленном масштабе.
Вылавливать? удивилась Амра. Зачем?
Как это зачем? В пищу употреблять. В Китае и Японии медуз испокон веков едят: готовят из них разные супчики, коктейли, добавляют в салаты, ещё солят и сушат, а потом продают в виде хрустящих палочек и чипсов. Вот и у нас решили взять пример с азиатов.
Фу-у-у! поморщилась Вера. Ни за что не стала бы есть медуз.
Вылавливать? удивилась Амра. Зачем?
Как это зачем? В пищу употреблять. В Китае и Японии медуз испокон веков едят: готовят из них разные супчики, коктейли, добавляют в салаты, ещё солят и сушат, а потом продают в виде хрустящих палочек и чипсов. Вот и у нас решили взять пример с азиатов.
Фу-у-у! поморщилась Вера. Ни за что не стала бы есть медуз.
Да и как же из них можно делать чипсы? спросила Амра. Если медузу высушить, она вся испаряется, только пятнышко остаётся.
Я пожал плечами:
Значит, придумали такой способ, чтобы не всё испарялось. Может, добавляют какие-нибудь загустители типа муки или крахмала. Ну, и специи это уж точно.
Да не станет наш народ есть медуз, с уверенностью заключила Вера. На том вся ловля и закончится.
Раз Росрыболовство установило квоты на вылов, значит, на что-то они там рассчитывают, возразил я. Если у нас продукт не приживётся будут, наверное, в Китай экспортировать. Можно ещё в Южную Корею и в Японию.
Китайцам сгодится, присоединился к моему мнению Толик. Они там и жуков едят за милую душу, и личинок шелкопряда. Сверчков жарят и саранчу, и кузнечиков, и даже скорпионов на палочках продают на базарах.
Ну да, белок есть белок, сказал я. А куда деваться, если человечество плодится, как ненормальное: ему надо что-то есть. Скоро, наверное, научатся добывать белок из планктона.
Или искусственно его выращивать, развил мысль Толик.
Вера со смехом подвела черту под нашими рассуждениями:
Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе!
***
Продолжительное время мы валялись на тёплом песке и, глядя на солнечную дорожку на воде, болтали о том о сём. Ласковый лепет волн был приятен слуху; праздное времяпрепровождение у кромки прибоя располагало к ассоциациям, к полёту фантазии, к погружению в прошлое.
И я уже представлял, как, посверкивая стёклами пенсне, созерцал морские дали Антон Чехов, прогуливаясь по этим берегам. В конце июля 1888 года, прибыв в Сухум из Нового Афона, он поселился в гостинице «Франция» и каждодневно совершал продолжительный моцион, уходя порой очень далеко от людной набережной: неспешно шагал, шурша галькой, вдыхая полной грудью терпкий живительный воздух и обдумывая повесть «Дуэль», идея которой, можно сказать, уже висела у него на кончике пера. Правда, поначалу Антон Павлович полагал, что сюжет уложится у него в сравнительно небольшой рассказ, да и названия пока не придумал, но работа мысли шла полным ходом, и воодушевление распирало писателя Вернувшись домой из поездки по Кавказу, Чехов примется воплощать задуманное, и в ноябре 1888 года напишет А. С. Суворину:
«Ах, какой я начал рассказ! Привезу и попрошу Вас прочесть его. Пишу на тему о любви. Форму избрал фельетонно-беллетристическую. Порядочный человек увёз от порядочного человека жену и пишет об этом своё мнение; живёт с ней мнение; расходится опять мнение. Мельком говорю о театре, о предрассудочности несходства убеждений, о Военно-Грузинской дороге, о семейной жизни, о неспособности современного интеллигента к этой жизни, о Печорине, об Онегине, о Казбеке Такой винегрет, что боже упаси. Мой мозг машет крыльями, а куда лететь не знаю».
Ещё я представлял, как в феврале 1922 года приходил сюда двадцатидевятилетний Константин Паустовский. Приходил, усаживался на ствол поваленного дерева и тоже подолгу смотрел вдаль, обдумывая жизнь и тоскуя по своей жене Хатидже6, оставшейся в Одессе. Но писатель есть писатель, он так устроен, что его рука непрестанно тянется к перу и в скором времени, переварив поток впечатлений, обрушившихся на него в Абхазии, Константин Георгиевич не преминул изложить их в очерке «В горном доме»7:
«В белом горном доме с низкими потолками тонкая тишина. Синим льдом сверкают, как только что расколотый сахар, тяжёлые горы. Золотым дождём цветёт за оконцами пряная мимоза, и воспалённое солнце ложится на тусклое, задымленное море.
Горный дом уже стар, и в широких щелях полов потрескивают по вечерам сердитые скорпионы. А дряхлые обитатели дома ещё помнят времена, когда Абхазия была полна абреками, когда горцы спускались с гор и штурмовали заросшие плющом прибрежные форты, когда солдаты сотнями умирали от горячки во влажных, тропических лесах, времена лермонтовские, полузабытые, но ещё свежие в преданиях и памяти горцев.