Котловина между сопок, словно гигантский рупор отражает каждый звук. Передо мной вьется вверх на сопку лента тропы. Под ярким солнцем ее сырой красный грунт расцвел горячим, ярким и теплым тоном. Ветер несет со склонов пряный аромат полыни и еще какой то нежный запах трав. Весело и звонко звенят наперебой цикады в траве, радуясь вступающему в силу яркому дню. Где-то внизу звонкий детский голос зовет маму. Назойливая пчела, гудя, вьется у меня под носом, пестреют в траве яркие пятна бабочек.
На голубом рейде одинокий корабль это, наверное, наш «Витебск». Вот вдали забелели шиферные крыши станционных построек, утонувшие в море зелени. За раздвинувшимися склонами сопок открывается широкая гостеприимная, вся в легкой дымке тумана, голубая бухта.
Под ногами блестят лужи вчерашнего дождя, и земля, словно умытая выспавшаяся девушка, ласково улыбается навстречу. Я иду широким уверенным шагом и от того, что все так красиво кругом, на душе легко и радостно. Ноги вязнут в раскисшей от дождя дороге, и земля плавно подается под ногами. По обеим сторонам дороги цветы, голубые как девичьи глаза. Мне весело и легко. Я иду под веселую музыку цикад навстречу голубой бухте и яркому солнцу. Где-то внизу звонко кудахчет курица, наперебой кричат петухи. Загорается летний день.
26 августа. Куда ни глянь кругом ровная линия горизонта пароход идет в открытом море. Только слева как мираж легкие голубые тени гор Сихотэ Алиня, окаймляющие Японское море с запада. Безбрежный блещущий голубой простор колеблет только мертвая зыбь.
Сегодня рано утром тянулись слева зеленовато голубые, поросшие лесом хребты Сихотэ Алиня. Понемногу берег, удаляясь, заворачивается в мягкую голубую дымку, далее уходя на запад, пока не становится призрачным голубым миражом.
Нос корабля вспарывает голубую грудь моря, заставляя воду вскипать бешеными пенистыми барашками.
Впереди горизонт безукоризненно чист. Под ногами тяжелыми стальными легкими дышат машины, глухо сотрясая весь корпус корабля. Палуба, словно цыганский табор в нагромождении машин, тракторов, саней, телег; раскинуты палатки. Пестреют у борта загорелые обнаженные по пояс тела, красные повязки на голове, полотенца, зеленые майки, просто наброшенные на голову от солнца. Шум, плеск льющейся из кранов воды, стук домино и шлепанье карт; плач детей и звон кухонной посуды, шлепанье консервных банок, летящих за борт за ненадобностью; разноязычный говор, собачий визг все сливается в музыку табора. За бортом на белой полосе, шипящей вспоротым носом корабля волны, бежит черная тень корабельных надстроек.
Далеко позади остался ночной Владивосток, рейд, сверкающий бесчисленным множеством огней и последний, в подернутой рябью воде, дрожащий под ветром, свет причала. Маленькая кучка людей на перроне высокая стройная фигура военного в белом кителе, девушка в пестром оранжевом платье, две три фигуры в черном, выхваченные из тьмы прожектором «Витебска». И с первым движением парохода строгие и стройные звуки мелодии, ставшей родной за долгие годы службы:
«Вот солдаты идут
По степи опаленной»
Что то сжалось под сердцем, и вспомнилась другая фигурка девушки в черном, стройная и хрупкая на зеленом поле аэродрома.
За кормой парохода дрожал в черной, масляной словно нефть воде, Владивостокский рейд. От его огней по воде масляным блеском протянулись к пароходу, будто щупальцы гигантского спрута, дрожащие световые полосы. Особенно одна, ярко рубиновая, дрожит на зыби волны и переливается алыми блестками, вскипая далеко у берега рубиновой пеной прибоя. Вот справа от корабля замигал, нервно захлебываясь в ослепительном приказе, сигнальный прожектор. В ответ засигналил прожектор парохода, четко выписывая световыми тире и точками слово «Витебск».
Над головой полощется на ветру алый государственный флаг с серпом и молотом и звездочкой в левом верхнем углу. По его полю бегут черные живые тени, чуть-чуть дрожит, напрягаясь, белый короткий флагшток. Слева от парохода отстает медленно, словно нехотя, маленький буксир, исчезая постепенно за горизонтом.
Впереди безбрежное море в белых барашках и далекий ровный горизонт. Вероятно, мы уже входим в пролив Лаперуза. По времени до Сахалинского порта Корсаков осталось шесть часов; на палубе зной, в тени нет ни клочка свободного места все живое прячется в тень. Под полдневным ярким солнцем море стало ярко синим. На носу корабля на синей груди волны с глухим ревом, кипя и пенясь в бессильной ярости, словно дикий зверь, прыгает пушистый белый бурун, рассыпаясь тучей ослепительных сверкающих брызг.
Куда ни глянь, везде безбрежный синий морской простор с ровной линией горизонта. Понемногу темнеет, над морем опускается ночь. По прежнему шумят вспененные кораблем волны. Море, как черный бархат и еще видны белые барашки волн у самого борта. Корабль, плавно покачиваясь, медленно чертит небосвод темными силуэтами мачт. Лежа на спине, смотрю на бесчисленные звезды, усеявшие потемневшую чашу небосвода. Непривычно низко над горизонтом повисло созвездие Большой Медведицы.
Смотрю на черные силуэты мачт и оттого, что корабль качает, кажется, словно медленно и плавно раскачивается свод неба с бесчисленными блестками звезд, колыхаясь над кораблем своей необозримой звездной громадой и от этого рождается ощущение своей ничтожности в безбрежном море, под огромным звездным куполом. Ночь теплая, южная.
Телу не хочется спускаться вниз в душный трюм. Тихий шум моря и плеск волн за бортом навевает далекие, но все еще милые воспоминания.
Я поеду туда, там ждёт меня любовь и мечта. Но это ещё не всё. Я должен увидеть Нинель. Ищу адрес улица Бонифратора. Ищу улицу и дом. Вхожу, дверь открывает строгая женщина. Минутное замешательство, она приглашает меня войти. Я вхожу. Первый вопрос: «Где же ваша Неля»?
А она уже не моя. Неля вышла замуж.
Покажите мне её комнату. Приглашает меня войти.
Вхожу. Вижу знакомый по письмам сосуд в форме женщины, понимаю, что это моё прощание с Нинелью.
Простите, я не знал, извините. Ухожу непринятый, едва терпимый. Вот почему она прервала наш «роман в письмах», перестала писать и прислала мне свои старые письма, которые я получал, завершая работу над дипломным проектом. После этого визита в её дом, улицы Львова казались мне чем то нереальным, непонятным.
Брожу без мысли о том, что делать завтра. После моего визита к матери Нинели, оригинальность Львова и его обычаев потеряли свою привлекательность.
28 августа. От палубных надстроек полдневное солнце бросает на палубу резкие черные тени. За бортом парохода ласково и спокойно плещется нежно зеленое море, чуть веет свежий ветерок. «Витебск» стоит у причала Сахалинского порта «Корсаков»; вдали в голубой дымке уходят к выходу из бухты скалистые берега Южного Сахалина, причалы порта с кранами, портовые постройки, окраины города.
Кое где в небе плавают белые облачка. Звук моторов в небе, говор пассажиров, звон якорных цепей, заливистые звуки буксиров, стук портовых кранов. Причал живет кипучим трудовым днем. Чуть слышно пахнет нефтью от работающих моторов. За бортом, во вспененной и взмученной винтами воде медленно пульсируют белые прозрачные зонтики медуз, плавают обрывки рыжей морской травы. С борта в воду летят пустые жестянки из под консервов, бутылки, обрывки бумаги. В небе барражирует семерка самолетов. Жарко. Судовая команду моет палубу. Бешеная струя воды со звоном разбивается о палубные надстройки, рассыпаясь тысячами холодных освежающих брызг. Обожженные ее ледяным дождем, хохоча от удовольствия, разбегаются в стороны полуобнаженные люди.
От походных кухонь на палубе стелется горький дым, над котлами клубится пар; повар в белом колпаке и куртке мешает в котле что то пахнущее домашними щами и уютным жильем. У продуктового склада млеет от жары часовой; по его лицу ползут частые и крупные капли пота. Кругом ни клочка тени. Винтовка у него видно накалилась и жжет ему ладони. Он то и дело перекладывает ее из рук в руки.
С берега к пароходу медленно плывет белая точка, то скрываясь за гребнем волны, то взлетая вверх; брызжет под взмахами рук белая пена. «Э-эй! На пароходе! Закаляйтесь»! кричит протяжно звонкий девичий голос. Теперь уже ясно видно задорно смеющееся юное лицо с клубком волос, затянутых в белую косынку. Перегнувшись через перила, с завистью смотрят пассажиры как ласкает обнаженное гибкое тело ласковая тугая зеленая волна. Так и тянет прыгнуть с борта в воду, ощутить ласковую прохладу морской воды.
За взмахами рук и всплеском воды уплывает гостья к себе на берег. Плещет на берегу струя брандспойта, раздается звонкий хохот. За бортом у воды, в серебристой водяной пыли брандспойта повисла над морем маленькая радуга. Переливаясь всеми цветами, она то исчезает вместе с облаком водяной пыли, то возникает вновь. Под паучьими шестиногими станинами портальных кранов в сером, пыльном нагромождении грузов на причале копошится людской муравейник. Навалом на грузовом причале лежат огромные груды мешков, труб, железных балок, серебристого, словно рафинад, белого камня.