Что есть дада?
«Знатокам искусства» слева и справа (Die Rote Fane и Deutsche Tageszeitung)
Дада в первую очередь есть честное желание показать без прикрас собственную внутреннюю ситуацию. Приукрашивание содержится в ключевых словах «человек хороший»1 так же, как в Deutschland, Deutschland über alles2. В них выражается не примитивное, но абсолютно лживое, мошенническое стремление подменить либо «пролетарскую», либо патриотическую «культуру», которой не имеется в наличии. Этот сорт конструизма, который даёт возможность так называемому художнику чувствовать себя «ценностью в себе» и необходимым фактором просвещения для широких масс, отвергает дада. Дада не народное искусство, дада это тактика ликвидации старого и подготовки (может быть) нового общественного договора. Искусство мыслимо только на основании широчайшей всеобщности, искусство есть договор. Дада антиконвенционально, оно не позволяет себе жесты восседающего в облаках индивидуума, так называемого гения. Дада это воля не быть гением. Дада это разложение без слабости или растроганного прискорбия по «Закату Европы»3. Дада без заката и подъёма.
ДАДА палач буржуазной души.
Мы прекратим своё дада, как только наступит время дада4.
Объективное рассмотрение роли дадаизма
Когда говорят об искусстве, нельзя забывать: это только кажется, что в нём есть место позиции «башни из слоновой кости»1, надпартийного художника. Всё искусство всегда было партией партией как раз тех, кто в это время господствовал; в Европе со времён греков это никогда не были пролетарии, ни разу «просто человек», а были короли, графы, господа, папы, банкиры и христианская буржуазия. Нельзя забывать, что художник из числа рабов или презираемых в древности, в Средние века и в начале Ренессанса становился ремесленником, который был организован в гильдию, и что развитие в гения, единолично восседающего на облаках и превосходящего других людей, есть лишь позднейшее изобретение. Но и гений творил внутри «искусства», то есть некой конвенции, которая постоянно использовала экономические, социальные, научные, технические основы своего времени лишь с тем ограничением, что она служила исключительно имущим и была от них зависима. Ибо борьба гения против буржуазии и капитала вряд ли когда действительно затрагивала его «непонятость» это непонимание уже давно было в большой моде, но эта борьба относилась лишь к сугубо персональной неспособности повыгодней для себя обустроить независимость от капитала; то был недостаток, вытекающий из отрыва от гильдии, и его следовало принимать как плату за свободную индивидуальность. Сегодня так называемый большой художник уже выработал технику, которая постоянно должна приводить его к признанию через капитал; в «массах» ему ждать нечего. Какая могла быть «священность» искусства, если художник поставлял негодяю свою «красоту», за которую в золоте платили зачастую втрое больше, чем за само произведение, если художник как истинный паразит паразита чувствовал себя превознесённым на пару часов в атмосфере «истинного образования», которую он хотя и помогал сам же сотворить, но в которой из-за нехватки мелких денег и костюмов ему лишь изредка было позволено принять участие! Если представить себе однажды ситуацию, которую называют прорывом художника, это окажется не чем иным, как ростовщичеством худшего сорта, ловким обманом, который прикрывается святыми словами. Вот из «непонятого» сделали гения после того, как ему чуть было не дали умереть с голоду, на основе коммерческих соображений какого-то капиталиста, который из того факта, что он обрабатывает бумагу, полотно или камень несколько ловчее, чем тысяча других, берёт на себя власть выдавать оценочное суждение, которое будет признано. Но господин художник не сделал ничего, кроме того, что понял: «священность искусства», «священность творчества» саму по себе можно сбыть за деньги, да что там, эти деньги сегодня и есть полный и действительный смысл искусства. Художники этого сорта знают, что они за счёт того, что имеют рыночную стоимость, представляют собой буржуазный фактор власти, и они трясутся за его сохранение; они смеют и поныне прикидываться, будто делают человеческое дело, которое можно назвать культурой, в то время как точно знают, что сражаются не на жизнь, а на смерть, до последней капли крови лишь за буржуазное признание во взаимном пополнении банковского счёта! Что для них глубоко безразличны и народные массы, и искусство, и всякая человечность, и что они лишь используют всю болтовню об искусстве, культуре и интеллекте, чтобы скрыть свои истинные мотивы и лучше приспособиться к желаниям буржуазного капиталиста, которого они этой болтовнёй про lart pour lart[1] (понимание которого будет поставлено ему в заслугу и честь) делают в своих целях послушнее. Это надувательство, которое дадаисты давно разглядели и механизм которого сами ради блефа применили по отношению к буржуазии, этот обман применяется господами художниками всех направлений в равной мере, идёт ли речь о представителях академического искусства, импрессионистах, экспрессионистах или о ком-то ещё. Только вот самое омерзительное, в настоящий момент противное самому примитивному самопознанию дадаиста, это разыгрывание фразы о «чистом творчестве», и громче всех её используют те люди, которые грязнее всего обманывают самих себя господа экспрессионисты. Они, главным образом, лишь подражатели Кандинского и Пикассо, после десяти лет в «море новых форм» наконец-то ухнувшие в «соборный стиль»2, это люди без всякого другого убеждения, кроме одного, что их наконец-то достигнутая модерновость теперь есть также и самая важная вещь на свете. Эти господа постоянно говорят о «чистом искусстве», о «всемирной любви», о «строительстве» будучи не чем иным, как совершенно неосознанной формой мелких эгоистов, обманывающих самих себя. Все «радикальные» художники сегодня последовательно присягают двум крайностям «башне из слоновой кости» и «всемирной любви». Они ощущают себя либо эстетствующими властителями, либо, как большинство, коммунистами, и активно разрабатывают программы, смысл которых, если коротко, сводится к тому, что «изменение мира» наступит тотчас, если этот мир массово осчастливить их продукцией. Но это вовсе никакие не коммунисты, а лишь одичавшие обыватели. Это выходит на поверхность, как только прояснишь себе значение искусства внутри сообщества и спросишь себя, может ли быть вообще радикальное или революционное искусство, что дадаист отрицает, поскольку видит в искусстве лишь известное, узко ограниченное поле деятельности человеческого желания, чьи периоды движения между большими периодами согласия он никогда не назвал бы революцией; да что там, дадаист даже усматривает в сбросе политических напряжений в картины или стихи размывание политической энергии, которого следует избегать. В ситуации борьбы народных масс он может желать лишь объективной ясности но ни в коем случае не «радикального» или ещё какого-либо поэтизирования их энергий провести классовую борьбу, вероятно, возможно и без лирики; дадаист видит лишь одну возможность подчеркнуть необходимость классовой борьбы в сатире или в карикатуре, которые кажутся ему единственно чистым (художественным) вспомогательным средством. Поскольку искусство в Европе всегда было вентилем для отвода тоски европейца по той жизни, какой она не являлась, искусство было устроено вроде бы идеально; в действительности же оно всегда служило целям господствующих классов, помогало в том, чтобы их представления о собственности и о тактиках эксплуатации милосердно прикрывать вуалью красоты. Насколько мало было у «свободного человека» на самом деле «свободного, разумного Я», настолько же мало было свободно искусство, ибо искусство всегда является осознанным преобразованием действительности и чрезвычайно зависит от общей морали и права всего общества. Связанный с собственностью человек христианско-буржуазной Европы является средоточием священных законов своей трусости и боязни переживания и из этих слабостей породил трагическое искусство и культуру он охотно сравнивает себя с Христом, который умер на кресте. Но как христианство есть полная противоположность Христу, точно так же недостоверна и эта трагическая нота в христианском, буржуазном искусстве и культуре, которые всегда были лишь насмешливой маской для смехотворной погружённости в мелкую, собственническую, ограниченную защищённость, и все фразы об искусстве, перебрасывающем мостики между классами и мирами в Европе, стали употребительны и встречали некоторое понимание лишь потому, что буржуа и художник, пожалуй, знали ценность этого надувательства как средства идеализации и спасения чести эксплуататора, который тем самым маркировался в качестве «мецената культуры». Экспрессионизм и сегодня призван служить в качестве отвлечения от неприятной современности успокоенному буржуа как средство стабилизации его существования, как нирвана из лживости миллионных прибылей, валютных спекуляций и саботажа производства, как «религия духа», потому что война проиграна, а художник прохвост, который поставляет к этому средства и практику: с помощью экспрессионизма. Экспрессионизм есть не больше и не меньше, чем мировой перелом лживость, жонглирование властью души́ взяли верх над военным, капиталистическим и буржуазным болотом, а дадаизм осознанная тактика доведения до абсурда этого подлога, который притворяется, что он есть новый Веймар и воображает себя экономической аллеей победы. Возможность и право так называемого «абстрактного искусства», например, какого-нибудь Кандинского или Пикассо, дадаист не оспаривает, но они исходные пункты, инициаторы ложных манёвров легиона подражателей, которые живут надувательством души и таким образом видятся дадаисту объектами, заслуживающими нападения. Дадаизм переходная форма, которая тактически обращена против христианско-буржуазного мира и беспощадно изобличает смехотворность и бессмысленность его духовного и социального механизма. Это происхождение и обусловленность буржуазным обществом и культурой ставят в укор дадаизму и проклинают его как нереволюционный. Но при этом всегда упускают из виду, что пока ещё нет никакой пролетарской культуры, кроме буржуазной, да что там, сам пролетарий в основном буржуазно обусловлен и инфицирован потому что он продукт буржуазного миропорядка. Однако революционирование пролетария не есть дело быстроты или успеха одной лишь революционной акции, оно требует постоянной, очень тяжёлой работы по предотвращению обратного погружения пролетария в буржуазные привычки. Эту работу выполняет в области искусства дадаизм, который поэтому отвергает всякий выставленный напоказ идеализм или радикализм (искусства для искусства) и ставит во главу угла материализм имеющейся в мире и культуре ситуации. Дадаизм есть, ещё раз повторим, тактика революционного человека для ликвидации буржуазного афериста, который мыслит себя революционным на основе применения «чистых», «абстрактных» средств выражения; дадаизм есть осмысленная тактика разрушения отживающей буржуазной культуры, и как плохи те политики, которые не имеют никакого понятия о необходимости разбуржуазивания пролетариев, так и дадаист, который хотел бы угоститься «абстрактным» или «активистским» искусством, был бы ослом или аферистом вдвойне ибо именно он понял необходимость и возможность воздействия конкретного и сатиры, именно он хочет действовать он и действует! Его аттестат правая пресса, только пролетарская пресса отвергает дадаиста, поскольку он не фабрикует революционной лирики. Но это означает плохо понимать интересы пролетариата; это полная недооценка революционирующей работы, которую дадаист выполняет в области культуры. В разделении труда по типу буржуазной науки, буржуазной мысли или буржуазного искусства дадаист видит лишь пустую и наглую самоуверенность в объяснении мира, который выходит далеко за рамки возможностей понимания буржуазной позиции. А дадаист считает жизнь или переживание современности без исторической и осмысленной позиции по отношению к миру столь важными, он видит вещи настолько напрямую, что, возможно, а то и наверняка не может быть и не станет художником в сегодняшнем смысле. А чем ему стать, когда начнёт возникать пролетарская культура, ему покажет его мужественная искренность! Дадаиста запросто можно бранить буржуазным нигилистом: дадаизм есть центровое нападение на культуру бюргера!
Открытое письмо «Ноябрьской группе»
Предварительное замечание
Сегодняшние руководители «Ноябрьской группы» заявляют, что «Ноябрьская группа» является чисто эстетическо-революционным объединением с экономическими основаниями. Они лгут. Первый циркуляр, приуроченный к созданию группы, подчёркивает необходимость совместной деятельности «революционных» художников и самой революции. Первая директива начинается с предложений: «За нашими многолетними призывами к борьбе наконец последовала сама борьба. Политический переворот решил за нас. Художники, скульпторы, архитекторы нового духа, революция требует нашего объединения!» И дальше: «Ноябрьская группа это (немецкое) объединение радикальных деятелей изобразительного искусства это не экономический профсоюз, не пустое выставочное объединение». В марте 1919 года группа распространила среди членов «Расширение в универсальном смысле» со следующим подзаголовком: «Следование и поддержание мировой мысли. Уход от основ корпоративного общества», а дальше манифест:
«Духовные ратоборцы всего мира! С рёвом течёт кровь миллионов забитых, кучами громоздятся трупы и их кости царапают саркофаг. Голодный пот несчастнейших несётся вниз по лёгким и подкрепляет утихший гнев. Из их выстрелов в мир пришло божественное земля разверзлась адское пламя поглотило деспотов, божеств пантеона военной мясорубки Близится развязка. Братья мира, поставленного на колени, мы невинны, наши помыслы чисты. Братья всего мира, борцы с ненавистью, борцы с местью, ваши души вне вас, привязаны к стальной колонне, фундаментом которой служит весь гранит земли. Комки озарения разжигают разум ваших сердец. Идея объединения народов набирает обороты, мировые армии пролетариев захватили звёзды, расчистили и возделали их в небесном голоде по правде и любви, для свободных людей.
Братья, вы деятели искусств и духовного, Бог создал вас для великого дела, ваше дело должно освятить народы, ваше дело нерв народа.
Художники! Сёстры, друзья братья, мы должны принести ваши руки в жертву сплочённой работе под небесами, обрестись в братской клятве конгрессу свободного искусства и духовности в день рождения республики в Берлине, где вы будете приняты интернациональным бюро искусств Ноябрьской группы. Братья, обратите очи и сердца свои к небу и смехотворный межевой камень не станет препятствием к объединению в едином для всех нас отечестве мире Земле!»
Не представляется возможным утверждать, что здесь имеются в виду лишь изменения форм живописи и скульптуры, как это сегодня пытаются преподнести видные деятели группы. Что, однако, предприняли эти господа, чтобы воплотить свои идеи, так благозвучно сформулированные в циркулярах и манифестах? К началу 1921 года руководители представили на рассмотрение рабочему комитету «Н. г.» прелестный план: «основать саксонско-веймарскую академию, члены которой должны стать профессорами. На должность профессоров были выдвинуты господа Мельцер, Кляйн, Тапперт, Херцог, Брасс, Беллинг1. Обязательным опознавательным знаком станет ленточка в петлице. Эти профессора будут официальными представителями Н. г.. Их обязанностью станет отбор новых членов академии других профессий (например, Эйнштейна)». Хотя эта попытка разделить группу на два класса и провалилась, в первую очередь из-за её неприятия рядовыми участниками, само намерение вознестись в лучший класс буржуазных деятелей искусства не исчезло и не воплощено только из-за того, что руководство ведёт двустороннюю борьбу. Немногие изложенные здесь факты являются достаточным основанием, чтобы оправданно выразить наш протест.
«Ноябрьская группа» была якобы основана деятелями искусства, желавшими воплотить в жизнь революционное стремление к чистому товариществу и к сотрудничеству с трудящимися массами вне схем деятельности и жульничества снобистских художественных клубов и спекуляций торговцев искусством. Поэтому в «Ноябрьскую группу» вошли молодые и пролетарски настроенные художники. На бесчисленных заседаниях и дискуссиях снова и снова подчёркивалось, что «Ноябрьская группа» должна расширять свои границы только вправо и ни в коем случае не влево. Очевидно, в силу убеждений, прямо противоположных идее движимой пролетариатом революции, ни один из руководящих членов группы ни на секунду не задумывался об отказе от обычного для любого другого мещанского художественного объединения присутствия привилегированной верхушки своими лицемерными речами они лишь создали такую видимость, чтобы в старой, подлой художественной манере поднять собственную самооценку за счёт как можно большего количества участников, на которых презрительно, как на стадо, руководители взирают с высоты своей славы. Вместо каких-либо попыток отвержения исполняемых художниками в капиталистическом обществе ролей трутней и проституток эти авторитеты предприняли всё для продвижения себя и собственных интересов, используя членов группы в качестве безвольного голосующего стада. Они возводят статуи, в которых нет и следа свободы и товарищества, они всеми силами добиваются милости стоящих у руля задержавшихся на своём посту правительства Людендорфа, Каппа и Стиннеса2 и так далеко зашли в своём бесстыдстве и беспринципности, что добровольно позволяют правительству себя насиловать и оскорблять. Их сердца и помыслы нереволюционны и, что ещё хуже, беспринципность их настолько сильна, что становится невозможным вести с ними разговор, как это должно делать человеку с человеком. Лидерам было известно о том, что молодые участники группы в известной мере верили в пролетарскую революцию и чувствовали необходимость слияния художников с рабочими массами, что определённая часть участников не желала быть художниками в рамках мещанских культурных представлений, так как видели в формировании якобы революционной эстетики не путь к высвобождению собственного человеческого, а искали в нём разрешения самой художественной сути, инструмента удовлетворения спящего стремления масс к чистой и неотравленной жизни, а также из-за того, что не желали более, руководствуясь заимствованной из мещанской эстетики системой ценностей, выступать заносчивым и надменным экспертным лицом при самовольном суде над человеческими стараниями и методами работы. Все надежды и желания этой части участников были уничтожены руководством с помощью торгашеских хитростей, лживых намёков на «известную несговорчивость художников» и брутальным использованием средств власти. Коррумпированная клика руководителей придерживается своего диктаторского поведения, ставя своё «Нет» выше всех стремлений к действительно революционной и человеческой цели и не стыдится признать, что сближение, а тем более отождествление задач «Ноябрьской группы» с современными революционными и человеческими задачами им неприятно и ненавистно, потому как пагубно для коммерции и репутации. Что они предприняли, когда революционная часть участников потребовала от них занять жёсткую позицию в связи с угрозами и крючкотворством со стороны министерства культуры, с которыми столкнулась «Н. г.», участвуя в Большой берлинской художественной выставке на Лертском вокзале?3 Ничего, потому как руководители спасали лишь собственную славу и доход, игнорируя взгляды действующих сил группы. Министерство угрожало запретить открытие секции «Н. г.», если там, как и в прошедшие годы, будут выставлены работы, не отвечающие взглядам власти на искусство. Они прогнулись; председатель руководства Большой берлинской, Шлихтинг4, распространял своё полностью надуманное моральное порицание двух не понравившихся ему картин Рудольфа Шлихтера и Отто Дикса5, он угрожал прокурорской службой, и группа, как выяснилось, тоже должна прогнуться; рейхспрезидент Эберт6 на открытии вальсировал по залам, своим видом давая понять бессмысленность стараний. И рыцарские сердца художников были удовлетворены их тщеславие погрелось в лучах «владыки», этого лакея эксплуатации и покровителя чрезвычайных судов. Руководители получили все пощёчины за свою беспринципность, однако мы, те, кто считает себя в ответе за незамаранную человечность, не имеем и никогда не имели с ними ничего общего. Наша любовь принадлежит пролетариату, потому как лишь пролетариат достигнет коммунизма, равноправия всех людей и видов деятельности, свободы от рабства и эксплуатации. Мы не для того художники, чтобы лениво и безответственно жить за счёт страсти к роскоши эксплуататоров. Мы чувствуем солидарность с помыслами и стремлениями пролетариата к воплощению человеческого единения, при котором не существует угроз, при котором человек работает не как сейчас, из протеста против общества чтобы потом жить на их подачки, паразитировать; мы испытываем чувство обязательства, налагаемое на нас призывами пролетариата поставить мир на путь жизни, проникнутой чистым духом. Мы откликаемся на них; чтобы пройти вместе с массами путями воплощения такого товарищества. И потому мы говорим руководителям: главной целью должно стать преодоление путаницы понятий эстетики посредством новой предметности, которая рождается из отвращения перед истощившим себя мещанским обществом или из расширенных поисков беспредметной оптики, которая таким же образом ищет в отказе от этой эстетики пути перехода от индивидуальности к новому типу человека. В «Н. г.» в её нынешнем виде для этих настроений нет места и сочувствия; такие стремления лидеры группы называют китчем и бессмыслицей и противопоставляют им свои эстетические принципы, ставя диктатуру модников и коммерсантов выше устремлённых вперёд членов группы. «Ноябрьская группа» создавалась не как прикрытие для сотрудничества, уходящего на десять лет в историю, и наша оппозиция должна защитить себя от этой диктатуры, освободиться от руководителей и своим выходом из группы поставить их перед выбором. Деятельность руководства, ко всему прочему, совершенно не способного принять решение, а потому и руководить, могущая лишь подавлять в собственных интересах, привела к нижайшим компромиссам уступкам Министерству культуры и Объединению берлинских художников7; вместо гласности она привела к полнейшей неосведомлённости, скрывшись за революционной маской пролетарских настроений участников группы; они отреклись от духа прогресса, вместо того чтобы по-товарищески протянуть ему руку. Группа, не способная распознать и принять цели и стремления самостоятельно мыслящих, не имеет права на существование. Время принять решение: для выражения стремлений масс и для труда ради нового, высшего уровня общества необходимы непреклонность и отказ от экономики компромиссов. Мы призываем участников, осознающих, что сегодня искусство это протест против мещанской отрешённости, увековечивания угнетения и обывательского самосознания, присоединиться к нашей оппозиции и помочь в необходимом очищении взглядов. Мы знаем, что должны быть выражением революционных сил, инструментом, необходимым нашему времени и массам, и мы отрекаемся от любого родства с эстетическими барышниками и завтрашними академиками. Мы искренне верим в революцию, в новое общество и открыто заявляем нашу цель: совместный труд ради создания нового человеческого общества, общества трудящихся!