Шимун Врочек, Грэй Ф.Грин
Кетополис. Мое имя никто
Пролог
Океанский бриз рвет полы черной морской шинели.
Светает. Утоптанная трава, рядом обрыв, волны бьются о серые камни. Летят брызги. «О скалы грозные дробятся с ревом волны».
Офицер бросает шинель на руки вестового, остается в мундире. Без перчаток пальцы занемели, мерзнут. Офицер дышит на них. Белесый пар улетает в сторону. Холодно. Секундант Тушинского в черном сюртуке, в плаще, в шляпе, которую придерживает рукой. Худое костистое лицо. Делайте п-поправку на ветер! говорит секундант офицера. Тушинского все нет. Наконец, слышен шорох колес и рокот двигателя, шумный свист пара. На дороге, ведущей из города, появляется черный мобиль на резиновом ходу. Шофер в коже, в круглых очках, насмешливо улыбается. Кабина за ним закрыта темными шторками. Машина дребезжит на камнях, лихо разворачивается, испускает гудок. Стравливает пар. Смех. Женский, грудной. Звучит насмешкой? Нелепо, странно. Секунданты переглядываются.
Где д-доктор? спрашивает секундант офицера у секунданта Тушинского. Тот молча качает головой. Не знаю. Секундант офицера срывается, бежит к стоящей вдоль обрыва веренице машин. Ветер доносит его сорванный нервный голос:
Где доктор? Ах, б-боже ты мой!
Тушинский все не выходит. Опять смех. Наконец ведут доктора. Он цапельно перебирает ногами. Кто-то открыл шампанское слышен хлопок, голоса: о! за вас! за вас друзья! Доктор пьян. Это худой старик в цилиндре. Белые усы и борода клинышком. У него брюки в тонкую полоску, выше щиколоток, тусклые лакированные ботинки. Доктора держат под руки. Один из людей отделяется от группы и бежит к офицеру. Это его секундант.
Где п-пистолеты?! нервничает секундант.
А кого убили? спрашивает доктор с интересом.
Издалека, от города, доносится первый удар медленно раскатывается в стылом воздухе. Офицер поднимает голову. Бьют часы на ратуше. С заминкой гораздо ближе начинают бить часы за старым портом. Бомм. Бомм. Боммм. Размеренные низкие удары, усиленные эхом. С английской четкостью отстукивают положенное хронометры далекого адмиралтейства. Офицер считает: шесть, семь С последним ударом дверь мобиля распахивается, на подножку встает человек. Это стройный мужчина в модном пальто. Он изящно откидывает руку с папиросой, замирает так. Тушинский!
Эффектно, говорит кто-то за спиной офицера. Порыв ветра разрывает аплодисменты в клочья. Тушинский раскланивается.
Я не опоздал? разносится его мягкий голос.
Вовремя, говорит офицер хрипло. Тушинский вздрагивает.
Секунданты ведут переговоры. Офицер поднимает взгляд. Небо сырое и серое. Парусина, провисшая от дождевой воды.
Над побережьем вытянутым пятном плывет дирижабль. Трансокеанский, с материка. Если повернуть голову, то вдалеке, за рядами крыш видно ледяную иглу Хрустальной башни воздушного вокзала. Но офицер этого не делает. Офицер закрывает глаза.
Цеппелин занимает полнеба. Брюхо у него серое и грязное. Раздувшаяся туша. Он медленно приближается к причальной башне. Это один из верхних этажей. Цеппелин движется медленно. Наплывает. Лица людей за стеклом. Р-раз! Рты раскрываются одновременно люди кричат, но не слышно ни звука. Внезапная глухота. Отражение цеппелина движется в стекле. Дирижабль так огромен, что рассудок тянется, словно резиновый.
Вытянутое тело с надписью «LES TRANSPORTS NATIONAUX aériens» втискивается в башню. Стекло крошится. Кронштейны гнутся и стонут. Маленькие люди начинают судорожный бег. Их фигурки мечутся и дергаются.
Взрыв. Вспышка. Стена разом лопается. Плиты хрусталя выскакивают из створок и летят вниз. Ниже, ниже, ниже до самой земли. Здесь стриженая трава и посыпанные песком дорожки. Плиты беззвучно падают и так же беззвучно разбиваются. Осколки медленно проносятся перед лицом дамы с белым зонтом, протыкают насквозь собаку, человека в рединготе, летят дальше. Черные росчерки крови летят вслед.
Офицер стоит и смотрит. Вспышка почему-то серая вспухает на башне. Это видно издалека. На тонкой ножке вырос чудовищный нарыв. Весь Кетополис смотрит на это.
И ни звука.
Офицер открывает глаза. Возвращаются смазанные голоса и шум ветра. Грохот прибоя, далекий смех. Хлопки шампанского. От вереницы машин тянутся к месту дуэли любопытные. Офицер поводит плечами, морщится.
К нему подбегает бойкая журналистка:
«Огни Кето», позвольте представиться, меня зовут господин лейтенант! да постойте же!
Офицер отмахивается.
Секундант Тушинского беседует с Тушинским. Секундант офицера стоит неподалеку. Доктор привалился к его плечу и дремлет.
Суровый господин с жесткими пшеничными усами. Перед ним раскладной пюпитр для письма, бумага и чернильница со стеклянным витым пером. Налетает ветер, воет, теребит бумагу, но листки не уносит, бумага закреплена. Господин в летах, грузен. Спокойствие и равнодушие.
Он держит в руках луковицу часов, цепочка уходит под жилет. Господин защелкивает часы и убирает в жилетный карман.
Этот важный господин распорядитель дуэли.
Господа господа, прошу ко мне! повышает голос распорядитель, чтобы перекрыть вой ветра. Начинаем.
Он зачитывает вслух, о чем договорились секунданты, подводит итог:
Был выбран поединок на пистолетах. Что ж, вполне ожидаемое решение. Остались некоторые формальности Каким оружием желаете воспользоваться? На ваш вкус, господа: дуэльный набор от Мортимера рекомендую, классика! или превосходная пара галлийской работы. Что выбираете? Господин актер, слово за вами.
Я бы предпочел револьверы, говорит Тушинский. Если позволите.
Молчание. Лица секундантов вытягиваются, но распорядитель невозмутим.
Ваше слово, господин лейтенант?
мертвый, раздувшийся дирижабль, выброшенный на берег. И чайки кружат над ним.
Согласен.
Прекрасно, распорядитель даже не моргает. Благодарю, господин актер. Тогда, я считаю, будет справедливым, если ваш противник выберет дистанцию. Какую дистанцию предпочитаете? Господин лейтенант!
Офицер поводит плечами.
Простите?
Дистанция, господин лейтенант?
Тридцать шагов, голос звучит низко и хрипло, как от недосыпа.
Распорядитель кивает: все по кодексу. Потом говорит:
Господа, позвольте осмотреть ваше оружие.
Негромко щелкает застежка кобуры. Офицер протягивает револьвер рукоятью вперед. Черные каучуковые накладки, вороненый металл, в предохранительное кольцо продет витой шнур. У офицера побелевшие пальцы, неровно обгрызенные ногти. Револьвер Тушинского из светлой стали, рукоять украшена перламутром. Секунданты осматривают оружие, диктуют распорядителю по очереди тот записывает:
Револьвер системы Лебеля, калибр восемь миллиметров. Ствол длинный.
Револьвер системы Кольта, морской, калибр девять. Ствол средний.
Неравноценно, господа, говорит распорядитель, закончив писать. Револьверы лежат перед ним на раскладном деревянном пюпитре: блестящие металлические рыбины. Неравные условия. Что будем делать?
Тушинский открывает рот Офицер резко дергает головой: неважно. Тушинский переводит движение губ в многозначительное «о!».
Некоторое время распорядитель молчит, внимательно смотрит на противников. В пшеничных усах гудит ветер. Глаза светлые и неподвижные точно из стекла.
Должен предупредить, господа, произносит распорядитель наконец, что выяснившиеся обстоятельства придают дуэли статус «исключительной». Вы знаете, что это означает?
Это означает, продолжает распорядитель, игнорируя возмущенные возгласы секундантов, что суд чести может счесть условия и итог поединка сомнительными, что, в свою очередь, приведет к судебному разбирательству. Вы меня понимаете?
Глухой рокот волн. Вой ветра.
Да, говорит офицер.
Да, Тушинский. И стала буря
И у вас нет возражений?
Нет.
Нет.
Ваше право, заключает распорядитель. Однако мой долг внести изменения в протокол. Извольте дать мне несколько минут
Прежде чем встать к барьеру, офицер в последний раз оглядывается. Скальный обрыв, волны бьются о камни. Водяная пыль. К городу ведет дорога зигзагом; вдалеке виден маяк Фло и гораздо ближе, темным конусом, с головой в облаках и тумане, маяк Тенестра.
Часть
I
1.
Имя
Зовите меня Козмо.
Мое имя никак не переводится, и искать в библии значение его бесполезно. Разве что кроме одного мои родители, как вы уже, наверное, догадались, безумно любили оперу. Иногда мне казалось, что они любили оперу больше, чем меня.
Сейчас, пройдя путь от точки А до точки Б, получив пулю в левую руку и станцевав танго (вы о нем еще узнаете), я могу сказать: так и есть. Я не входил в круг родительских интересов. Наверное, когда у них появился я красный и сморщенный, орущий благим матом родители сходу предрешили мне карьеру оперного певца-баритона, но просчитались. Любимца публики из меня не вышло. Певца, к счастью, тоже.