Вздор! Тебя спас я!
Но кто же ты?
Сатана!
Шляхтич так и окаменел; а латник продолжал:
Ты призвал меня на помощь, и я спас тебя!.. Чего боишься? Стыдно робеть и отступать благородному шляхтичу!
Пан был задет за живое. Как истый сын храброго народа, шляхтич боялся перед кем бы то ни было выказывать трусость, и потому, хоть его и била лихорадка при мысли, что он очутился в обществе сатаны, пан собрался с духом и смело воскликнул:
Твардовский ничего не боится и никогда не отступает!
И прекрасно делаешь.
Что тебе нужно?
Чего нужно? А ты разве не знаешь, что «долг платежом красен?»
Знаю!.. Чем я должен заплатить тебе? Жизнь нужна моя, искуситель?
Нет. Твоей жизни мне не нужно: пропадай во прахе и ничтожестве! с презрением сказал сатана.
Чего же ты требуешь?
Отдай мне то, что найдешь дома, чего ты никогда не видал и чего теперь не жалко.
Твардовский закупался. Сатанинская просьба была для него непонятной загадкой; одно только хорошо понял он из этого требования, что дух тьмы не просит от него ни милой молодой жены, ни золотой казны.
Хорошо, я согласен! отвечал пан, подумав. Теперь, кроме жены да казны, мне ничего не жалко!
Распишись!
Как ни был смущен и взволнован Твардовский, но при этом приказании ухмыльнулся и вскричал:
Желал бы я знать, как могу исполнить твое желание, сатана? В такую бурю разве можно писать, да и на чем еще?
Что невозможно для смертного, то возможно для духа! с презрением промолвил мрачный дух, и пред удивленным паном совершилось именно невиданное и невозможное для человека дело.
При блеске отдаленной молнии, под проливным дождем, лившим с неба словно из ушата, при вое и свисте урагана, под напором которого гнулись и стонали вековые деревья, дух преспокойно писал на пергаменте, выделанном из кожи грешного самоубийцы, писал так же удобно, как делывал то сам пан в своих палатах. Окончив писать условие, сатана подал его подписать Твардовскому, проговорив:
Подпишись же теперь своей кровью!
Пан протянул к нему обнаженную руку. Как добрый католик и сын своего века, он хорошо знал и был убежден, что только кровью и заключают люди свои сделки с сатаной. Дьявол уколол пану своим ногтем указательный палец: из него брызнула кровь, и Твардовский, обмочив в нее железное перо, поданное ему духом, подписал, что требовал последний.
Сатана исчез.
2. Роковой удар. Смерть.
На берегу неширокого озера стоял небольшой дом Твардовского, называемый замком. В частой неподвижной воде озера отражались плакучие ивы, а вдали расстилались длинные зеленые поляны, сливающиеся с подошвою высоких гор. Это было на утро после бурной ночи. Свежий, прозрачный воздух дышал ароматом, звенели в небесах трели Божьих птиц, а лазурная высь, была светла и ясна.
Не светло было только на душе пана, когда он завидел соломенную кровлю своего дома, поднявшись на пригорок. Чем ближе подъезжал Твардовский к родному приюту, тем грустнее и тяжелее становилось у него на сердце, и чувствовал он какую-то беду, которая скоро должна будет разразиться над его головой. Но он не знал, что за несчастье грозит ему, а потому ещё тяжелее и невыносимее становилось пану, и он, не в силах долее выносить неизвестности, ударил шпорами коня и помчался поскорее домой, чтобы, наконец, узнать свою участь.
Вихрем влетел пан в ворота на свой широкий двор. Всё там было тихо. Никто не встретил благородного шляхтича. Сжалось тоской ещё больше сердце несчастного. Соскочил он с коня, пробежал сени и вошел в переднюю светлицу; здесь встретила его выбежавшая из другой комнаты старуха, и прежде чем успела она ахнуть от удивления и радости, что видит своего господина, тот быстро проговорил:
Магдалина, все ли дома здоровы?
Все здоровы, пан Всё слава Богу
А жена?.. Ядвига?.. Где она?.. Отчего я её не вижу?
Тсс тсс пане, махая руками, вполголоса заговорила Магдалина и, лукаво ухмыляясь, продолжала почти полушёпотом: не кричите, милый пан не испугайте пани Она здорова но
Что но?
Лежит в постели! и старуха подмигнула пану.
Зачем она в постели?
Приподнявшись на цыпочках к самому уху пана, старуха весело шепнула:
Пани родила вам, пан, сыночка!
Схватив себя за голову, пан бессильно упал на скамью. Безжизненно склонилась его голова на грудь, и в страшном унынии он произнес про себя:
Сатана, теперь я тебя понял! Горе!.. Горе мне! воскликнул он вслух.
Старая Магдалина всплеснула руками. Она ничего не могла понять в отчаянии пана. Странно ей показалось, что вместо радости, которую она думала увидать в своем господине, она заметила в нём глубокое уныние и сердечную тоску.
О, Святая Мати! воскликнула старушка. Чего же добрый пан так испугался? Для чего пан так закручинился?.. Не случилось ли чего недоброго с вами, хозяин?
Вместо ответа на её вопросы, он сказал:
Скажи Ядвиге, что я приехал и сейчас приду к ней.
Магдалина вышла, а через минуту вернулась и сказала:
Пани обрадовалась Она зовёт вас к себе.
Встряхнув готовой, Твардовский со свинцовой тяжестью в мыслях и на сердце пошёл в комнату жены. Подойдя к двери, он на минуту остановился, как бы прикованный к порогу, потом машинально двинулся вперед. В спальне были опущены шторы, и царил таинственный полумрак. Твардовский увидал свою жену бледную и слабую, лежащую на кровати.
Здравствуй, милый Юзя, нежно произнесла жена. Я заждалась тебя. Ах, как я рада, что ты вернулся Милый, дорогой мой, поцелуй нашего сыночка! и нежным движением руки откинула Ядвига занавес люльки.
Ребенок спал. Бледный, дрожащий отец взглянул на невинного младенца, пошатнулся, испустил ужасный крик и замертво упал на пол. В доме поднялась суматоха. Бедного пана уложили в его комнате. С ним сделался ужасный бред.
Несчастная жена была поражена обмороком мужа. В отчаянии и испуге, ломая руки, она воскликнула:
О, Святая Дева, защити нас!.. Что всё это значит?.. О, милый мой сыночек! О, дорогая моя крошка! Что за горе принес ты с собой?..
И горячие слёзы душили Ядвигу, и горько плакала и жаловалась она; горевала вместе с ней и Магдалина, затужили и все слуги, видя горе своих добрых господ. Печаль пала на весь дом.
Опомнился пан от своего беспамятства, вспомнил всё и не знал, как выйти из тяжкой беды, чем пособить горю. Не зная что делать, он решился во всём признаться жене и открыть тайну, камнем лежавшую на его сердце. Но долго не смел он привести свое намерение в исполнение и долго избегал решительной встречи со своей Ядвигой, которая, между тем, несмотря на свою печаль, оправилась и встала с постели.
Был ясный осенний вечер. Сумерки спускались на землю. Несмотря на осень, погода стояла прекрасная; воздух ещё благоухал ароматом, и леса всё ещё стояли убранные листвой. Пан спросил о жене; ему сказали, что она гуляет в лесу, и он отправился отыскивать ее там. Его охватывала дрожь при мысли о роковом разговоре с ней, и он несколько раз останавливался, чтобы унять биение своего сердца. Он скорей пошел бы на костёр, сгорел бы заживо, с хладнокровием и ясностью; идя же теперь к той, которая была ему дорога, любила его всем существом, он дрожал всеми членами и замедлял шаги, сознавая свой страшный грех.
Несколько раз он останавливался, как бы прислушиваясь к биению своего сердца; мрак сумерек походил на мрак его души. Со всех сторон смыкались над ним тёмные своды леса; было что-то душное в дремотном безмолвии воздуха. Быстрым, почти отчаянным движением он раздвинул ветви и увидал Ядвигу, сидящую под тенью деревьев.
Последние лучи заходящего солнца окружали её, точно ореолом. Выйдя из чащи тёмного леса, он увидал ее, ясную, как сама жизнь молодой юности. С громким, бессознательным криком он бросился к её ногам и в страшном порыве скорби воскликнул:
О, милая моя?.. О, мое сокровище, моя дорогая! Я не достоин тебя Я лишился всего, что мне дорого на земле!.. Я согрешил!..
Что что такое, дорогой мой?.. Скажи мне, открой свое сердце что тяготит, что мучает твой дух?
И несчастный грешник передал жене свое горе, рассказал о безумном и страшном грехе своем, о проклятой записи, данной им сатане на младенца-сына.
Слушая исповедь мужа, бедная мать, пораженная ужасом, тряслась как в лихорадке, и отрывистые, жалобные стоны вырывались из её уст вместе с именем сына.
Сын мой!.. Сын мой! вырывая на себе волосы, вопила несчастная мать. О, лучше б ты не родился на свет Божий О, горе горе тебе, несчастный!
Все помутилось в голове несчастной матери; ей показалось, что она сама умирает. Слова мужа раздавались в её ушах, как погребальный звон; она широко раскрыла глаза, выпрямилась во весь рост и со зловещей улыбкой бросилась бежать прочь, крича:
Горе горе нам!
Не выдержала несчастная мать, и к утру следующего дня она лежала уже бездушным трупом. Но перед смертью она пришла в себя и, подозвав мужа, сказала ему.