Но самое невероятное ожидало его на тридцать втором снимке. В кадре тот же павильон, та же лестница, те же люди на лестнице, но ее там нет. Он возвращает на экран тридцать первый снимок вот она на лестнице, три ступеньки уже прошла, осталось еще шесть. Щелчок мышкой тридцать второй снимок. Здесь она должна была на последней ступеньке. На фото ее нет вообще.
Не могла же она раствориться в воздухе или взлететь! Да нет, смешно, конечно, он понимает. Но что делать с тем, что зафиксировал для него бесстрастный фотоглаз? А может, все просто? Ну, скажем, оставила что-то в павильоне и вдруг вспомнила, и повернула назад три торопливых шага и четвертый в плотную тень раскрытой двери павильона? Он вывел на экран поочередно две справки со «свойствами снимка». Время съемки разнится в четыре секунды. Успеть можно. Что она могла оставить? Сумку? Но сумка на предпоследнем снимке свисает с ее плеча. Ну а что тогда? Или или просто, глянув ему в глаза через видоискатель, поймала паузу между двумя нажатиями на спуск, повернула и сделала эти три шага? «Хвостиком вильнула и была такова»?
И ведь днем ничего этого он вообще не видел. Шел за экскурсоводом Надей, слушал ее, поворачивал послушно поворачивал голову за ее рассказом. А палец его, лежащий на кнопке спуска, жил при этом еще и своей жизнью.
И откуда теперь узнать, что на самом деле происходило с ним там, в Запретном городе?
Он листает фотографии дальше. Да нет, не таким уж глухим и слепым он был. Объект второй фотосессии он запомнил. Там был свой микросюжет: их группка остановилась на ступеньках очередного дворцового павильона, пережидая выходящую из его дверей группу экскурсантов, и стоявшая на крыльце чуть выше девушка-китаянка вдруг повернула голову и глянула на него, глянула почти в упор, как если бы увидела старого знакомого, и больше всего это напоминало взгляд-вопрос: «Привет! Ты что, перестал меня узнавать?» И, встретившись с ним глазами, девушка не смутилась, не отвела сконфуженно свой взгляд, напротив чуть продлила, с интересом рассматривая его. И он потом щелкнул пару раз вслед, пытаясь поймать ее лицо. Пару раз? Да нет, извини, не «пару» на флешке осталось 24 снимка. Девушка то возникала на экране в просвете между идущими впереди него людьми, то скрывалась в толпе, то вдруг оказывалась вся, без помех, стоящей под красными колоннами беседки черные джинсы, желтая майка с коротким рукавом, солнечное сияние на ее коротко, под мальчика, остриженной голове. На следующем снимке приближенная объективом щека, ухо, солнечное мерцание стелется по впадине под скулой. И что? Что завораживает его, откуда холодок, которым эти кадры отдаются изнутри? Ну да, почти такое же ощущение он испытывал, разглядывая и девушку в белой рубахе. Притом что они абсолютно непохожи друг на дружку. Но ощущение при рассматривании их на экране одно и то же, отроческое, восторга и ужаса, когда лыжи, не затормозившие перед отвесным почти спуском в карьер, опрокидывали твое тело вперед, в полет навстречу ветру, бьющему снизу в грудь.
Он ждал появления на экране последних двух снимков, сделанных уже снаружи, за стеной Запретного города: он стоял у входа на мост через широкий ров, ожидая отставших спутников, а она шла уже по мосту, и он, приблизив зумом «Кэнона» ее фигуру в видоискателе, щелкнул раз, а потом еще раз, уже не торопясь, даже как бы выстраивая кадр, где она в центре, на мосту с темной водой внизу, а над ней по ту сторону рва зеленая гора с белым храмом.
Вот эти снимки. На первом она в профиль, голова чуть запрокинута, тело наклонено вперед, застывшая над парапетом рука как бы продолжает скользить, ничего не касаясь. Что-то особое в ее походке. Стремительность? Энергичность? Нет Вкрадчивость! Вот! Походка, в которой и стремительность, и, одновременно, мягкость. Он щелкнул мышкой, и на экране следующий снимок, для которого она как будто чуть замедлила шаг и повернула голову в его сторону. Он увеличивает и увеличивает снимок у девушки сжатые, как перед улыбкой, губы. И опять тот же взгляд с экрана в упор. Взгляд насмешливый и как бы поощряющий, что-то вроде: «Что, дедуля, не успокаивают тебя годы? Настаиваешь? Ну так вот тебе снимай! Снимай не жалко».
С некоторым холодком он рассматривал последнее фото.
И кто кого здесь «снимал»? Это он «снимал» их, двух этих девушек, на свою камеру? Или они «снимали» его для своих игр с ним и с его фотокамерой. Нет, разумеется, если и играли с ним, то по-доброму, ну, может, и чуть снисходительно, и даже как бы сострадательно, но никуда не денешься и по-женски безжалостно.
С некоторым холодком он рассматривал последнее фото.
И кто кого здесь «снимал»? Это он «снимал» их, двух этих девушек, на свою камеру? Или они «снимали» его для своих игр с ним и с его фотокамерой. Нет, разумеется, если и играли с ним, то по-доброму, ну, может, и чуть снисходительно, и даже как бы сострадательно, но никуда не денешься и по-женски безжалостно.
Он встает из-за стола, берет сигарету и зажигалку, подходит к окну. В отеле курить запрещено. Он распахивает раму, высовывается наружу и щелкает зажигалкой. Напротив горят желтые прямоугольнички окон, снизу красным светит рекламный щит, и если бы не горящие иероглифы, то был бы привычный для него пейзаж спального района.
С экрана стоящего на столе ноутбука на него смотрит девушка.
Это, милый, тебя чего-то понесло то есть если ты уж ты оказался наконец в Китае, да еще и с фотоаппаратом, так тут тебе все они разом: и Фэн Мэнлун, и Пу Сунлин, и Хулио Кортасар. Так вот и дожидались они тебя здесь. Истомились, бедные.
И раз уж ты вспомнил про мастеров, наберись у них профессионального цинизма, скажи: ничего страшного. Наоборот повезло. Классный кадр остался на твоей флешке. Нет, разумеется, сделать хороший снимок это работа. И он всегда старается ее делать как можно лучше. Но про себя знает, что по-настоящему удачные снимки запланировать невозможно. Их находишь потом, при просматривании уже снятого, а вот этот снимок с девушкой на мосту снимок классный. Не каждый день такое получается. Радуйся.
Разница с другими удачами только в том, что этот снимок ты никому не покажешь он только для тебя.
Он гасит окурок сигареты. Подходит к компьютеру «альт-эф4», и еще раз «альт-эф4». Экран гаснет, и в номере он остается один.
Он берет пульт телевизора и жмет на кнопку, стена напротив кровати, наполовину занятая телеэкраном, разливается цветными пятнами рекламы жевательной резинки «Орбит», которая и в Китае «Орбит». На следующем канале запуск, надо полагать, успешный, новой китайской ракеты, далее историко-патриотическое кино с японскими завоевателями и китайскими партизанами, потом концерт: в студии поют дети, на экране разнеженные лица взрослых зрителей.
Он раскладывает на кресле одежду на завтра, ставит на зарядку смартфон и аккумуляторы для фотокамер, укладывает в сумку блокнот, ручки, воду в пластиковой бутылке, лекарство. Из-за разницы московского и пекинского времени завтрашний подъем для него рань немыслимая, а собираться надо осмысленно. И идет в душ осваивать дальше выставленную отелем галерею флаконов с шампунями и кондиционерами.
То есть должна была быть еще одна девушка, та самая, первая, которая и спровоцировала его на такую вот съемку, но снять которую он не успел. Так, что ли?
После душа, уже в постели, он снова берет в руки пульт телевизора новости, историческое фэнтези с бегающими по стенам чудо-мастерами восточных единоборств, концерт, еще концерт, шоу какое-то тут он немного задержался, ведущая и возле нее еще две молоденькие барышни с лицами для журнальных обложек. Интересно, что абсолютно никаких эмоций их красота не вызывают. Причина, видимо, в работе визажистов, подчеркнуто безупречной. Красота это еще не все, думает он. Красоты недостаточно. Недостаточно для чего?.. А?.. Вопрос без ответа.
Он непроизвольно жмет кнопку пульта на экране садово-огородная образовательная программа: старик наклоняет ветку, показывает, как пользоваться аккумуляторным секатором «Bosch» а их что, тоже в Китае производят? и это то, что надо: старик, ветка сливы, зелено-голубая даль с холмами заповедный Китай. Он смотрит в экран, пока еще в состоянии держать глаза открытыми, потом ресницы смыкаются, он жмет на пульте кнопку «стоп».
Но под закрытыми веками вспыхивает не равнинный пейзаж с телеэкрана, которым он успокаивал себя перед сном, а лицо китаянки. Оно освещено жестким, какой бывает от театрального прожектора, светом, и свет этот усиливается скуластое лицо становится маской, в раскосых глазах завораживающая чернота. А может, это лицо и не китаянки вовсе, может, это лицо одной из тех двух девочек-кореянок, которые когда-то учились с ним в восьмилетней школе на Железнодорожной слободке в городе Уссурийске. Радостным и болезненным толчком в сердце отдавался тогда звонок на перемену, потому как перемена была возможностью увидеть в коридоре одну из этих кореянок, а может, и сразу обеих. Он учился в шестом классе, они в восьмом. И потребность видеть их, хотя бы издали, хотя бы на пару минут, он сравнил бы сейчас с наркотической зависимостью. Причиной был, как он теперь понимает, не возраст кореянок, делавший их почти взрослыми девушками. Причиной была их отделенность от остальных девочек в школе. Не было в их облике и следа сливочной пухлости или кудрявости его одноклассниц, которые хоть и косили уже под девушек, хоть и демонстрировали талию и начинающуюся грудь, но для него оставались все теми же зубрилками, ябедницами, воображалками, да просто дурами. Кореянки же с противоестественной, почти высокомерной бесстрастностью лиц, с жесткой и одновременно нежной линией щек и скул, с пугающей и притягивающей тьмой в глазах, кореянки были для него существами другой породы.