И вот бреду я в избу. На крыльце останавливаюсь, отряхиваю юбку от мха да травы, вздыхаю и вхожу в дом.
А драниками уже вовсю пахнет! Братка за столом сидит и за обе щеки уплетает, только пальцы в сметане измазаны. Никита на табуретке качается и наблюдает за накрытой стаканом мухой. А мамка за компотом смотрит.
Меня увидела, уперла руки в холщовый фартук и начала:
Здрассте, кто заявился! Всю пыль на бане понасобирали, или еще осталась? Нет, вы гляньте, гляньте на нее, всю спидницю изнахратила! Где вы только такую грязищу там нашли?! Иди быстро руки мой да за стол садись! А друг-товарищ твой где?
Я подскакиваю к умывальнику и плещу воду себе на ладони.
Лучше мой! В грязюке там валялись
А лучше не могу. Тут таз уже полный, почти через край бежит. Надо папку подождать, пусть вынесет и выльет.
Зачем ждать? утирая масляный рот, говорит братка. Я сам сейчас вынесу, вот только поем.
Мамка вздыхает, снимает кастрюлю с компотом с печи и черпаком разливает по стаканам. Усаживается за стол сама и вздыхает:
Да ты и так нам столько помогаешь. Работящий, весь дом на тебе, считай, держится. Молодец, сразу видно мужчина крепнет. Пока папка на работе, он и дров наколет, и воды наберет, и забор залатает, и баню растопит Вер, так где этот тунеядец? Опять потерялся?
А он поросят кормить пошел, я сажусь рядом с мамкой и вгрызаюсь в теплый драник. Нет, вкуснее нее все-таки готовить не умеет никто! Такие толстые, жирные, аж масло по рукам течет, а сами во рту тают!
Каких поросят?! вскакивает мамка. Я ж их только накормила! Он же весь хлеб сейчас истратит! Ну нет чтобы спросить сперва: «Ниля, ты кормила поросят или нет?». А он, что ты, герой выискался, сдохнут свиньи от переедания, вот и будет ему герой! А ты, Вера, чего ему не сказала?
Так я же сама не знала
Не знала она! А кто знал? Сердобольный он, вы поглядите Самим хлеба не хватает, а он поросятам По два раза в день, вы гляньте!
Я вожу драник по сметане. Смотрю то на братку, то на Никиту, который мой взгляд толкует по-своему. Тихонечко слазит с табуретки, неслышно подходит ко мне и протягивает сжатый кулачок.
Это награда тебе, шепчет, потому что ты хорошо покушала. У меня много их, баб Нюра постоянно дает, а я коплю.
Никита разжимает липкий кулак настолько маленький, что входит в него всего три леденца. Разжимает и протягивает мне.
Я быстро, пока мамка не видит, беру леденцы и разом кладу их в рот. Никита довольно улыбается так искренне, как, наверное, умеют только дети. Кивает и прыгает обратно на табуретку.
Так с этим сладкоежкой и я толстеть стала. Как же, попробуй с ним в одной избе поживи и не растолстей! Папка даже смеется:
Да хоть сколько на тебе жира будет, ты ж его волосами прикрой и никто не заметит.
Это он так над моей шевелюрой похихикивает. Она действительно густая, такая густая, что ленты на косе рвутся, даже в кулак не соберешь. На покос поедем, уляжемся с браткой в копну, так в сене моих волос и не видно того же цвета. А как встану, как заискрятся они на солнце, так другие и щурятся глазам больно.
И на деревне у меня, как поговаривают, самые густые волосы. Вот только почему-то как детство вспоминаю: вечно одна, везде одна, только Машу около себя помню. Может, завидовали. А, может, из-за зубов. В школе меня все крольчихой дразнили из-за большой щербинки. Сейчас-то она, правда, поменьше, а раньше вообще боялась лишний раз рот открыть. Так и провела все детство с семьей.
Вот и сейчас уселись в круг. Мы с папкой на кровати, мамка на табурете, а Никита с браткой прямо на паласе. Драников наелись, в карты играем. Мамка до карт большая охотница, ее хлебом не корми, дай только тузов с королями.
А как проиграет обижается. Папка все смеется:
Ну чего ты психуешь? Чего психуешь, Ниля? Не корову же проиграла! А пусть даже и корову, все равно в один дом.
Баба все с печки на нас смотрит да рассуждает, кто по-честному играет, а кто мухлюет. Только заприметит мухлевщика, так и вопит сразу:
Как не стыдно! Сейчас як визму кочерыжку, да як вдарю вдоль хребта!
Кочергу она взять никак не может больная шибко, с печи почти не слезает, а уж гоняться за нами и подавно не сумеет. Поэтому мы ее совсем не боимся. Что там, пусть ворчит на печке себе под нос сколько угодно.
Вот ночь кромешная уже за окном. Мамка с папкой все играют, а нас спать гонят. И иду я, на свой сундук взбираюсь, подушку взбиваю и укладываюсь. Баба рядом на печке храпит. Я раньше все под ее храп уснуть не могла, а сейчас как под колыбельную Свет еще сквозь занавески из папки с мамкой комнаты просачивается, керосинка тускло сияет. Чуть ли не до рассвета играют. Шепотом смеются, мамка все обижается, все ворчит
В тот день я встаю рано.
Братка в комнату заглядывает и дергает меня за сорочку.
Я едва ли не сваливаюсь с сундука, на ходу протирая глаза и сонно разглядывая комнату.
Чего, очумел?! кричу. Куда так рано, лето на дворе!
А он хитро улыбается, подмигивает и говорит:
Вставай, к тебе этот друг твой пришел.
А я еще не могу понять, что к чему. Какой друг? У меня разве друзья есть? Он шутит, что ли? С папки пример берет?
Какой еще друг?
Ну я чего, твоих друзей, что ли, всех знаю? Этот самый, у которого мамка в магазине работает. Как же его Хмельницкий!
В груди все замирает. Тело обдает мурашками. Я не дышу, ведь если вдохну развею все своим дыханием, как морок. Даже пальцы на руках, кажется, перестают чувствоваться.
Да неужто Сережка? хрипло выдыхаю я и даже не узнаю собственного голоса, настолько он сделался тонкий и жалкий.
Слушай, Вера, ну как будто я разбираюсь в твоих Сережках да Антошках! Выйди, глянь. Я знать не знаю, зачем приперся. Вышел коней забирать, а он на забор облокотился и стоит, смотрит. Я ему: «Пацан, тебе чего?». А он так тихо, знаешь: «А Веру можно?». Я: «Так она еще спит поди». А он: «Ну, если не спит, крикните». Что, шестнадцать стукнуло, и уже женихи появились?
Я взвизгиваю, взлетаю с сундука и кидаюсь к комоду. Кричу на ходу:
Ой, Паш, ты только выйди, скажи ему, что я сейчас! Сейчас, только причешусь и платье найду А ты скажи! Скажи, а то вдруг уйдет! Ой, только б не ушел Иди быстрее, ну! Уйдет же!
Расческа запутывается и тонет в шевелюре. Я злюсь, раздираю ею волосы, закидываю их назад и спешно влезаю в сарафан. Прямо босиком выбегаю во двор. И чего ему не спится в такую рань? Туман еще не сошел, холодно, трава мокрая, и деревня вся молчит, спит. Вот только Евдокия Игнатьевна корову на пастбище гонит, но она всегда раньше всех просыпается, чтоб корова прости господи, кости одни самой сочной травы наесться успела.
А Сережка стоит. Стоит, смотрит на меня, улыбается. Глаза иногда опустит, потом снова поднимет. И мне тут же вдруг становится важно: а как я выгляжу? А на ту ли сторону я в спешке надела сарафан? А хорошо ли расчесаны волосы?
Привет, Вер, он все еще улыбается, но на меня не смотрит, лишь скребет ногтем по калитке и играется с крючком.
Я прочищаю горло, выдавливаю улыбку и киваю:
Привет. А ты чего так рано? И чего ко мне? Раньше ж не заходил.
Да я все дома обхожу. У нас кошка пропала. Раньше все весной исчезала, потом возвращалась, а тут летом. Уж сколько я ее ждал, сколько звал а ее нету. Вот, хожу, ищу. Может, видела? Желтая такая?
К нам точно не забегала. Это все понятно, ну а так рано-то чего? Все люди спят, а ты их будишь.
А мы ее отдать решили. Мамка в город через час уезжает, и кошку подруге увезет. Нужно успеть срочно найти, пока не уехала.
Я переплетаю свои пальцы. Думаю. Несмело протягиваю:
Может, я тебе помогу искать?
О, будет здорово! казалось, он только этого и ждет. Вместе мы быстро управимся! Ты, кстати, почему на танцы не ходишь?
На какие танцы?
Так это Каждую субботу в клубе проводят. Все наши там всегда, только тебя одной нет. А на той неделе вообще, говорят, певица из Пскова приезжает! Выступать у нас будет!
Известная?
Да черт ее знает, вроде известная. Я же в певицах не особо Вер, а ты что, босиком пойдешь?
Я опускаю взгляд на свои босые ступни. Машу рукой:
Ай, да зачем лишний раз в избу бежать? Дверь скрипнет, мамку с папкой разбужу, а если Никитка встанет, никому покою не даст.
Там камни острые, ноги изрежешь. Лучше обуйся, я подожду.
Я вздыхаю и разворачиваюсь.
Шлепаю босыми пятками по гальке. Легко поднимаюсь на крыльцо, вытираю ноги о полосатый половик и осторожно открываю дверь. Просовываю руку, нащупываю танкетки, вытягиваю, обуваю их и легкой походкой бегу к Сереже.
А он все улыбается. Я не могу смотреть на его улыбку, потому что всегда начинаю краснеть, глупо хихикать и сгорать от стыда. Поэтому тоже опускаю глаза, открываю скрипящую калитку и выхожу к нему.
В последний раз когда виделись? бормочу я и тереблю подол сарафана. В школе?
Ну, ты уже выдумала! Каждый раз к ручью за водой мимо твоего дома иду, а ты в огороде колупаешься.
Так я же тебя не вижу!
А разве я виноват?
Я замолкаю. Нет, он не обижается, он просто растерян. Вот и замолкаю, чтобы точно не обиделся.
Идем с ним по сухим камням, которые хрустят и шаркают под ногами. Травой мокрой пахнет да листвой с леса прет. Мой дом последний на улице, а дальше лишь ручей, холм и плотный лес. Сергей сообщает, что все избы уже обошел, и теперь ему остается только искать кошку в лесу.