А если нас позовут? мрачно парировал Кассий.
Тогда, нерешительно начал Брут, долгом моим будет нарушить молчание и защищая свободу, умереть за нее.
Гай Кассий заулыбался и, оглядев пустой атрий, с воодушевлением возвысил голос:
Но кто же из римлян останется равнодушным свидетелем твоей гибели? Разве ты не знаешь своей силы, Брут? Или думаешь, что судейское твое возвышение засыпают письмами ткачи и лавочники, а не первые люди Рима, которые от остальных преторов требуют раздач, зрелищ и гладиаторов, от тебя же словно исполнения отеческого завета! низвержения тирании. Они готовы ради тебя на любую жертву, на любую муку! Если только и Брут покажет себя таким, каким они хотят его видеть
Когда гости, наконец, разошлись по домам, в особняке Луция Кассия воцарилась долгожданная тишина, было слышно, как где-то в отдалении скрипят колеса телег, едущих по улицам ночного города. Домочадцы легли почивать, потушив масляные лампы. Лишь в спальне новобрачных тускло мерцал одинокий светильник. Невеста неподвижно, словно выточенная из камня статуя, сидела на брачном ложе, на том самом месте, куда ее давеча посадили. Луций тщетно боролся со своею растерянностью. Когда молчание слишком затянулось, Корнелия чуть слышно произнесла дрожащими губами:
Где ты, Гай, там и я твоя Гайя!
Что? переспросил Луций, едва не подскочив от неожиданности.
Где ты, Гай, там и я твоя Гайя! громче повторила привычную брачную формулу невеста. Легким движением руки она стянула с головы покрывало, и темно-каштановые завитые локоны упали ей на плечи. Юноша, приблизившись, в полумраке разглядел, как часто вздымается скрытая под платьем грудь его невесты. Нет. Жены его. «Она моя», подумал Луций, и прежде чем Корнелия обнажилась перед ним, его воображение нарисовало образ Венеры, выходящей из пены морской.
Мартовские иды. День гибели Цезаря.
Процессия заговорщиков во главе с Гаем Кассием и Марком Брутом торжественно прошла от Марсового поля до форума, восклицая: «Слушайте, граждане Рима! Мы вернули вам свободу. Тиран повержен. Республика восстановлена!»
Заговорщики поднялись на ростральную трибуну, и Брут пред собравшимся народом провозгласил:
Мой великий предок Луций Брут некогда изгнал царя Тарквиния и стал первым консулом, теперь я, его потомок, спас республику от власти тирана Кесаря И этот царь повержен! Радуйтесь, квириты!
Голос оратора звучал в полной тишине. Ни рукоплесканий, ни одобрительных возгласов. Люди на форуме слушали его, храня напряженное молчание. Надежды, которые они связывали с Кесарем, после его смерти рухнули в одночасье. Кто теперь внемлет их просьбам, кто протянет им руку помощи? Оратор умолк, с недоумением оглядывая притихшую площадь. Вдруг кто-то прокричал из среды народа:
Убийцы!
Мы освободители Отечества! возразил неизвестному оппоненту Брут.
Убийцы, снова раздался тот же голос, и народ на форуме единодушно подхватил. Убийцы, убийцы
«Дело принимает опасный оборот», подумал Гай Кассий и коснулся руки Брута. Они переглянулись и, поняв друг друга, в окружении слуг поспешили сойти с ростр, где некогда стояло золотое кресло Кесаря, а обнажённый Марк Антоний, играя роль луперка, пытался надеть на голову своего господина диадему. «В Риме один только царь Юпитер», возразил тогда Кесарь и велел отослать венец в Капитолий.
Убийцы Кесаря скрылись в своих домах на Палатине. Гая Кассия встречала в атриуме встревоженная жена Юния:
Я слышала Кесарь убит. Народ шумит
Народу не нужна свобода, несдержанно ругнулся Кассий, ради хлеба и зрелищ они готовы мириться с рабством. Никчёмные людишки, не имеющие ни малейшего представления о чувстве собственного достоинства
Что же теперь будет? спросила Юния, с тревогой заглядывая в глаза мужа своего.
Не волнуйся, родная, наш дом наша крепость, тебе здесь ничего не угрожает, сказал Кассий и заключил трепетную жену в объятия.
Дом, некогда принадлежавший Гнею Помпею, а после его гибели занятый Марком Антонием, был окружён толпою вооружённых людей. В атриуме, стоя у мраморного имплювия, наполненного дождевою водой, нотариус оглашал завещание: «Я, Гай Юлий Кесарь, император и диктатор, повелеваю: да будет мой внучатый племянник Гай Октавий наследником трёх четвертей моего имущества. Луцию Пинарию и Квинту Педию оставляю после себя последнюю четверть. Если по воле всемогущих богов родится у меня сын, да будут опекунами его Гай Кассий Лонгин и Марк Юний Брут. Децима Юния Брута назначаю наследником второй степени. Дополнение: я усыновляю Гая Октавия и даю ему своё имя. Кроме того, завещаю по триста сестерциев каждому гражданину Рима. Свидетели сего распоряжения»
Нотариус кончил чтение.
Это всё? разочарованно выдохнул Марк Антоний, не услышав своего имени, и уточнил на всякий случай. Вы ничего не пропустили?
Я прочитал от начала и до конца последнюю волю покойного, с достоинством отвечал нотариус.
В сердце Марка Антония тотчас разгорелся огонь ненависти: «Он даже не упомянул меня в своем завещании! Велика ж благодарность твоя преданному соратнику, Caesar». В голове этого ветреного распутного человека созрел злой умысел: «У меня долгов на сорок миллионов сестерциев, думал Антоний. Мы вместе воевали, я за него кровь проливал в Галлии и при Фарсале, а он присвоил себе всю добычу Да восторжествует справедливость!»
***
Звуки унылой мелодии в унисон выдували флейтисты. Плакальщицы, провоняв луком, громко вопили и рвали на себе одежды, обливаясь горючими слезами. Многочисленный как песок морской народ римский стекался к форуму, чтобы в последний путь проводить человека, имя которого одним внушало почтение и любовь, другим же страх и ненависть. Тело божественного Юлия, умащенное благовониями, лежало на погребальном ложе, выточенном из слоновой кости, его несли преторы и консул Марк Антоний. За носилками под руки вели одетую в темное платье вдову убитого. Казалось, каждый участник похоронной процессии разделяет горе женщины, потерявшей своего мужа.
Перед ростральной трибуной была сооружена вызолоченная постройка наподобие храма Венеры-Прародительницы, туда внесли и поставили роскошные носилки с телом покойного, а рядом, на столбе повесили окровавленную исколотую кинжалами тогу его.
Марк Антоний, будучи консулом, первым поднялся на возвышение, чтобы, по обычаю, произнести похвальную речь.
Кесарь готов был умереть за Рим, спокойно начал оратор, озираясь по сторонам, и по мере того, как он встречал все больше одобрения в глазах многочисленной толпы, его голос пламенел, усиливался, становясь все более ожесточенным, а к концу своей речи он перешел на крик. Он был императором, бесстрашным воином, полководцем, достойным величия и славы Александра. Он любил народ римский. И сам был истинным квиритом. Он был подлинным Отцом Отечества, который раздавал бесплатно хлеб беднякам и устраивал грандиозные игры. И вот тот, который должен был принять достойную смерть, как воин в бою, пал жертвой подлой измены! внезапно оратор сбежал с трибуны вниз и, схватив окровавленную одежду, потрясал ею для пущей убедительности. Душегубы! Подлые убийцы!
Пламенная речь Антония привела в неописуемую ярость народ, собравшийся на площади, людское море вскипело волнами, и грянул гром:
Смерть! Смерть убийцам!
Внезапно на форуме появились двое ветеранов Кесаря, которые горящими факелами подожгли постройку, где находилось тело их кумира. Толпа хлынула в разные стороны, к базиликам, окружавшим форум, откуда выносили скамьи и судейские кресла, все, что горело, кидали в огонь, который жадно пожирал плоть божественного Юлия, обнажая череп, ребра и кости
Бушующее пламя было предвестием зарева новых потрясений Вооружённый факелами народ с криками: «Смерть убийцам!» двинулся на Капитолий, где за крепостными стенами укрылись заговорщики. У подножия холма им преградили путь сенаторские отряды самообороны, набранные из верных слуг, ощетинившихся мечами и копьями. Марк Антоний торжествовал, тогда он понял, что лучшего времени может не представиться, и направил своих людей в храм Опс, где хранилась казна Кесаря, добытая за годы войны в Косматой Галлии. Воины, опоясанные мечами, ворвались в святилище и разграбили его сокровища, после чего наведались в дом Кесаря, откуда вынесли сундуки с золотом и чеканным серебром
Трое всадников в доспехах и кровавого цвета плащах взирали с холма на бушующее море людское, посреди которого колебалась водружённая на копьё мёртвая голова Гельвия Цинны, по ошибке растерзанного озверевшею толпой.
Salus populi suprema lex (лат. глас народа высший закон), мрачно усмехнулся Марк Брут.
Народ стадо, заметил Гай Кассий, и мы отняли у него пастуха, желая сделать его свободным. Как видно, ни одно благодеяние не остаётся безнаказанным. Увы, современники нас не поняли, может, хотя бы потомки вспомнят благодарным словом
Кесарь мёртв, но имя его, по-прежнему, живет, задумчиво отозвался Децим Брут.
Римский народ рад будет поставить шею под хомут нового диктатора, да и среди отцов-сенаторов рабское сознание незаметно прижилось! восклицал его знаменитый родственник. Трусы, они бежали из курии, оставили в силе все постановления тирана. Цицерон восхищается деяниями Кесаря Надо же как он быстро переметнулся!