Земляничное
Сели засветло вышли затемно,
Было весело стало маетно.
Время тикало земляничное,
Впрочем, надо ли это личное.
Время тикало, время капало,
Время трогало мягкой лапою,
Лапой плюшевой да медвежьею,
Первой сказкою, первой нежностью.
Впрочем, надо ли трогать тайное?
С битым краешком чашка чайная.
Мишка рос подрос и утопал в лес.
В том лесу не счесть молодых чудес,
Молодых берез, молодого мха.
До иных времен далеко пока:
Бело-розов май и брусничный цвет.
Да иных времен, может, вовсе нет
Время капало, время кануло
В воды черные, в осень алую;
Подхватило птиц унесло на юг.
Где же ты теперь, незабвенный друг?
Светел тихий лес ночью лунною,
Нынче в нем гулять снова будем мы,
Медвежонок мой, буро-плюшевый.
Время выплелось белым кружевом
Белой лебедью бесталанною
Кружит, бедное, кружит, странное.
Было времени земляничина,
Впрочем, надо ли трогать личное
Полынь ажур и серебро
1Полынь ажур и серебро,
И в горечь губы.
Твое, не чье-нибудь ребро.
Твоя причуда.
А ты Адам, моя земля,
Вода и небо.
От плоти плоть, и это я,
Мне имя Ева.
Иных не знала я святынь,
Чем страсть и кровь.
Ах, эта горькая полынь
Твоя любовь.
Предвосхищенье бытием
И хрустом яблок,
И этим яростным огнем,
В который падать.
Предощущенье перемен
И пенье скрипки,
И таяли средь этих стен
Мои улыбки.
Предчувствие тебя, о боль
И о разлука.
И быль, поросшая быльем,
И мука
Осень. Листва улетает, как птицы
Осень.
Листва улетает, как птицы.
Вдаль уплывает кораблик бумажный.
Солнца лучи это желтые спицы,
Бабушка-время которыми вяжет
Внукам любимым одежки «на вырост»,
Все в этой жизни успеет сноситься.
Солнца лучи догорают, как хворост,
В них опаленные листья иль птицы.
Сплету до боли пальцы
сплету до боли пальцы право полно
не думать наступая на лучи жизнь-ксилофон
что делать если вне ее октавы сломан
ритм мотив забыт или забит на слом
готовят дом в котором мы любили надо
остановить иглу винил крошится кожа
ободрана с дивана как с меня шучу
не бойся мне легко и пусто клада
в развалинах не сыщешь что же
еще ты хочешь нет ни чувств
ни мыслей ни страданий
лимит исчерпан жажда перемен
волной по прошлому долой и вон
отсюда и оттуда прочь кого обманешь
сирена песней если глухи все ремейк
событий восемь миллиметров лонжерон
любви удерживал надежно бред нелепо
теряя оперенье падать какие острые ножи
невыносимо глупо просить о милости тебя и лето
время выдирает из меня все это просто жизнь
Все глубже
Ничего не меняется: через года
Желтый войлочный шелест неизданной книги
Полирует до блеска осколок-агат
И расписан граффити веселенько флигель,
Где за дверью забитой крест-накрест никто
Восхищенно не ловит бенгальские искры.
Обдирает иголка виток за витком
На виниле когда-то напетые мысли.
Превращает в ничто соль эскизы чудес,
Прогорает дотла рукописное слово.
Тишина равновесья бемоль и диез
Обнялись и по тропам неведомым бродят.
Ничего не меняется: даже когда
Ты латаешь прорехи непрочная нитка
Пришивает мгновения счастья к годам.
Но все глубже в спирали вползают улитки
Перелетно
Да, так вот
Не кривись, это тоже слова, ничем других не хуже, и кто сказал, что можно без них обойтись? Впрочем, видимо, можно, как можно обойтись и без многого прочего, например без всех тех вещей, за которыми мы в суете убегаем из понедельников наших недель и бежим мимо вторников в среды и дальше, туда, где дождей четверговых стена заслоняет перспективы пятничных /пряничных?/ посиделок на кухнях коммуналок, где выросли мы.
Выросли мы?
Неужели?
Я никак не могу примириться с часами, это воинство кружит вокруг, это совы Франсиско Траектория стрелок повторяет со свистом путь пращи, что повергнет сто Голиафов, нет, не сто, а значительно больше без счету и в сроки, что никто не способен узнать. Мы с часами не дружим, они, словно вредный мальчишка, отнимают/ломают все то, что мне дорого было
Перелетно
Да, так вот
Не кривись, это тоже слова, ничем других не хуже, и кто сказал, что можно без них обойтись? Впрочем, видимо, можно, как можно обойтись и без многого прочего, например без всех тех вещей, за которыми мы в суете убегаем из понедельников наших недель и бежим мимо вторников в среды и дальше, туда, где дождей четверговых стена заслоняет перспективы пятничных /пряничных?/ посиделок на кухнях коммуналок, где выросли мы.
Выросли мы?
Неужели?
Я никак не могу примириться с часами, это воинство кружит вокруг, это совы Франсиско Траектория стрелок повторяет со свистом путь пращи, что повергнет сто Голиафов, нет, не сто, а значительно больше без счету и в сроки, что никто не способен узнать. Мы с часами не дружим, они, словно вредный мальчишка, отнимают/ломают все то, что мне дорого было
Это грустное «было» из были прорастает, шурша, изначально засохшее «было». И ванильная палочка пахнет теперь нафталином. Длиннополые наши пальто, рукавами взмахнув перелетно! парят между моим Антаресом и Кастором или Поллуксом
Трехрожковая люстра не путать с «Трехгрошовой оперой» Брехта и не путать с «Любовью к трем апельсинам» Гоцци! трехрожковая люстра сияет, и три ослепительных зайчика пляшут на ярких обоях и тают И выцветают обои лица на фотографиях в книгах страницы радуги меланин в радужине
Маем соловьиным маялась, кружила «на ребрах» «Синяя рапсодия». Пётр и Лев. Синий иней как билет в одну сторону.
В одну сторону
В одну сторону администрация порта, в другую два еврея, Иванов и Рабинович, дело ведь не в фамилии и не в линии на ладони, и даже не в доле в недоле, которую сами взрастили на своих шести сотках и в «шестисотых», да и в шестидесятых, ибо мои ровесники вестники Апокалипсиса.
Тсс, это вам не коммунальная кухня, где с пол-литрой сидит дядя Вася в тренировочных синих «с коленями» и в стоптанных тапочках. И не лавочка, где пенсионерки /а все им неймется, чай, довоенные пионерки!/ судачат, примечая дворовые немудреные новости.
И вообще это не вам и не нам.
Le chien du jardinier. La Seine est une rivi;re en France. La France sont des violettes bleues et les vins rouges. Non ma faute que non mon chien Le chien мuet se noyait en Seine
Желание заговорить по-французски Взлететь в небо Остановить время
Вечер пятницы обрушивается в субботу, в заботу о хлебе насущном и в жажду: зрелищ! Или хотя бы водки дешевой и не паленой, разве мало у нас пшенички?
Рыщут стрелки по циферблату и по блату находят время для дела. Безучастна, ждет потеха своего часа /или счастья?/, но вместо него заявляется воскресенье веселье сквозь предощущение нового круга
ничем других не хуже
Неужели?
примириться с часами
перелетно!
мои ровесники
счастья
Сорвало
Я идиотка, как верно последует из
Всех ситуаций, в которые я попадала.
Лестниц перила стекают по капелькам вниз,
В трубную темень бездонно-безмолвных подвалов.
А турбулентность подъездов вздымает все выше
Пыль в золотые колонны, чтоб крышу сорвало.
Жизнь на руках голубыми прожилками вышьет
Кружево взглянет и выкрасит кружево алым.
Мир черно-белый застегнут на кнопки в альбомах,
Что тебе надо он глух и тебя не услышит.
Мир на виниле истертом запретная зона.
Что тебе надо?
Ты есть, ты пока еще дышишь.
В поисках выхода сгинуло эхо в подвале,
Но, аллергически всхлипнув, весенняя верба
Выкрикнет в синее небо отчаянно: МАЛО!
Я идиотка, как верно, как верно, как верно
Желтоглазый
Тычется нежно губами теленок в сосок,
Бьется в висок оголтело японская мать.
Бегает, нервно петляя, рефрен между строк:
Черт побери!
Знать бы чёрту, что надо забрать
Замшево-теплая теля набычилась, злобится,
Острым копытцем грозит мол, убойся, чертяка!
Мать самурая с катаной по горнице носится,
Хвост и рога норовит для похлебки оттяпать.
Черт на полати там бабка с клюкою геройской,
Черт к потолку там котяра таится на балке.
Дед домовой исхитрился с подножкой, по-свойски!
Мыши за ворот и ну щекотаться, нахалки!
Бедный нечистый взопрел пахнет шерстью и серой.
Визги и грохот из дома ратуйте, селяне!
Бабка с полатей таки по сопатке огрела,
Дед захихикал, урезавши туш на баяне.
Капает юшка горяче-соленая чертушки.
Слезы и сопли по морде ладонью размазав:
Вот ужо будет вам нынче и драться, и ерничать!
Всхлипнул и канул, как не был, рогач желтоглазый.
Тычется нежно губами теленок в сосок,
Бьется в висок оголтело японская мать.
Бегает, нервно петляя, рефрен между строк:
Черт побери!
Где бы черта еще отыскать