Равнение на политологию
Одной из главных причин высокой востребованности социогуманитарных наук в современной России служит также настоящий культ политики и всего, что с ней связано. Поэтому вполне закономерны и изменение общей траектории развития отечественной науки, которое можно выразить формулой «из космоса в политику» (Юревич, 1999), и ее переключение с выполнения прежних социальных функций (например, обслуживание ВПК, который потреблял более 70% общих расходов на советскую науку) на выполнение новых функций, таких как обслуживание мира политики. Соответствующий заказ оформился как социальный в первую очередь социогуманитарной науке, что не так тривиально, как может показаться на первый взгляд, и было предопределено не столько общими закономерностями взаимодействия науки и политики, сколько спецификой новорусской политической культуры7.
В западных странах, где, по подсчетам экономистов, 6580% прироста национального благосостояния осуществляется за счет научнотехнического прогресса, один из стержневых компонентов программы любой солидной политической партии составляет научнотехническая политика. Реализуется принцип «политика для общества посредством науки», а восприятие политиков электоратом во многом зависит от их вклада в создание оптимальных условий для развития науки и техники (Political action, 1979). В результате западные политики, как правило, взаимодействуют не с какойлибо отдельно взятой наукой, а с научнотехническим комплексом в целом.
Иное дело отечественные политические деятели. Несмотря на их патологическое пристрастие к ученым степеням, научнотехническая политика занимает крайне скромное место (а чаще вообще не занимает никакого места) в их предвыборных программах и в риторике8, а их взаимодействие с наукой подчинено принципу «наука для политики». Отечественными политиками востребована лишь та наука, которая позволяет улучшать политические имиджи, готовить и проводить избирательные кампании, зондировать и «зомбировать» общественное мнение, т.е. та наука, которая полезна лично им, а не та, которая обеспечивает развитие общества и повышение его благосостояния.
Потребности отечественных политиков и их сугубо потребительское отношение к науке обусловили не только изменение общей проблематики наших социогуманитарных дисциплин и их «равнение на политологию»9, но и ряд институциональных изменений в их организации. Российская академическая наука оказалась плохо приспособленной к выполнению такой специфической и неакадемической функции, как обслуживание политиков. Зато, как грибы после хорошего дождя (интересно, что это выражение независимо друг от друга употребляют самые разные авторы), стали плодиться так называемые «независимые» исследовательские центры, которые довольно быстро оттеснили академическую науку от наших политиков. В последние годы создано более 100 новых социологических центров, которые в основном проводят опросы общественного мнения и выполняют другие прикладные заказы, имеющие непосредственное отношение к политике (Юревич, Цапенко, 2001). Возникло и более 300 собственно политологических исследовательских центров (во всяком случае заявивших о себе в этом качестве) с весьма сомнительной, за немногими исключениями, репутацией, но зато со средним оборотом порядка 300 тыс. долл. в год (Цепляев, Пивоварова, 2002). И эта цифра, какой бы ненадежной она ни была, служит убедительной иллюстрацией того, какая именно «наука» у нас востребована. Не отстали от «независимых» центров и новые академии. Так, уже в 2002 г. бывший министр науки В.Е. Фортов констатировал: «В последнее время появилось более 120 официально зарегистрированных академий (академии молодого отца и тенниса, академия акмеологических наук и академия российских немцев немногие примеры этого ряда), сфера деятельности которых простирается от русского целительства до каратедо Шокотан, а статус академика присваивается зачастую за деньги и лицам, не имеющим даже среднего образования» (Фортов, 2002, с. 52).
Новыми институциональными формами адаптации нашей социогуманитарной науки к происходящему в современной России стали «институтыкарлики» и «институтыпризраки». «Институтыкарлики», которыми с недавних пор начали обрастать наши университеты и другие крупные вузы, это вполне интернациональная форма организации науки, в какойто мере противоположная гигантизму советских научноисследовательских учреждений, все еще дающему о себе знать и в российской науке. В отличие от наших «НИИгигантов» в штате «институтовкарликов», как правило, насчитывается не более пяти человек, и создаются они, опять же в отличие от наших традиционных НИИ, не на века, а для решения определенной задачи, в большинстве случаев так или иначе связанной с политикой. «Институтыкарлики» имеют немало преимуществ перед «НИИгигантами», хотя жестко противопоставлять друг другу эти формы организации науки было бы неверно. К тому же очень распространенной формой их взаимодействия является ситуация, когда специалисты, работающие в негосударственных «институтахкарликах» на договорных началах, при этом хранят свои трудовые книжки в государственных «НИИгигантах», где раньше появлялись лишь в дни зарплаты, а теперь, после того, как их зарплаты стали переводить на кредитные карточки, появляются еще реже.
Новыми институциональными формами адаптации нашей социогуманитарной науки к происходящему в современной России стали «институтыкарлики» и «институтыпризраки». «Институтыкарлики», которыми с недавних пор начали обрастать наши университеты и другие крупные вузы, это вполне интернациональная форма организации науки, в какойто мере противоположная гигантизму советских научноисследовательских учреждений, все еще дающему о себе знать и в российской науке. В отличие от наших «НИИгигантов» в штате «институтовкарликов», как правило, насчитывается не более пяти человек, и создаются они, опять же в отличие от наших традиционных НИИ, не на века, а для решения определенной задачи, в большинстве случаев так или иначе связанной с политикой. «Институтыкарлики» имеют немало преимуществ перед «НИИгигантами», хотя жестко противопоставлять друг другу эти формы организации науки было бы неверно. К тому же очень распространенной формой их взаимодействия является ситуация, когда специалисты, работающие в негосударственных «институтахкарликах» на договорных началах, при этом хранят свои трудовые книжки в государственных «НИИгигантах», где раньше появлялись лишь в дни зарплаты, а теперь, после того, как их зарплаты стали переводить на кредитные карточки, появляются еще реже.
В отличие от «институтовкарликов» «институтыпризраки» выглядят не интернациональной, а специфически российской формой организации науки, неся на себе печать массовой склонности к профанациям, очень характерной для нынешнего российского общества. Как и любые призраки, подобные институты неуловимы, об их существовании можно судить лишь по неким косвенным признакам, главным образом по продуктам их трансцендентной активности. Ее типовыми проявлениями служат, вопервых, вывеска на стене какоголибо известного научного или образовательного учреждения, в помещении которого «призрак» живет, подобно тому как привидения жили в средневековых замках; вовторых, личность, которая позиционирует себя в качестве директора такого института, выступая в основном в СМИ от его имени. Другие проявления активности «институтовпризраков» окружающему их научному сообществу, как правило, неизвестны, хотя акты «спиритизма», осуществляемые такими органами, как, скажем, налоговая инспекция, иногда позволяют их обнаружить и материализовать, поскольку в финансовом плане эти «призраки» отнюдь не бесплотны (и не безгрешны).
Еще один, помимо системы образования и мира политики, крупный потребитель социогуманитарного знания в современной России это мир бизнеса, хотя, конечно, такие «миры» разделимы лишь в абстракции изза их взаимовлияния, меру которого трудно переоценить, а также ввиду того, что многие известные в нашей стране личности являются одновременно и бизнесменами, и политиками. Отметим в данной связи, что «в норме», т.е. в той модели взаимодействия науки и бизнеса, которая характерна для развитых стран, в наиболее тесных контактах с ним состоит не социогуманитарная, а естественная и, главным образом, техническая наука. В поле этого взаимодействия действуют две основные силы «выталкивание» нового научного знания на рынок (push) и «подтягивание» его создания спросом (pull), а главным связующим звеном между его участниками служит наукоемкое производство. Оно стимулирует развитие прикладной науки, та, в свою очередь,фундаментальной, и именно эта связка обеспечивает как высокую востребованность науки, так и прирост 6580% национального богатства развитых странах за счет НТП.
Именно на данную схему ориентированы как на идеал государственные программы развития российской науки, которые страдают тем же недостатком, что и программа строительства коммунизма «сдвигом идеала на реальность». В современной России новое естественнонаучное и техническое знание не востребовано, а состояние производственной базы таково, что мечты о его коммерциализации выглядят как «технологическая утопия», как миф о светлом технологическом будущем России, пришедший на смену мифу о коммунизме. Привычной иллюстрацией этой утопии служит идея «национального российского автомобиля», который мы уже не один десяток лет безуспешно создаем под брань разгневанных потребителей того, что в результате получается. И здесь возникает парадоксальная на фоне мировых стандартов и симптоматичная для современной России ситуация, весьма далекая от той, которая стояла бы за часто и с горечью произносимой нашими учеными фразой: «Наука в современной России никому не нужна и не востребована». В действительности современный российский бизнес предъявляет науке вполне отчетливый и хорошо обеспеченный финансами социальный заказ, но вопреки практике других стран этот заказ обращен не столько к естественной и к технической, сколько к социогуманитарной науке.