Это было в конце августа 1619 года, за год до высадки пилигримов в бухте Плимут-Рок, голландский военный корабль бросил якорь в устье реки Джеймс, в Пойнт-Комфорт, в глуши, известной ныне как Виргиния. Мы знаем об этом событии только благодаря случайной строчке в письме, написанном одним из первых поселенцев Джоном Рольфом. Это старейшее из сохранившихся упоминаний об африканцах в английских колониях в Америке; новая страница в истории народа, разительно непохожего на колонистов, народа, судьба которого стать основанием для только формирующейся пирамиды кастовой системы. Рольф упоминает их как товар, причем непохоже, чтобы английские поселенцы ожидали этот товар с нетерпением. Корабль «не привез ничего, кроме двадцати с лишним негров, писал Рольф, которых губернатор и капитан Маршан выменяли за продукты питания».
Этих африканцев обнаружили на захваченном невольничьем корабле, направлявшемся в испанские колонии, но перепроданного обосновавшимся на севере британцам. Статус живого трофея до сих пор вызывает разногласия в среде ученых были ли это, по крайней мере сначала, невольные наемные работники на короткий срок, или же их сразу обрекли на пожизненное порабощение, судьбу, которая ожидала любого похожего на них человека, прибывшего с моря или рожденного здесь в следующую четверть тысячелетия.
Немногочисленные сохранившиеся записи с момента их прибытия показывают, что они «с самого начала занимали исключительно низкое положение в глазах белых виргинцев»[34], писал историк Олден Т. Воган. Если формально в постоянное рабство еще не заключали, то «для черных жителей Виргинии все шло именно к этому».
В последующие десятилетия колониальные законы разделили европейских и африканских рабочих на две обособленные и неравные категории и запустили кастовую систему, которая стала краеугольным камнем социальной, политической и экономической систем Америки. Эта кастовая система спровоцирует самую смертоносную войну на территории США, приведет к ритуальным линчеваниям тысяч людей из подчиненной касты и станет источником неравенства, которое и по сей день омрачает будущее страны и дестабилизирует обстановку внутри нее.
Формирование иерархии можно проследить уже в первой переписи колониального населения в Виргинии, проведенной в 1630 году. Мало кто из африканцев удостаивался чести быть указанным в документе по имени, в отличие от большинства европейцев, независимо от того, были ли последние свободными людьми или наемными рабочими. Не указывался ни возраст, ни дата прибытия африканцев, а ведь эта информация первостепенно важна для определения сроков и временных рамок найма как европейцев, так и африканцев; не указано, велся ли точный их учет и рассматривались ли они как люди равного статуса.
Таким образом, кастовая система зародилась в виргинской глуши еще до образования Соединенных Штатов Америки. Сначала статус людей в колониях определяла религия, а не раса, как мы ее понимаем сейчас. Христианство, общая для европейцев религия, обычно гарантировала европейским рабочим невозможность пожизненного порабощения. Это первоначальное различие обрекало сначала коренные народы, а затем и африканцев, большинство из которых не были христианами по прибытии, на низшую ступень зарождающейся иерархии еще до того, как окончательно сформировалась концепция расы, оправдывающая их полное унижение.
Создание кастовой системы было постепенным процессом формирования социальных категорий, а не результатом единственного указа. Десятилетия уходили у колонистов на принятие решений. Позже африканцы начали переходить в христианство и тем самым бросили вызов религиозной иерархии. Их попытки заявить о полноправном участии в колониях прямо противоречили потребностям европейцев в самой дешевой и послушной рабочей силе для извлечения как можно большего богатства из щедрой земли Нового Света.
Достоинства африканских рабочих обернулись их погибелью. Британские колонисты в Вест-Индии, например, считали африканцев «цивилизованным и относительно послушным народом», «привычным к дисциплине» и хорошо справляющимся с поставленной задачей[35]. Африканцы продемонстрировали иммунитет к европейским болезням, что сделало их более жизнеспособными в контакте с колонистами, чем коренные народы, которых изначально пытались поработить европейцы.
Что еще более важно, колонии Чесапика были нестабильны и нуждались в рабочей силе для выращивания табака. Колонии южнее подходили для выращивания сахарного тростника, риса и хлопка культур, с которыми у англичан не было опыта обращения, но которые африканцы либо выращивали на своих родных землях, либо быстро освоили. «Колонисты вскоре поняли, что без африканцев и их профессиональных навыков их предприятия потерпят неудачу»[36], писали антропологи Одри и Брайан Смедли.
Что еще более важно, колонии Чесапика были нестабильны и нуждались в рабочей силе для выращивания табака. Колонии южнее подходили для выращивания сахарного тростника, риса и хлопка культур, с которыми у англичан не было опыта обращения, но которые африканцы либо выращивали на своих родных землях, либо быстро освоили. «Колонисты вскоре поняли, что без африканцев и их профессиональных навыков их предприятия потерпят неудачу»[36], писали антропологи Одри и Брайан Смедли.
Волей судьбы у африканцев с рождения был иной цвет кожи, что привело к их трагическому невыгодному положению. Хотя это и являлось лишь невинной вариацией человеческого облика, но отличало африканцев от европейских и ирландских наемных слуг в глазах европейских колонистов. Европейцы могли бежать от своих хозяев и такие случаи были нередки. Затем они сливались с основным белым населением, которое постепенно сплачивалось в единую касту. «Гэльские восстания заставили англичан попытаться полностью заменить этот источник подневольного труда другим источником африканскими рабами»[37], писали Смедли.
Колонисты не могли поработить коренное население на его собственной территории и считали, что решили проблему рабочей силы импортом африканцев. Практически не пользуясь услугами коренных жителей, колонисты стали изгонять их с их же исконных земель и из зарождающейся кастовой системы.
Совокупность этих факторов привела к тому, что к концу XVII века африканцы оказались на самом дне кастовой системы и были теперь не просто рабами, а заложниками, подвергающимися страшным притеснениям, которые их мучители хладнокровно задокументировали. И никто на целом свете не собирался платить выкуп за их спасение.
Американцы обходят в разговорах тему рабства отчасти потому, что то немногое, что мы о нем знаем, противоречит нашему восприятию собственной страны как оплота справедливого и просвещенного народа, маяка демократии для всего мира. Рабство обычно называют «печальной, темной главой» в истории страны. Как будто предав эту тему забвению, мы сможем избавиться от чувства вины или стыда, которое она вызывает.
Но как человек не может обрести счастье и психическое равновесие, не проработав воспоминания о семейном алкоголизме или насилии, свидетелем которого он стал в детстве, страна не может стать цельной, пока не разберется с «главой» своей истории, которая на деле является не главой, но самой основой ее экономического и социального уклада. Целую четверть тысячелетия страна жила рабством.
Рабство было частью повседневной жизни, зрелищем, о котором официальные лица и европейские гости рабовладельческих провинций не могли отзываться иначе, чем с любопытством и отвращением.
В своем выступлении в Палате представителей конгрессмен XIX века из Огайо посетовал, что «во время прогулки по красивой аллее перед Капитолием члены Конгресса были вынуждены свернуть с дороги, чтобы пропустить процессию рабов, скованных кандалами мужчин и женщин, чей путь лежал на невольничий рынок»[38].
Министр ВМС США выразил ужас при виде босоногих мужчин и женщин, сгорбившихся под непомерной тяжестью соединяющих их оков, людей, которых злая судьба направляла на погибель в южные штаты, и сопровождающего их верхом «белого человека в седле, с пистолетами на поясе, человека, который имел наглость смотреть нам прямо в глаза, не краснея, пока мы проезжали мимо него».
Представитель ВМФ Джеймс К. Полдинг сказал: «Когда они [рабовладельцы] допускают такие вопиющие и неприличные посягательства на человеческую жизнь и свободу, как те, что описаны мной выше; когда они совершают злодеяние, перегоняя полуобнаженных женщин и мужчин, скованных цепями, при этом не виновных ни в чем, кроме черного цвета кожи, из одной части Соединенных Штатов в другую за сотни миль под палящим солнцем, они позорят себя и страну, которой они принадлежат»[39].
Рабство на этой земле было не просто горькой участью чернокожего населения. Это было американское нововведение, американский институт, созданный элитами доминирующей касты и для их блага и поддерживаемый более бедными членами доминирующей касты, которые связали свою судьбу с кастовой системой, игнорируя голос совести. Оно отнесло к господствующему классу всех представителей доминирующей касты, поскольку закон и обычай гласили, что «от раба требуется подчинение не только воле хозяина, но и воле всех других белых людей»[40]. Это была не просто оборванная нить «в остальном безупречном полотне», как писал социолог Стивен Стейнберг. «Точнее было бы сказать, что рабство представляло собой саму ткань, из которой было соткано это полотно»[41].