Очевидно, звонок его и в самом деле был важным и срочным, поскольку менее чем через час знакомый им опер появился в палате в сопровождении сержанта с оружием, и первым делом они надели на Антона наручники, а после уже, усевшись на стулья и не обращая внимания на присутствие посторонних, с головой погрузились в его леденящие душу признания.
Как явствовало из них, Антон был участником вооруженного нападения на инкассаторов, расстрелянных поздним вечером им и его приятелями в Московском районе города, где в перестрелке он и схлопотал себе пулю в живот. Когда же налет ими был завершен, «подельники» погрузили его в стоявшую в стороне машину и скрылись с инкассаторскими баулами. Везти раненого Антона в больницу они, естественно, не рискнули, а потому, сочинив ему по дороге легенду для следствия, привезли его в соседний с общежитием двор, посадили там на скамейку и вызвали с его мобильного скорую.
К утру, когда показания обвиняемого были подробно записаны в протоколе допроса, все проведшие бессонную ночь участники следствия были морально опустошены и физически обессилены.
Ланцов с Серегой не шевелясь лежали на койках и переваривали услышанное, Антон, сопровождаемый сержантом, отправился в туалет, опер же в это время связался с начальством, доложил обстановку и продиктовал адреса остававшихся на свободе троих соучастников, после чего, расслабившись и повеселев, поблагодарил невольных свидетелей за выдержку и терпение, но строго предупредил их о необходимости сохранять тайну следствия.
А как же Мы это Законопослушные Полицию уважаем проблеял с койки Серега, Ланцов же в свою очередь поинтересовался:
Выходит, вы сразу его заподозрили?
Конечно, иначе б я сюда не мотался. Мы эти два огнестрела сразу же между собой связали, но скажу откровенно, если бы не признание, вряд ли вину его доказали, хотя друзей его проверяли, объяснил им оперативник. Время было вечернее, налетчики в масках, очевидцы их практически не запомнили, а инкассаторы оба убиты. Пуля же, что его ранила, навылет прошла, мы ее так и не обнаружили. Он когда позвонил, я ушам своим не поверил.
Чего ж он сознался? робко спросил Серега.
Сам понять не могу. Видимо, вы его здесь перевоспитали, устало улыбнулся оперативник, а Василий Васильевич без малейших сомнений записал это раскрытие на свой лицевой счет.
Вернувшегося в палату Антона пристегнули наручниками к спинке кровати, опер отправился договариваться с врачами о переводе его в закрытое медучреждение, а сержант уселся на стул у двери палаты и устало прикрыл глаза.
Когда все утихомирились, Ланцов подошел к пребывавшему в прострации с закрытыми глазами Сереге и шепотом поинтересовался, есть ли у него «ряженка», а когда тот кивнул, попросил: «Плесни-ка грамм сто», после чего тот покорно полез за бутылью, налил из нее в кружку, но составить Ланцову компанию наотрез отказался.
Выпив «паленой» водки и зажевав ее яблоком, Василий Васильевич, желая вернуть к жизни соседа, похвалил его за отказ от выпивки, пожелал не злоупотреблять этим и впредь, а в конце, не сдержавшись, все же поддел его:
Тогда и с лесов на стройке падать не будешь.
Вскоре в палату к ним заглянул Разумовский и позвал его в кабинет, где за чаем они обсудили события ночи и пришли к однозначному выводу, что кровавое преступление было раскрыто благодаря феноменальным способностям Василия Васильевича.
Позабыв о собственных интересах, Иннокентий Сергеевич взахлеб восторгался оставшимся за кадром героем, способным в одиночку заменить МВД, и чуть ли не с ложечки скармливал ему мед и малиновое варенье, а когда герою стало уже невмоготу от сладкого, принял волевое решение сейчас же, не дожидаясь ответа из института, отвезти его на своей машине домой, и Василий Васильевич еще до полудня после длительного отсутствия вновь очутился в своей одиночной келье.
Нины Петровны в квартире не оказалось, и он прилег вздремнуть на диван, но вместо развязки исторической драмы ему непрерывно снились погони и бандитские перестрелки, а когда через пару часов он с одурманенной головой поднялся с дивана и пошел по квартире, то обнаружил супругу на кухне возле плиты за жаркой трески, аппетитно скворчавшей в масле на сковородке.
Приветствие его Нина Петровна молча проигнорировала, и Ланцов с болью в сердце снова отметил, что вирус, хоть тресни, ее не берет, но попытался все же наладить с ней отношения, что вызвало у жены резкое отторжение, и она заявила ему, что с сумасшедшим жить не намерена и должна теперь позаботиться о собственной старости.
Может, ты завтра совсем рехнешься и квартиру бомжам подаришь или имущество начнешь раздавать. Дескать, все это на ворованные деньги куплено. А мне что тогда делать? На панель идти? высказала она свои страхи супругу.
Квартиру мне за труды дали, успокоил ее Ланцов и попытался как-то отвлечь от болезненной темы, заговорив о духовных ценностях, чести и совести, но на жену умствования его не подействовали, а только больше еще распалили, и она перешла на крик:
С чего это ты таким честным стал?! А?!
Так мне легче живется, Нина. Да и пользы от меня больше, вспомнив бессонную ночь в палате, объяснил ей Ланцов.
Нет, точно свихнулся! Всю жизнь тащил без зазрения совести, а тут вдруг святым стал! Родного сына не пожалел, без штанов оставил! Культуру решил развивать культурист! А на жену наплевал! Где ж твоя совесть?! Внезапно Нину Петровну осенила догадка. Может, ты в секту какую попал?
Нет.
Так с чего тогда бесишься?
Боюсь, не поймешь, осознав всю бессмысленность дальнейшей дискуссии, с сожалением произнес Ланцов.
Ну и иди тогда к черту! выплеснула жена остаток эмоций, после чего обессиленно опустилась на стул и разрыдалась, продолжая сквозь слезы со злостью твердить: Дачу я тебе не прощу.
Выйдя на следующий день на службу, Василий Васильевич, чтобы как-то отвлечься от семейных дрязг и переживаний, с головой погрузился в работу, задерживаясь допоздна в кабинете и черпая силы и положительные эмоции лишь в общении с полностью понимавшей его Ларисой, ставшей теперь его главной опорой.
В преддверии Дня защитника Отечества Разумовскому поступил наконец-то долгожданный ответ из пастеровского института с удручающим для него результатом никаких аномалий, а уж тем более неизвестных науке вирусов в организме Ланцова обнаружено не было, и Иннокентий Сергеевич был близок к отчаянью, поскольку в клинике уже в полный голос заговорили о грядущей отставке Тищенко единственного его защитника от внутренних и внешних угроз.
Во время очередной их с Ланцовым встречи в пивбаре тот, слушая его причитания и желая хоть чем-то помочь отчаявшемуся соседу, предложил рассказать о болезни и вирусе младшему своему сыну биологу по профессии, возможно, тот что-то подскажет.
Парень он с головой диссертацию пишет, а главное, очень порядочный и трудолюбивый, с гордостью дал он характеристику Вадику. Все равно ведь других вариантов нет.
Разумовский от безысходности махнул на это рукой и, понуро опустив голову, отделался мрачной шуткой:
Есть еще один вариант спецслужбам все рассказать. Эти-то зубами в вас вцепятся, все из вас вытряхнут, только данные свои засекретят. Джеймсом Бондом стать не желаете?
О такой голливудской жизни Василий Васильевич не помышлял даже во сне, а потому отделался лишь ухмылкой:
Возраст уже не тот.
Получив карт-бланш от выбитого из седла неудачами Разумовского, он на следующий день нагрянул после работы в двухкомнатную «хрущевку» Вадика, приведя этим в восторг шестилетнего внука, не видевшего давно деда.
Тот подарил ему купленные по дороге конструктор и книжку, почитал ее десять минут вслух, а затем, отказавшись от ужина, вызвал сына на застекленный балкон, где можно было курить, и выложил ему все о своей неизвестной болезни, полностью изменившей его прежнюю жизнь, мысли и взгляды на окружающий мир.
Будучи по своим научным воззрениям твердым материалистом и сторонником Дарвина, Вадик поверить в метафизические высшие силы позволить себе не мог и стал искать причины так называемой болезни отца в его земном бытие. К таким серьезным качественным изменениям мог привести, по его мнению, сильный стресс под влиянием жизненных обстоятельств, в том числе и от сотрясения головного мозга при падении с лыж, или же, что тоже возможно, обретенная им с возрастом житейская мудрость, но Ланцов с легкостью разбивал все его научные рассуждения.
И стрессов у меня никаких не было, жил, не тужил, и годы здесь непричем, а уж тем более сотрясение. Это ведь как озарение. Бац! И все в другом свете! с упорством пытался он объяснить свое состояние сыну. Сосед мой по дому завотделением клиники не падал нигде, а после встречи со мной тоже стал кашлять и взятки брать перестал. Хочет, а не может, и у меня таких примеров достаточно.
Вадика его аргументы и жизненные примеры загоняли в тупик, и он не мог, как ни старался, ничего им противопоставить и, понимая всю архисложность своей задачи, попробовал зайти с другой стороны.