В евхаристическом присутствии человеческое время в трех его измерениях становится таинством сосуществования с Тем, Который есть, был и грядет (Откр. 1:8). Время может свернуться как свиток (Откр. 6:14) или, напротив, распахнуться настежь и не сворачиваться, когда оно исполнено Христом, ибо Он вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13:8). Он «течет» в истории мира, в нас самих.
БЕЗЗАЩИТНОСТЬ ВОПЛОЩЕНИЯСама возможность заключать Слово в образы или фигуры речи есть знак Его доверия; доверие это вытекает да простят мне кощунственную угловатость языка из самой «логики» или, скорее, «беззащитности» Воплощения. Невидимое отдает, как бы вручает себя видимому, являет себя в зримых вещах. К ним можно прикоснуться, им можно поклоняться, но при помрачении человеческом над ними можно и издеваться, топтать их, сносить, вычеркивать из списка сущих. Однако и это помрачение с самого начала было Богом предусмотрено, когда Он пожелал стать Человеком и согласился человеками быть прибитым ко кресту. Распятие повторяется во всяком разрушенном храме, во всякой оскверненной Евхаристии «Где Бог твой?» спрашивает Эли Визель, всматриваясь в лицо ребенка, только что повешенного в Освенциме. И какой-то голос ему отвечает: «Он здесь, на этой виселице». «И в этот момент ночь опустилась на мою веру» (Эли Визель, «Ночь»).