Доктор выглянул. Прошел на берег, осмотрел барана:
Дорого
В покупке участвуете?
Доктор экономен.
Нет.
Порциями будем отпускать. Сколько дадите за порцию?
Тридцать копеек.
Бекир, уже догнавший нас, смеется. Бекир очень рад барану, называет его не иначе, как барашек, и хвалит. Но кухарка нашего парохода, старенькая, как запеченное яблоко, говорит:
Дрянь баран: тощий, смотреть не на что.
Бекир не унывает:
Ничего, хорош будет.
Н. Е. проснулся. Ему хочется сегодня поохотничать. Надо распаковать оружие: кстати, увидим, что с ним сделалось в дороге. Н. Е. и доктор занялись этим на берегу. Остальные пьют чай на палубе.
Ну, все пропало, кричит Н. Е., промокло, заржавело, все рассыпалось.
Глупости, кричит доктор, разве могут патроны промокнуть?
Мы идем все смотреть. Промокнуть не промокло, но вид некрасивый: плесень, ржавчина.
Надо скорее чистить, говорит доктор.
Он чистит, разбирает. Кругом казаки. В ружьях они понимают и любят их. Хвалят магазинку с разрывными пулями на медведей и тигров. Хвалят охотничьи ружья, но в восторг приходят от карабинки-револьвера Маузера.
Эх, и ружья же нынче делать стали.
Прицеливают, рассматривают.
Не продаете?
Нет.
А то продайте: пользу дадим.
Китайская фелюга прошла. Широкая черная лодка, сажени в четыре, с парусиновым навесом посреди Четыре китайца на веслах, два на руле, один выглядывает из-под навеса. Посреди мачта, и к ней прикреплен римский парус.
Что они везут?
Водку свою казакам, а то опиум.
Подальше у берега стоит более нарядная раскрашенная фелюга, тоже китайская. Посреди устроена деревянная будочка, раскрашенная, узорно сделанная.
По берегу гуляет китаец, молодой, одетый более нарядно. В костюме смесь белых и черных цветов. Туфли подбиты толстым войлоком в два ряда. Он ходит, кокетливо поматывая головой, выдвигая манерно ноги.
Кто это?
Так, писарь какой-нибудь говорит наш капитан. А называет себя полковником Казаки спрашивают: «А сабля твоя где?» Мотает головой. Так думает, что если скажет полковник, важнее будет. На пароход ихнего брата много придет. «Я полковник, мне надо отдельную каюту» В общую с людьми его, конечно, не посадишь
Почему?
Наш старый капитан смотрит некоторое время недоумевающе на меня.
Так, все-таки же он нечистый Кому приятно с ним?
Злые китайцы?
Когда много их и сила на их стороне, люты А так, конечно, ниже травы, тише воды умеют терпеть, где надо.
В час дня пароходик наш «Бурлак» ушел назад в Сретенск, а мы переселились в слободу. Наш домик в слободе из хорошего соснового леса, сажен шесть в длину, с балкончиком на улицу. Обширная комната вся в цветах (герань, розмарин), прохладная, вся увешанная лубочными картинками. После жары улицы здесь свежо и прохладно, но на душе пусто и тоскливо, и с горя мы все ложимся спать. А проснувшись, пьем чай. После чая доктор с Бекиром принялись за разборку своих вещей, а мы, остальные, сидим на балконе и наблюдаем местную жизнь.
Дело к вечеру, на улице скот, телята, собаки, дети, взрослые, едут верхом, едут телеги.
В перспективе улицы, в позолоте догорающего дня, получается яркая бытовая картинка. А на противоположной стороне улицы огороды в них подсолнухи, разноцветный махровый мак, громадный хмель, напоминающий виноградные лозы.
Проходят казаки, казачки. Народ сильный, крепко сложенный, но оставляющий очень многого желать в отношении красоты. Главный недостаток скуластого, продолговатого лица маленькие, куда-то слишком вверх загнанные глаза. От этого лоб кажется еще меньше, нижняя часть лица непропорционально удлиненной. Это делает лицо жестким, деревянным, невыразительным. Напоминает слепня что-то равнодушное, апатичное.
Просто заспанные лица, язвит Андрей Платонович.
На балконе появляются доктор и Н. Е. Молодое лицо Н. Е. все такое же бледное, слегка опушенное русой бородкой, добродушные большие серые глаза. Сегодня он проходил верст десять на охоте.
Надо пристреляться к ружью.
Улица стихла. Вечереет. Потянуло прохладой и ароматом лесов. Бекир приготовляет все для шашлыка из баранины.
Ну вот выискалась долинка, вы живете здесь, а там за этими горами что? спрашиваю я хозяина, старого казака. Я показываю на север, где в полуверсте уже встают горы.
Там горы да камни.
И далеко?
Там горы да камни.
И далеко?
По край света.
Не сеете там?
И не сеем и не косим. Медведь там только да коза. Здесь насчет посева
Казак машет рукой.
Ну, вот вы говорите, что на каждого рожденного мальчика наделяется сейчас же сорок десятин, вероятно, уже немного свободной земли?
Где много. Если б не умирали
Давно живете здесь?
Сорок лет, как основались здесь.
У вас старинных женских одежд нет или всегда ходили так?
Как так?
Да вот в талию?
Прежде рубахи да сарафаны больше носили, а нынче вот мещанская мода пошла.
Мода очень некрасивая: громадное четвероугольное тело слегка стиснуто уродливо сшитой талийкой, а между юбкой и талией торчит что-то очень подозрительное-по чистоте. Нет грации, нет вкуса, что-то очень грубое и аляповатое. Нет и песен. Прекрасный предпраздничный вечер, тепло где-нибудь в Малороссии воздух звенел бы от песен, но здесь тихо и не слышно ни песни, ни гармонии.
Молчит и китайский берег. Мгла уже закрывает его, потухло небо, и река совсем темнеет, и безмолвно пуста улица спит всё. Иногда разносится лай громадных здешних собак. Пора и нам спать. И спится же здесь: сон без конца. Прозаичный, скучный сон, без грез и сновидений. А зимой-то что здесь делается?..
10 августаХотели вчера пораньше лечь спать, но увлеклись приготовлением шашлыка и засиделись долго. Учителем был Бекир, конечно. Жарили во дворе, у костра. Шашлык вышел на славу. Было ли действительно вкусно, или нравилась своя работа, но он казался и сочным и вкусным, таким, словом, какого мы никогда не ели.
Заливайте красным вином, обязательно красным, дирижировал доктор, последним отставший от шашлыка.
Мы уже давно пили в комнате чай, когда со двора раздался его отчаянный вопль:
Тащите меня от шашлыка, а то лопну.
Он и сегодня с сожалением вспоминает:
Много хороших кусков пропало: жир все.
Жир разве полезен для желудка?
Для моего и гвозди полезны.
Конкурент доктору в еде Н. Е. Мы им обоим предсказываем паралич.
Ночью спалось плохо: много уж спим. Ночь мягкая, теплая, с грозой и дождем. Пахнет укропом и напоминает Малороссию с ее баштанами, свежепросоленными огурцами, арбузами и дынями.
Пробуждение утром неприятное: сразу сознание бесцельного торчанья в каком-то казацком селе. Но так как ждать придется, может быть, и несколько дней, то решил забрать себя в руки.
Встал, умылся, напился чаю и отправился в соседний дом заниматься: сперва английским языком, затем чтением о Корее и Китае. Сижу и занимаюсь под аккомпанемент визгливой ругани моих хозяев-казаков.
Как они ругаются! И мужские и женские голоса
Старухи голос:
Я тебе не молодуха, и не имеешь надо мной больше закона.
Или:
Ах ты, пьянчужка, вредный старик, поперечный
Мужскую ругань, к сожалению, по совершенной нецензурности, привести нельзя: грубая, плоская, с громадной экспрессией.
Ясно мне во всяком случае, куда девают избыток своей энергии казаки и с кем они воюют в мирное время. А между тем разгар жнитва, и с вечера собирались уехать. Но так как-то не поехалось. Послали молодуху с китайцами жать, а сами вот и отец, и сын, и мать, и сестра здесь не наругаются.
Заглянул и ко мне старый, всклокоченный, нечесаный казак очевидно, до нового праздника чесаться не будет. Ходит страшилищем. Бекир предложил было ему под машинку остричься у него, но казак только зрачками сверкнул на Бекира.
Отворилась дверь, и вошел H.A., a за ним тонкий, молодой, потертый походом морской офицер.
Позвольте познакомить вас, господа: лейтенант Р.
Лейтенант, простой, симпатичный, в белой тужурке, уселся, и мы заговорили сразу обо всем; и о Порт-Артуре, откуда он едет, и о Корее, о японцах и Маньчжурской дороге, о Русско-Китайском банке, о Гинцбурге[16], неофициальном поставщике флота и армии там, на Востоке.
Замечательный человек этот Гинцбург, рассказывает нам моряк, то подбирая со стола крошки, то вертя что-нибудь в руках (признак деятельной натуры), начал свою карьеру простым разносчиком, в конце шестидесятых годов, бегая с корабля на корабль. Теперь у него громадный кредит в Китае, Японии, Америке, у англичан. Бывший дезертир наш, теперь уже его простили, Станислава имеет, разрешен въезд в Россию. Весной было как прижали нас с углем! Нет угля англичане весь скупили: семьдесят шиллингов за тонну. А Гинцбург по тридцати дал, и пароходы оказались зафрахтованными, все вовремя доставил. В убыток себе доставил.