Пока она стояла в нерешительности, не зная, что сказать, дверь с шумом отворилась. В комнату влетел Мишико:
Мы идем завтракать, или что?
Увидев, что мать и младший брат молча стоят друг напротив друга, он осекся:
Ой, извините.
Ничего, ничего, Мишико. Пойдемте, дети. Завтрак на столе, отец ждет.
Она положила книгу на стол названием вниз, взяла младшего за руку и вслед за старшим спустилась на первый этаж. Там уже сидели отчим и сестра.
Отчим красивый, статный седой человек был на тридцать три года старше Варвары, и сейчас ему уже перевалило за шестьдесят. Дети проявляли к нему почтение и боялись его еще больше, чем матери. Они знали, что он им не родной отец, и относились к нему скорее как к дедушке.
* * *Мишико и Васико очень отличались друг от друга.
Мишико был ловким парнишкой. Он быстро бегал, лазил по деревьям, метко стрелял из рогатки. Любого сверстника, а то и парня постарше, мог легко положить на лопатки. За словом в карман не лез: мог такую отповедь дать, что даже взрослому мало не покажется. И ругался тоже по-взрослому.
А еще подворовывал. То у булочника стащит горячий хлеб, то у мясника кусок колбасы, то у ювелира колечко. Но сердце у него было доброе: если украдет что-нибудь съедобное, обязательно с кем-то поделится.
Младший ни с кем не дрался и никого не обижал. Когда ему было лет пять, он любил строить из камней домики и поселять туда игрушечных людей: каждый построенный домик он называл церковью, а игрушки ангелами. Старший его за это высмеивал, но Годердзи не обижался.
Однажды они пошли купаться на речку, отплыли на несколько метров от берега, и Васико стал тонуть. А брат плавал хорошо. Увидев, что младший пошел ко дну, он быстро подплыл к нему и вытащил его на берег. Больше Васико купаться не ходил.
В другой раз они пошли вместе стрелять из рогатки. Васико быстро наловчился и однажды так метко выстрелил в воробья, что тот упал с ветки мертвым. Мальчика так потрясла эта смерть, что больше он никогда не брал в руки рогатку.
Церковь святой Варвары находилась недалеко от дома, и дети иногда играли прямо на церковном дворе. Когда Годердзи был маленьким, ему нравилось изображать то, что происходит в церкви. Брал палку, надевал на нее тряпочку и ходил вокруг храма как будто бы крестным ходом. Других детей за собой звал, но они не шли. Его игры их не интересовали, а он не участвовал в их играх.
После того как священника забрали, службы в церкви больше не совершались, и она стояла закрытой. Лишь иногда, по воскресеньям и праздникам, сторож открывал ее, чтобы люди могли зайти и поставить свечи. Годердзи не пропускал таких дней и всегда подолгу оставался в храме.
Мишико был старше Годердзи на пять лет, и когда тому исполнилось десять, он начал посвящать его в тайны своих любовных похождений. Он знал всех девочек в округе и пользовался у них большой популярностью. Придя домой под утро, он будил брата и рассказывал, как провел ночь. Тот никогда ничего не отвечал. Иногда Мишико говорил брату:
Хочешь, я приведу тебе красивую девчонку?
А зачем? спрашивал младший брат.
Ну ты будешь с ней
И дальше следовало неприличное слово. Но Годердзи говорил:
Не надо.
На этом разговоры о девочках заканчивались. А если Годердзи начинал о чем-то говорить с братом, то только о Евангелии и церкви. Но того это совсем не интересовало.
Более восприимчивой к разговорам о вере была сестра Эмма. Она любила по вечерам приходить к младшему брату и слушать его рассказы о Христе. Он так много читал Евангелие, что знал его почти наизусть и истории из жизни Христа мог пересказать слово в слово. Когда она чего-то не понимала, он объяснял ей.
* * *К двенадцати годам Годердзи ни о чем, кроме Христа и церкви, не хотел ни говорить, ни слышать. Это пугало его мать. Она считала, что сын слишком увлекся религией:
Что ты за человек? Зачем так мучаешь себя? Живи нормальной жизнью, как все. Пожалуйста, веруй, но не так, чтобы только Евангелие было у тебя на уме.
А у него на уме было только Евангелие.
В ответ на увещания матери а они часто делались на повышенных тонах он либо молчал, либо говорил, что по-другому жить не хочет. По характеру он очень напоминал мать, был такой же упрямый. Когда они начинали спорить, он ни в чем не уступал.
Отчим иногда присоединялся к этим спорам и стоял на стороне матери. Он объяснял, что можно быть верующим, но без фанатизма. Что Васико надо учиться, иначе он не получит хорошую профессию, не достигнет успеха в жизни. Что ему надо присматриваться к красивым девочкам, чтобы выбрать себе жену и быть счастливым.
Отчим иногда присоединялся к этим спорам и стоял на стороне матери. Он объяснял, что можно быть верующим, но без фанатизма. Что Васико надо учиться, иначе он не получит хорошую профессию, не достигнет успеха в жизни. Что ему надо присматриваться к красивым девочкам, чтобы выбрать себе жену и быть счастливым.
А тот и на девочек не смотрел, и учиться не любил. Иногда отвечал:
Оставьте меня в покое, я монах!
Его даже в школе прозвали монахом и дразнили. Он не обижался.
Атмосфера школы ему не нравилась. Не вдохновляли его рассказы о Ленине, о других героях революции, о двадцати шести бакинских комиссарах. Грузины очень гордились, что во главе большой страны стоял их земляк, и постоянно о нем говорили, а его портреты висели в каждом классе. Но Годердзи не понимал, почему Сталин, если он такой мудрый и великий, не распорядится, чтобы прекратили закрывать храмы.
Учителя внушали детям, что Бога нет, а религия это «пережиток прошлого». Говорили, что среди попов много контрреволюционеров, которых надо выявлять и обезвреживать. Учителя бросали на Годердзи косые взгляды, зная или догадываясь, что он верующий. Несколько раз его мать вызывали к директору, требовали, чтобы она отучила сына от религии.
Годердзи часто пропускал уроки. Уйдет, бывало, утром в школу а вместо школы отправится в лес. И ходит там среди деревьев, как будто ищет что-то. Или просто сидит на поляне и смотрит вдаль. Иногда он на несколько дней уходил в горы. Когда возвращался, мать говорила ему с упреком:
Где ты был, Васико? Мы беспокоились. Садись, покушай.
Но как только он садился за стол, начинались обычные разговоры о вреде чрезмерной религиозности. Ее сильно беспокоило, что он пропускает школу, что исчезает на несколько дней, что мало ест. Ей казалось, что так он вообще сойдет с ума. По средам и пятницам он стал отказываться от еды: не выходил ни на завтрак, ни на ужин. Говорил, что обедал в школе, но ей не верилось.
А еще он постоянно что-то церковное тащил в дом. В то время многие церкви закрывали, из них выносили иконы и утварь и сжигали на церковном дворе. Некоторые храмы вообще разрушали, и они превращались в груду камней. Когда Годердзи узнавал, что где-то в округе закрыли или разрушили церковь, он шел туда и на развалинах отыскивал иконы, кресты, подсвечники, кадила, лампады. Все это он собирал, приносил в дом, очищал от грязи или копоти и оставлял у себя. Иконы развешивал по стенам. Вся его комната превратилась в маленькую молельню, сплошь заставленную и увешанную иконами.
Иногда он находил на таких свалках церковные книги. Некоторые были напечатаны старым грузинским шрифтом хуцури, внешне напоминающим армянский алфавит. Годердзи выучил этот шрифт и стал читать молитвы по молитвослову, найденному на свалке.
* * *Отношения с матерью становились все более напряженными. Вскоре после того как отпраздновали его двенадцатый день рождения, она потребовала, чтобы он выбросил иконы и церковные книги. Тогда он перестал пускать ее в свою комнату и теперь разборки происходили внизу нередко в присутствии отчима и старшей сестры.
Однажды, услышав от сына в очередной раз, что он не может жить по-другому, она поднялась в его комнату, схватила Евангелие, лежавшее на столе, и решительным шагом вышла на двор. Мальчик буквально повис у нее на руке, предчувствуя беду.
Во дворе дома стоял туалет с двумя дырками в полу, куда время от времени насыпали опилки, чтобы запах не был таким сильным. Мать распахнула дверь туалета и швырнула туда Евангелие. Она целилась в одну из дырок, но мальчику удалось в последний момент так толкнуть ее под руку, что книга угодила в ящик с опилками.
Оно погубило тебе жизнь! кричала она.
Мальчик дождался, пока она вернется в дом, достал Евангелие, очистил от опилок и вернулся к себе в комнату. Когда сестра Эмма заглянула к нему, он сидел на стуле, прижимая Евангелие к сердцу, и горько плакал. Она поняла, что лучше его сейчас не трогать.
К ужину он не вышел.
Ночью, когда все уснули, мальчик тихо собрался, положил в холщовую походную сумку Евангелие, молитвослов и распятие. А еще икону, на которой был изображен человек, очень похожий на того, который когда-то продал ему за семьдесят рублей книгу о Христе. Эту маленькую деревянную икону святого Николая, обугленную с правой стороны, он нашел на развалинах одного из храмов.
* * *Была холодная звездная осенняя ночь. Сначала он шел очень быстро, потом замедлил шаг.