Ну? Ты не снимешь пальто? спросила она. Демба все еще был в своей накидке. Он покачал головой.
Нет, мне холодно.
Холодно? Да что ты! Сегодня можно открыть все окна настежь.
Меня знобит, сказал Демба. Я болен. У меня, вероятно, жар.
Бедный Стани! сказала Стеффи тем сердобольно-жалобным тоном, которым утешают детей, когда они, играя, падают и делают себе больно. Бедный Стани! Он болен, у него жар. Бедненький! Потом она переменила тон и спросила: Ты ведь пообедаешь с нами?
Демба покачал отрицательно головой.
Она открыла дверь в соседнюю комнату и крикнула:
Мама, господин Демба будет с нами обедать.
Нет! закричал Демба порывисто и почти взволнованно. Что тебе в голову взбрело?
У нас клецки сегодня, сказала поощрительно Стеффи Прокоп.
Нет, спасибо. Я не могу.
Ну, видно, ты в самом деле болен, теперь я тебе верю, Стани, рассмеялась Стеффи. Обычно у тебя всегда хороший аппетит. Погоди-ка, я сейчас посмотрю.
Она просунула руку под пелерину Дембы, чтобы пощупать его пульс. Но руку его не сразу нашла, а в следующий миг ощутила такой толчок, что отшатнулась на два шага и должна была схватиться за комод, чтобы не упасть.
Демба вскочил и стоял перед ней белый как мел и в полном исступлении.
Откуда ты знаешь? прошипел он, глядя с яростью на Стеффи. Кто тебе открыл, что
Что открыл? Отчего ты толкнул меня? Что с тобой, Стани?
Демба неуверенно глядел на девушку, тяжело дышал и не говорил ни слова.
Я хотела пощупать твой пульс, жалобно сказала Стеффи Прокоп.
Что?
Пульс хотела пощупать. А ты меня толкнул.
Вот что! Пульс! Станислав Демба медленно сел. Тогда все в порядке. Я думал
Что? Что ты думал?
Ничего Ты ведь видишь, я болен.
Демба молча уставился глазами на стол. Из соседней комнаты доносился стук тарелок и ложек. Мать Стеффи накрывала стол к обеду. Стеффи Прокоп легко положила свою хрупкую, детскую руку на плечо Дембы.
Что с тобой, Стани? Скажи.
Ничего, Стеффи. Во всяком случае, ничего серьезного. Завтра все пройдет так или иначе.
Говори же! Мне ты можешь это сказать.
Право же, нечего рассказывать.
Но ведь ты хотел мне что-то рассказать. Что-то важное, чего не мог сообщить мне по телефону.
Это уже не важно теперь.
Что же это было?
Ах, ничего То, что я завтра уезжаю.
Вот как? Куда?
Это я еще не знаю. Куда захочет Соня. В горы, может быть, или в Венецию.
Ты едешь с Соней Гартман?
Да.
Надолго?
Пока Соне не нужно будет вернуться. Я думаю, недели на две или на три.
Разве вы опять поладили друг с другом? Ведь вы были в ссоре.
Помирились.
На три недели! Наверное, ты получил деньги за веселый роман, который перевел. Знаешь, за тот роман, где говорится: «Вашей дочери, графиня, осталось жить не больше шести часов, может быть, даже меньше». Я еще так смеялась Тебе наконец прислали гонорар? Да?.. Отвечай же! О чем ты только что думал, Стани?
Демба рассеянно взглянул на нее.
Где был ты мыслями? Уже в Венеции?
Нет. У тебя.
Брось, не лги. Я прекрасно знаю, что ничего не значу для тебя. Я для тебя слишком молода, и слишком глупа, и слишком
Стеффи бросила взгляд в зеркало. Ее правая щека была сплошь багровым ожогом. Много лет тому назад, когда она была еще ребенком, ее мать однажды поливала бензином угли в очаге, чтобы развести огонь, как это делают в Вене многие хозяйки. Девочку она при этом держала на руках, и у нее загорелось платье. Стеффи сохранила об этом память на всю жизнь. Ожог безобразил ее, она это знала. Никогда не выходила она на улицу без вуали.
А теперь я хочу знать, что с тобой. Не гляди так тупо в пространство!
Ничего, дитя мое. Мне нужно сейчас идти дальше. Я хотел только посмотреть, как ты поживаешь.
Полно, полно! досадливо сказала Стеффи. Посмотреть, как я поживаю! Точно это интересует тебя! И вообще, не называй меня никогда «дитя». Мне шестнадцать лет. Мне ты можешь все рассказать. Я знаю, тебя что-то гнетет. О, я тебя знаю, Стани! Никто на свете не знает тебя лучше меня. Когда у тебя худо на душе, ты приходишь ко мне и глядишь в пространство. Тоска ли тебя грызет, ярость ли одолевает, неприятности ли какие-нибудь случаются, всегда ты приходишь ко мне. Когда Соня написала тебе то письмо, ты ко мне пришел. Прежде, когда ты еще жил у нас, ты тоже приходил ко мне, когда тебе было слишком холодно в своем кабинете. Вот в эту комнату, здесь всегда было натоплено. И расхаживал взад и вперед, и учился или декламировал древних, integer vitae как дальше?
Integer vitae scelerisque purus[9] говорил Демба в полузабытьи.
Да scelerisque purus. Вот именно. А я сидела в углу и готовила уроки, бухгалтерию, арифметику, товароведение О чем ты грезишь, Стани? Ты совсем не слушаешь меня. Отчего ты так пристально смотришь на стол? О чем ты грезишь, скажи?
Да. Может быть, я грежу, сказал Демба тихо. Вероятно, все это только сон. Я лежу, искалеченный и разбитый, где-нибудь на больничной койке, а ты, и твой голос, и эта комната все это только предсмертный бред.
Стани! Что это значит? Что ты говоришь?
Может быть, меня мчит в эту минуту по улицам карета «Скорой помощи», или же, быть может, я все еще лежу в саду на земле, под орешиной, и у меня поломан позвоночный хребет, и я не могу встать, и в голове у меня проносятся последние видения
Стани, ради бога, не пугай меня! Что случилось?
Integer vitae scelerisque purus тихо сказал Демба.
Я боюсь! простонала Стеффи. Что случилось? Теперь ты мне должен это сказать.
Тише! Кто-то идет, быстро шепнул Демба. В дверь просунула голову фрау Прокоп.
Я не помешала? спросила она шутя. Как поживаете, господин Демба? Надеюсь, хорошо? Стеффи, я хотела тебе только сказать: суп простынет. Господин Демба, не пообедаете ли с нами?
Спасибо, фрау Прокоп, я уже пообедал.
Мама, сказала Стеффи, иди, поставь мой обед в духовку, я приду потом. Мне нужно поговорить с господином Дембой А теперь говори, сказала она, когда мать ушла, закрыв за собой дверь. У меня остается мало времени. Через час я должна опять идти в контору.
Демба смущенно рассмеялся.
Не знаю, что на меня нашло. Сегодня утром я тоже был не бог весть как хорошо настроен, но все же ни на мгновение не вешал носа и не терял бодрости, хотя мне почти ничего не удавалось, за что я ни брался. «Брался» недурно сказано! Демба рассмеялся коротко и хрипло. Язык иногда положительно бывает остроумен. «Брался» это в самом деле не совсем подходящее слово. Скажем: к чему ни прикасался Нет! За что ни хватался тоже нет! Черт побери, чего ни предпринимал Так будет правильно! Итак, все, что я ни предпринимал, ускользало у меня из рук Опять! Мой собственный язык издевается надо мной. Все, за что я ни брался, ускользало у меня из рук. Превосходно! Право же, превосходно! Язык отличается юмором висельников. Но это было не так, я хотел сказать: все, что я сегодня ни предпринимал, не удавалось мне.
Я тебя не понимаю, Стани.
Но ведь это же очень просто! Мне ничто не удавалось, но все же я не терял мужества вот что я хотел сказать. Только теперь это нашло на меня. Я был почти сентиментален. Не правда ли? Я признаюсь тебе: я был близок к тому, чтобы положить свою голову на колени к тебе и заплакать. Так было у меня тяжко на душе! И, в сущности, без причины. Право! Вся эта история совсем не так трагична.
Он поглядел неуверенно в лицо девушке, несколько раз кашлянул смущенно и затем продолжал:
Ты единственный человек, Стеффи, которому я доверяю. Ты умна и мужественна и умеешь молчать. Ты мне поможешь. Сейчас я вел себя немного странно, не правда ли? Но это был только припадок слабости, и он теперь прошел. Не думай, что эта история меня сколько-нибудь волнует.
Так скажи же наконец, что случилось, Стани? спросила испуганная девушка.
Я, видишь ли Коротко говоря, полиция разыскивает меня.
Полиция! Стеффи Прокоп вскочила.
Да не кричи ты! Ты весь дом переполошишь.
Она совладала с собой и понизила голос до тихого лепета.
Что ты сделал?
Совершил преступление, дитя мое, сказал Станислав Демба равнодушным тоном. Этого я не могу отрицать. Но мне не удается почувствовать стыд. Я могу говорить о нем совершенно спокойно. Мой разум и моя логика ободряют его. Только полиция против него восстает.
Преступление?
Да, детка. Я продал одному антиквару три книги из университетской библиотеки. То есть продал я только две, третью я сегодня утром отдал даром. Не смотри же на меня так разочарованно! Теперь ты меня, наверное, презираешь В таком случае нет смысла продолжать рассказ.
Почему ты это сделал, Стани?
О боже милостивый, почему! Я писал работу об идиллиях Кальпурния Сикула и его «Нарах legomena». Исследование нескольких аграрных терминов, встречающихся у этого Кальпурния Сикула. Смысл их спорен, и в остальной латинской литературе они не попадаются. Для этого мне понадобились некоторые источники. Кое-что я получил из университетской библиотеки. Но три старинных драгоценных книги хранитель не хотел мне выдать на дом. Однако они мне были нужны, и я поэтому просто унес их, спрятав под пальто.[10]