Владивосток? Алло, это Владивосток?! Это из Новосибирска.
Струйкой проник затем в отдел писем и сгустился напротив меня:
Вот так да, тёзка!
Его монокль сверкнул в окне.
Простите, я спросил, а откуда вы знаете, как меня зовут?
Осведомился.
«Действительно, подумал я, он мог у кого угодно в редакции спросить, как глупо»
Я сам ужасно сметён, орал клетчатый, заглядывая в мои бумаги, отчего выгнулся и стал похож на коромысло, я не представился. Па-а-звольте: Костя Гаер, антрепренёр.
Что-то вычитав на моём столе, гражданин сделался восторжен.
Слог! Что за слог! А стиль Гомер и Гоголь в одном лице. Вам бы, батенька, стихи писать. Что ни слово золото!
Я смутился:
Вы, собственно, по делу?
По делу, все мы по делу.
Слушаю вас.
Заглянул главный редактор, и клетчатый гражданин отрекомендовался:
Ихний тёзка.
Я повторил:
Слушаю вас.
Тут клетчатый отколол такую штуку. Вытащил из пиджака грязный платок и, уткнувшись в него, загнусавил, содрогаясь:
Слышать не могу юмористов. Как о них вспомню, рыдать хочется. Всю душу своими шутками мне испоганили, и оттопырил пиджак, под которым белело голое тело. Вот они, юмористы-то, до чего доводят! Да возьмите две любые страницы из их рассказов разве это писатели?
И уж совсем согнувшись, уткнулся в моё плечо:
А у меня душа, может, по смеху чистому истосковалась. Может, она смеха как серебряный колокольчик жаждет, чистого, без пошлости. Чтоб сидеть на концерте иль газетку читать и тихо радоваться. Соглашайтесь.
Я спросил:
На что?
И высокий гражданин перешёл к делу. Хорошо бы нашей газете отдавать страницы под юмор. Пропускать и вычитывать материалы он, Костя Гаер, будет сам. Не справится друзей позовёт. В мою задачу входит бегать с материалами в машбюро, а затем к редактору.
Да мы такое устроим! Такое! орал он. Тут вход парадный и белый, вывеска «Клуб юмористов». Или нет. Это будет театр. Тут тумба, тут Вот что! Это будет «Варьете»! Ах, как хорошо. Мы открываем «Варьете», директор я! Всё закружится, всё завертится!
И замахал, ей-ей дьявол, руками, отчего стал похож на ветреную мельницу. И пропал, подлец.
А на следующий день на стене редакции висело объявление:
«Приказ (такой-то)
1. Открыть на страницах газеты раздел «Варьете».
2. Просить гр-на К. Гаера быть его директором.
3. Репертуар «Варьете» печатать на страницах газеты.
Редактор имярек».
Под чем красовалась клякса жирная, чёрная. И подпись: «Согласен. Костя Гаер».
В тексте упоминаются реальные персонажи. Хриплый голос из отдела новостей это Витька Гагарин, который целыми днями обзванивал региональных собкоров. Вскоре он уволился из «Нашей газеты», открыл «Сибирское новостное агентство» и переманил к себе пару человек, в том числе и меня.
А Сан Саныч это ответсек Братович, вечный персонаж журналистских баек. Рассказывали, что однажды Сан Саныч допился до такого состояния, что решил покончить с собой. Вышел на балкон, сиганул вниз. На втором этаже были натянуты бельевые верёвки, которые смягчили приземление тела на клумбу. Перепуганный хозяин квартиры со второго этажа выскочил на улицу и набил Братовичу физиономию. Таких баек про Сан Саныча рассказывали очень много.
Юмореска не была напечатана в «Нашей газете», но зато она отправила меня в Ригу на первый Международный фестиваль сатиры и юмора «Море смеха 91».
* * *
С двадцать шестого по двадцать восьмое апреля в Риге проходил первый Международный фестиваль сатиры и юмора, посвящённый восьмидесятилетию Аркадия Райкина, «Море смеха». По заданию редакции я прилетел в столицу Латвии искать новых авторов для нашего издания.
Я, наверное, единственный, кто честно просмотрел все номера отборочного этапа. Молодой был, глупый. Остальные журналисты гуляли по Риге, сидели в кафешках, пили в гостинице.
Фестиваль проходил в Доме офицеров. На дворе, напомню, тысяча девятьсот девяносто первый год самый разгар перестройки.
Ведущий фестиваля Марк Дубовский шутил со сцены:
Мы, латыши, не против президентского правления, но президентского правления Буша!
Владимир Данилец и Владимир Моисеенко рассказывали, что «кролики это не только ценный мех, но и три-четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса».
Джигурда ревел на гитаре:
Пере-пере-перестройка!
А за кулисами бегал начальник Дома офицеров: «Если вы не прекратите шутить о партии и правительстве, я выключу свет и звук!»
У меня был пропуск за кулисы. После каждого интересного выступления я находил автора и предлагал сотрудничество с нашим изданием. Подошёл к Шендеровичу.
А сколько заплатите? тут же спросил писатель.
Согласно гонорарной сетке.
Шендерович поморщился:
Ладно, я пришлю вам свои рассказы.
Не обманул. Прислал. Правда, до этого они уже были напечатаны в «Литературной газете».
На «Море смеха 91» Шендерович занял третье место среди авторов-исполнителей, среди артистов победили Владимир Данилец и Владимир Моисеенко, а лучшим певцом стал Никита Джигурда. Страшно сказать, но я видел ещё нормального Джугурду!
С той поры прошло больше четверти века. Джигурда превратился во фрика, Шендерович «подвинулся» на теме борьбы с режимом, мечта латышей сбылась: у них иностранное правление. И только «кролики» Данилец и Моисеенко застряли в девяностых.
Через три месяца после поездки в Ригу я вновь оказался в Прибалтике. В столице Литвы мне предстояло провести половину дня и ночь. В моём кармане лежало журналистское удостоверение. Я решил воспользоваться своим служебным положением.
Пошёл в полицию и заявил:
Здравствуйте, я журналист из Сибири. Хочу написать о работе полиции в независимой Литве. Могу я поехать на дежурство с вашим полицейским нарядом?
И мне разрешили! В полицейском наряде было два человека: русский и литовец. Я уже не помню, где и по каким улочкам Вильнюса мы ездили. Помню, мы остановились на какой-то площади и полицейские рассказали, что именно отсюда начался штурм вильнюсского телецентра. Потом мне показали место, где собираются местные путаны.
Ещё помню, как к нашему полицейскому уазику кинулся мужчина:
Помогите, меня ограбили! Прыснули в лицо из газового баллончика и ограбили!
Мы отвезли бедолагу в участок писать заявление, а сами по горячим следам отправились искать преступников. Никого не нашли.
Остаток ночи я проспал на столе в учебном классе полицейского участка. Утром поехал на вокзал, пообещав своим ночным напарникам отправить статью о нашем дежурстве. Но не отправил.
Я вышел на перрон железнодорожного вокзала в Санкт-Петербурге девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года. И это была уже другая страна. В Москве ГКЧП, в Питере по Невскому проспекту шли толпы с плакатами «Путч не пройдёт!». Когда я вернулся в Новосибирск, рассказ о ночном дежурстве в Вильнюсе был уже не актуален.
* * *
На дворе тысяча девятьсот девяносто второй год. В Новосибирске настоящий газетный бум: проекты появляются и исчезают, словно мыльные пузыри. Самая типичная история из того времени выпуск «нулевого» номера газеты «Капитал».
В Новосибирск пришёл один питерский банк и хотел закрепиться в нашем городе, издавая деловую газету. Наши интересы совпали. Правда, денег банкиры на газету выделили крайне мало. Хватило только на печать и на работу верстальщика. Без корректуры.
«Ладно, решил я, русский язык вроде знаю, справлюсь».
Я подготовил и набрал тексты, нашёл иллюстрации, договорился с верстальщицей, которая могла делать «Капитал» только после своей основной работы. По вечерам. А компьютер был у неё ещё 386-й прадедушка первого «Пентиума».
Верстали газету всю ночь. Глаза устали, внимательность была на нуле. Я сдал газету в типографию под утро и поехал домой отсыпаться. Днём купил газету в киоске, разглядываю, счастливый, первую полосу
И вдруг замечаю кошмар. Даже не кошмар, а самую настоящую катастрофу! Ошибка на первой полосе: в заголовке «Сибирь и ПриДНЕстровье» написано «ПриДРЕстровье».
Накануне я договорился с местной тележурналисткой Настей Гусевой, что она расскажет про выход газеты в новостях. Делать нечего, еду на телестудию, нахожу её кабинет, стучусь тишина. Слава богу! Оставляю несколько номеров под дверью и бегом оттуда. Вечером Настя, согнув газету пополам, говорит в эфире: «Вышел первый номер газеты Капитал». И прочее, прочее, прочее. «ПриДРЕстровья», конечно, в согнутом виде не было видно.