Большинство рецензентов ставили художественное мастерство писателя в прямую зависимость от его идеологической позиции, именно поэтому безоговорочно была принята только беспроигрышная по выбранному материалу автобиографическая повесть «На каторжном пути». Уже через месяц после выхода повести в свет появились газетные анонсы и журнальные рецензии А. Лежнева, Ю. Соболева, К. Злинченко, А. Придорогина25. Все они были построены по одной схеме и утверждали практически одни и те же тезисы: в ряду литературы, обличающей жестокость царского режима, появилось еще одно незаурядное произведение, его новизна в том, что автор описывает не героическую борьбу и эффектные массовые выступления, а вереницу страшных будней каторги и ссылки, и в заключение особая актуальность произведения и его значение в воспитательной и пропагандистской работе среди молодежи, которая «знает ужасы каторги лишь понаслышке»26.
При этом рецензии изобилуют идеологическими клише и штампами того времени: каждый считает своим долгом упомянуть о «светлых образах революционеров-мучеников» и «озверевших надзирателях», о «карательном быте дореволюционного прошлого» и «революционной ненависти к сокрушенному полицейски-самодержавному строю».
Полностью фокусируясь на содержательной стороне произведения, авторы статей практически не говорят о художественном мастерстве писателя. И лишь А. Лежнев в своей рецензии, опубликованной в журнале «Красная новь», упоминает о «незаурядных литературных достоинствах» книги: «Расположение материала, сильные мазки, отбор характерных и многоговорящих подробностей все это показывает уверенную и смелую руку», хотя «в лиризме Соболя чувствуется неврастеничность и развинченность»27.
Самоубийство писателя в 1926 году породило всплеск интереса к его жизни и творчеству. В 19261928 гг. появляется ряд статей воспоминаний и материалов к биографии: Я. Д. Баум «А. Соболь перед военным судом», А. Бонишко «А. Соболь», Э. Родин «Мои воспоминания об А. Соболе», Б. Файвуш «Об А. Соболе» и др. А в критической литературе делаются попытки связать биографию с творчеством и объяснить произошедшую трагедию через произведения писателя. Кроме того, в это время появляются первые и, к сожалению, оставшиеся последними, серьезные исследовательские статьимонографии: Д. Горбов «Дневник обнаженного сердца», Зел. Штейнман «Человек из паноптикума».
Д. Горбов в своей работе выделяет две главные линии, две основные темы творчества писателя. О первой говорят даже сами названия многих произведений: «Люди прохожие», «Мимоходом», «Салон-вагон», «Последнее путешествие барона Фьюбель-Фьютценау». Это «тема движения, более или менее стремительной смены»28. При этом Горбов отмечает характерную особенность этого движения «невольность и вынужденность». «В лучшем случае, это рывок из безысходности, притом чаще всего неудачный», это «динамика предельного смятения, а не активного порыва»29. Доминирующим положением динамического начала обусловлена и «импульсивная, резко импрессионистическая, глубоко субъективная» манера письма, так как, по мнению Д. Горбова, «раскрытие сознания, катастрофически сдвинутого со своих основ, кинутого в водоверть и пытающегося отстоять себя в отчаянной борьбе со стихией» требует именно такого «вывихнутого», как бы «растрепанного»30 стиля. И вторая тема это тема дома, «земли обетованной», маленького приюта для уставшего странника. Д. Горбов видит цель всякого движения в произведениях А. Соболя в попытке найти это неизвестное пристанище, в попытке обрести успокоение.
Зел. Штейнман пытается найти причину того, что Андрей Соболь оказался непонятым и не принятым критикой и читателем, «который в массе своей делает сейчас книжную погоду», и усматривает ее в том, что все герои Соболя «беспочвенники». Нынешнему читателю, пишет Штейнман, «нужен герой большой, пусть даже сложный, но ортодоксальный», который «должен красиво жить, умно жить и видеть перед собой стоящие того цели», а герои Соболя «это все люди с плохими нервами и с громадной усталостью. И главное они вырваны из своей среды»31. Зел. Штейнман делает первую, и пока единственную, попытку целостного взгляда на творчество писателя, на материале ключевых произведений определяя основные особенности его творчества, и приходит к выводу о том, что «Соболь один из тех писателей, на всем протяжении творчества которых неизменно развивается один и тот же определяющий мотив»: «из книги в книгу, местами изменяя свой внешний облик, Соболь идет с одним и тем же индивидуалистическим романтизмом, с исканием все той же «правды, имени которой нет», и с опустошенностью все того же интеллигента, которого революция вышибла из обычной для него колеи, который начал революцию, но споткнулся на первом же ее шагу»32. Отсюда и отсутствие позитивной философии, и эмоциональная непосредственность, и установка на лирическое остранение все то, что Штейнман объединяет в одном понятии «импрессионизм».
Несколько лет после смерти А. Соболя его имя еще встречалось на первых строчках в списках наиболее читаемых авторов, на обложках издаваемых книг (А. Соболь Печальный весельчак. Посмертное произведение. Харьков, 1926.; А. Соболь Собр. соч. в 4 т. М.-Л., 1927 и 1928 гг.) и в обзорных статьях и монографиях об историко-литературном процессе 20-х гг. (Лежнев А., Горбов Д. Литература революционного десятилетия. Харьков, 1929). Но поскольку Соболь-художник «очень часто расходился с запросами читательской массы, не попадая в тон современных «конструктивных» требований»33, интерес к его произведениям, спровоцированный во многом трагической смертью писателя, вскоре угас. Таким образом, критическое и литературоведческое осмысление творческого наследия А. Соболя уже к началу 1930-х гг. утратило свою актуальность на фоне текущего момента литературного развития.
Современное литературоведение обошло вниманием наследие писателя, хотя его творчество представляет обширный материал для исследования. А. Соболь является автором многочисленных рассказов и повестей, большинство из которых вошли в 4-томное Собрание сочинений писателя (1927 г.) («Салон-вагон», «Люди прохожие», «Мемуары веснущатого человека» и др.), романов «Бред», «Пыль», нескольких книг воспоминаний и разрозненных пьес.
В 1980-1990-е годы на волне интереса к трагическим судьбам забытых писателей прошлых лет и их творчеству произведения А. Соболя вновь начали появляться на страницах популярных общественно-публицистических и литературных журналов «Литературная Россия», «Огонек», «Октябрь»34. Предваряли эти публикации небольшие заметки, призванные отчасти удовлетворить естественное любопытство читателя в отношение жизни и творчества автора35. В большинстве своем это были беглые наблюдения над произведениями, которые репрезентативны как факт нашего ограниченного знания отечественной словесности, но мало интересны в научном плане.
Попытки биографического исследования предпринимала Саломея Хлавна, располагающая значительными материалами, касающимися жизни писателя. Ее статьи «Обожженные лавой», «Снято Овсянико-Куликовским по просьбе Бунина или История одного конфликта»36, написанные с привлечением рукописей статей и писем А. Соболя, раскрывают подробности его биографии 19171921 гг.
Время от времени имя А. Соболя появляется в различных историко-литературных исследованиях, но всегда исключительно как принадлежность ряда37, как некая фоновая фигура, в сопоставлении с которой раскрывается более яркий писательский образ.
Однако до настоящего времени непосредственно посвящена творчеству А. Соболя лишь одна работа литературоведческого характера статья С. Шершер «Поэтика отчаяния»38. Статья представляет собой своеобразный опыт прочтения повести А. Соболя «Салон-вагон», однако автору удается не только выявить некоторые особенности соболевской поэтики, проявившиеся в данном конкретном произведении, но и уловить основные моменты специфики личности и творческой индивидуальности писателя, тем самым выделив его из общей писательской массы начала ХХ века.
Прежде всего С. Шершер обращает внимание на то, что биография А. Соболя «это не просто типичная биография российского человека начала ХХ века, а ее сгусток, ее супервариант»39. Он настолько герой своего времени, что не ищет другого для своих произведений и пишет образ современника с себя, попадая в десятку. Но постоянное стремление «подделать себя под эпоху», «быть как все, быть со всеми» при том, что «ближе был ему отдельный человек со всеми его переживаниями»40, явилось причиной трагической раздвоенности писателя, ставшей знаком его личной и творческой судьбы.
По мнению С. Шершер, А. Соболь находит для описания своего раздвоенного, раздробленного мира наиболее адекватный образ зеркало, которое подсказывает и метод: «оно начинает дробить или по меньшей мере двоить все, что попадается на его пути: от раз-двоения отраженного в нем персонажа до у-двоения слов, предметов или явлений»41. Исходя из этого, автор статьи выявляет основной стилевой прием А. Соболя повтор: от повтора отдельных слов («еле-еле», «дробно-дробно», «летит-летит» и т.д.) до повтора фраз («строгими мерами как»), от повторяющихся из произведения в произведение образов героев до «многочисленных близнецов фактически одной повести»42. И все эти повторы в конечном итоге рождают неповторимый ритм прозы писателя. Неповторимый даже при том, что в двадцатые годы ритмическая проза стала общим местом. Причина этого в том, что для Соболя ритм его прозы не «шум времени», не отзвук внешнего мира, а «малый след, осколок, выброс той внутренней музыки, постоянно звучащей, дрожащей, дребезжащей в нем»43. С. Шершер считает ритмическую прозу А. Соболя не данью литературной моде своего времени, но естественной и единственно возможной для него формой письма: «Если что и подделывал Соболь, то не наличие ритма, а его отсутствие»44.