Отец даже не стал спрашивать меня, передумаю я или нет, ибо он чувствовал моё твёрдое намерение непременно посетить могилу этого загадочного Иссы.
Я о нём ничего не знаю, произнёс он, уже когда мы ехали в экипаже, трясясь по неровным дорогам Хайдерабада.
Мадам Энн всё время молчала, затем она раскрыла книгу, лежащую у неё на коленях, и начала читать её. Но было ясно видно, что она совсем не вникала в суть прочитанного, она думала о чём-то другом. Я осторожно коснулся её руки, хотя это было не принято в обществе, однако мадам Энн отнеслась к моему жесту с большим пониманием. Она посмотрела на меня, отвлекшись от чтения.
Мадам Энн, Вы жалеете, что посетили гуру Рам-Даса? спросил я.
Она долго смотрела на меня, затем закрыла книгу, глубоко вдохнула и произнесла:
Нет, юноша, я ни о чём не жалею. Человек редко думает о смерти, отталкивая её, потому что боится боли и неизвестности. Но я поняла, что смерть неизбежна так же, как неизбежен этот мир, который существует вокруг нас. По приезде я решу свои дела с наследством, разыщу моих племянниц, о которых я долгие годы ничего не знала из-за разрыва отношений с сестрой. Наверное, это правильно. Наверное, я должна была подумать об этом, но не думала. Собственное легкомыслие мешало мне.
Мама не слушала нас, она смотрела за окно экипажа и обмахивалась платком из-за сильной жары. Отец глядел на часы.
Кто такой этот «Исса»? спросил через какое-то время по мере нашего приближения к гробнице я.
Я слышала от людей, что этот человек родился в Иудее. Он был мудрецом и много путешествовал. Его звали Иисусом, но местные жители на своём наречии называют его «Иссой».
Вы думаете, это был тот самый Иисус, сын Марии и Иосифа, который являлся бунтарём, и был распят за это?
Мадам Энн пожала плечами:
Для людей Запада имя Святого Иссы ни о чём не говорит, вероятно, потому что из Священных Писаний это имя было изъято, и в Писания попало то, что было выгодно лишь определённым силам.
Мы остановились в небольшом местечке, где располагался постоялый двор для путешественников, чтобы отдохнуть, напиться и сменить лошадей.
Я знал, это было моё последнее путешествие по Индии, прежде чем я вернусь в Россию и поступлю в военный корпус, чтобы продолжить свою карьеру.
Я был на перепутье, причём, это «перепутье» наступило совсем неожиданно для меня.
Иудея, 1 век н.э.
«Я должен был покинуть Великий Иерусалим, я не желал больше оставаться в этом чуждом для меня городе, полном высокомерия вожаков и одновременно услужливости и холуйства толпы. Что я мог ещё дать этим людям? Ничего.
Лишь немногие воспринимали меня Личностью, и это были мои ученики; другие же видели во мне заносчивого бунтаря, навязавшего им свои взгляды. Я никому ничего не навязывал, я просто жаждал познать этот мир и найти подтверждение тому, что уже снизошло на меня в моих Откровениях, когда я был ещё совсем ребёнком и сомневался в том, что говорили фарисеи и первосвященники.
Они утверждали, что с Создателем может общаться лишь избранный, что это недоступно обычному смертному человеку. Они держали мой народ в темноте, они управляли теми, кто слепо верил в их лживые «истины».
Я должен был удалиться, ибо сердце подсказывало мне, пройдёт время, м люди сделают из меня идола; они привыкли делать идолов из всего. Я должен был удалиться, потому что сама мысль о подобном была невыносима мне. Быть идолом для меня являлось оскорбительным. Никто не понимал того, что я не идол, не бог, а человек с присущими каждому человеку слабостями и сомнениями, но люди, что шли за мною, испытывая те же лишения, что и я, не хотели верить этому. Я думал иначе, чем они, и уже это одно являлось для них чудом.
Но это не было чудом, это лишь сомнения, присущие любому человеческому существу. Я сомневался, я искал истину, но они думали, что я уже её познал, и я не мог переубедить их в этом. После снятия с Креста, некоторое время я был ещё болен, меня лечили, а затем я принял решение удалиться. Честно говоря, оно далось мне с большим трудом, потому что трудно бывает расстаться со всем, к чему привык человек.
Моя мать Мария твёрдо решила последовать за мною, но я запретил ей это.
Ты останешься в Иудее, мама, сказал я ей, но должна будешь покинуть Иерусалим. Здесь опасно оставаться.
Почему же, сынок?
Потому что начнутся гонения на моих учеников, которые согласятся добровольно отдать свои жизни за то Учение, которого ещё пока нет.
Почему же, сынок?
Потому что начнутся гонения на моих учеников, которые согласятся добровольно отдать свои жизни за то Учение, которого ещё пока нет.
Я хотел это предотвратить, правда, не знал, как это сделать люди так агрессивны, что жаждут крови по малейшему поводу.
Нет-нет, они не приходят такими в этот мир, ведь мы приходим сюда с самыми добрыми чистыми намерениями и мыслями. Мы совершенны по природе своей, но не осознаём этого. Здесь мы становимся другими, здесь мы что-то кому-нибудь хотим доказать, чтобы выглядеть на фоне другого лучше.
Я отошёл от проповедей, я хотел сосредоточиться на себе, только на себе одном и понять, кто я такой, и для чего все эти мысли так волнуют меня.
Здесь в этом мире нет терпимости к тем, кто мыслит иначе, кто отличается от толпы.
Мария, та женщина, которая называла себя Магдалиною и раньше являлась легкодоступной, чтобы за звонкие монеты ублажать мужчин; она хотела пойти со мной, и я не мог воспрепятствовать ей в этом.
Она хотела быть со мной, как и я с нею, несмотря на все трудности, перипетии и превратности, которые встанут на нашем пути.
Несмотря ни на что, мы были счастливы друг с другом, хоть у меня и не было дома, и я путешествовал из одного города в другой, пользуясь перекладными и гостеприимством тех, кто испытывал ко мне симпатию, а таких находилось немало.
Эти люди являлись грамотными, среди них были и те, кто обладали грамотой, но все они ничего не понимали из того, что я говорил им.
Они просто были расположены к нам, вот почему мне приходилось использовать притчи таким образом я мог донести до них те знания, те свои Откровения, что снизошли до меня в один из дней, когда я молился в Гефсиманском Саду и ел плоды смоковниц.
Однажды, когда я набрёл на очень красивый сад какого-то богатого землевладельца и был обессилен из-за жары, чтобы держать путь дальше, какая-то женщина напоила меня водой.
Она была очень добра ко мне, и я, испытывая благодарность, искреннюю благодарность к этой доброй женщине, являвшуюся, по-видимому, служанкой в том богатом доме, я сказал ей:
Ничего не бойся. Никогда ничего не бойся, о, славная женщина.
Женщина оставила ведро возле колодца и, присев рядом со мной на лавку под двумя раскидистыми смоковницами, произнесла:
Я и в самом деле привыкла испытывать страх, господин. И слова твои явились бальзамом на мою страждущую душу.
Так впервые об этом возникла притча, хотя всё, в общем-то выглядело довольно тривиально, и не было чудес.
.После того, как раны мои затянулись, я покинул Иерусалим вместе с Мариею.»
Постоялый двор оказался до отказа переполненным, потому что кроме нас здесь пребывали ещё одни эмигранты из России, несколько англичан и один француз. Они проклинали тот день, когда они решили поехать в Индию, потому что чувствовали себя прескверно в столь невыносимых и неестественных для себя условиях.
Мы сразу же напились воды, я лёг спать и совсем не знал, что происходило вокруг меня. Кажется, за стеной играло громко пианино, и кто-то старался исполнить русскую песню «Гори, гори, моя звезда».
Я сразу же отключился, так как был слишком утомлён. Сон пришёл сразу, и я лишь запомнил то, что продирался через что-то, будто, это была стена, но стены я не видел.
Затем стена эта была разрушена и там за гранью я различил человека в ветхих одеждах. У него были ясные голубые глаза, борода и длинные волосы, и он глядел на меня очень внимательно, будто, изучал.
А затем сон прервался, я был разбужен некоторой прохладой, ворвавшейся в мою комнату. Слуга открыл окно, я видел, как на ветру колебались занавески. Слуга поклонился мне и попросил прощение за столь внезапное вторжение в мои покои.
Ваша мать, г-жа княгиня, попросила разбудить Вас, произнёс слуга-индиец на английском.
Я поблагодарил его и вручил чаевые, он вновь поклонился и исчез.
Я посмотрел за окно. Во дворе сновал кучер весёлый индиец в голубой чалме, который даже уже мог говорить по-русски немного.
Многие кучера владели несколькими языками этому их обязывала их профессия.
Мадам Энн в своём ярко-малиновом сари, которое она надела специально для этой поездки, подошла к кучеру и перекинулась с ним несколькими словами на телугу. Да, вероятно, это был диалект «телугу» или «пали», или, быть может, ещё какой-нибудь диалект.
Я не знал ни одного диалекта, хотя уже был знаком с отдельными фразами на телугу. Доктор, который лечил меня, иногда разговаривал с пациентами, и они отвечали ему, благодарные тому, что англичанин потрудился усвоить их язык, и гордые этим.