Бабушку Дарью я представляла себе высокой, худощавой с серыми добрыми глазами в белом домотканном платке, под которым она прятала свои волосы, покрытые сединою. Деда Андрея я представляла тоже высоким с косматой головой и большими руками, у него был сильный голос, однако он становился чуть приглушённым, когда дед читал молитвы. Ещё я часто вижу сон, в котором молодая женщина в голубом, как ясное небо платье, держит меня на руках и баюкает, напевая при этом мелодичную колыбельную. Слов колыбельной я не запомнила, но в своих мечтах я всегда уношусь к этому сну, стараюсь представить всё до мелочей и даже то, как молодая женщина смеётся очень заразительным добрым смехом. Кто она? Откуда так неожиданно всплывают в моей памяти подобные картины, и хорошо, если бы они никуда не исчезали. Какое оно, Солнце? Как выглядит небо? Почему все твердят о том, что оно голубое, а трава зелёная?
Я тоже «вижу» перед собой множество оттенков и красок, но что созерцают те люди, которые от рождения не являются слепыми? Как окружающий мир отображается в их глазах? О боже, когда у человека вообще нет чего-либо, всеми силами души он старается заполучить это, однако затем полученное теряет для него ценность.
Скажите, если человек поёт, происходит ли это от радости или от боли, а может в песне заложены самые дорогие ему чувства? Иногда я пою, потому что мне хорошо, но чаще при помощи песни я отдаляю любые мысли об унынии, могущие повлечь за собою душевную травму. Стихи сами приходят мне в голову, как будто я считываю их из некоего запредельного пространства, как будто кто-то невидимый нашёптывает мне слова моих песен.
Бабушка Дарья и дед Андрей любили слушать, как я пою. Сначала бабушка обучила меня псаломам из книги Давида, и оставшись в полном одиночества, я представляла себе, как зажигаются торжественно свечи в позолочённых канделябрах, и святые угодники оживают на иконах, всё вокруг меня наполняется неземным Светом. Какой он, Свет? В моих глазах он представляется мне постоянно уходящим вдаль огненным шаром, который освещает темноту, он живой, способный ощущать и чувствовать, а также общаться на непонятном для остальных языке.
Перед смертью бабушка позвала меня к себе и сказала:
Танюша, о смерти моей не плачь, ибо тот, кто рыдает по покойнику, себя больше жалеет, нежели душу его. А жалость, она ведь словно жало боль приносит, а не облегчение. О судьбе своей, Танюша, не беспокойся, у тебя дар есть, с ним не пропадёшь.
Какой же у меня дар, бабушка?
Ты поёшь так, словно сам Господь поёт чистым голосом любви, и у того, кто слушает тебя, сердце трепещет.
Раньше я ничего такого не замечала, вот разве что я слепая и не могу видеть людей.
А ты видь сердцем, оно никогда не обманет. Сердце дом для души. Ты много ещё трудностей преодолеешь и тогда только поймёшь, что не всегда счастлив, кто богат и внешне красив, счастье оно ведь в другом.
В чём же, бабушка?
У каждого своё счастье и своя правда, каждый волен выбирать между огнём и водою. И не бог виноват, что человек несчастен, просто душа его истерзана.
Я слышала её слабое дыхание, взяла холодную ладонь бабушки в свою руку и прижала к своей щеке. Из глаз моих брызнули слёзы, я не могла удержаться от нахлынувших на меня рыданий, хотя бабушка и не одобряла этого.
Ты с дедом Андреем иди и слушайся его. Он добрый человек, много пострадал, поэтому и мудрость человеческую приобрёл. А мудрость, Танюша, вещь ценная. Она выведет к тому, что бог изначально определил для души твоей.
Я поцеловала её ладонь и тихонько прошептала:
Не умирай, бабушка, я очень тебя люблю. Пожалуйста, не покидай меня. Ближе тебя нет у меня никого.
Поплачь, Танюша, сердце очистится. Поймёшь же ты слова мои позже, когда повзрослеешь и наберёшься опыта. Сейчас ты ещё маленькая, несмышлёная, у тебя много мечтаний, много грёз. Слепота не болезнь, а тоже дар бога, но ты не воспринимаешь её, как дар.
Голос бабушки был спокойным, даже наш кот Мурзик замурлыкал и начал ластиться к моим ногам. Я обняла бабушку:
Бабушка, я «видела» Ангела. Он был очень светлым, он разговаривал со мною. Бабушка, он дал мне нечто неосязаемое, я часто «вижу» этого Ангела.
Люди не знают об их существовании, не задумываются, что хорошие мгновения случаются от соприкосновения с ангелами. Ангелы не требуют благодарности, они просто хотят, чтобы люди всегда были счастливы. Не думай, Танюша, что если я умру, ты останешься одинокой. Нет, Ангел твой будет с тобою. Ангел поможет тебе, даст душе твоей успокоение.
Люди не знают об их существовании, не задумываются, что хорошие мгновения случаются от соприкосновения с ангелами. Ангелы не требуют благодарности, они просто хотят, чтобы люди всегда были счастливы. Не думай, Танюша, что если я умру, ты останешься одинокой. Нет, Ангел твой будет с тобою. Ангел поможет тебе, даст душе твоей успокоение.
Бабушку похоронили на сельском кладбище с единственной часовней. Хоронили всем селом. Отец Александр прочёл молебен над телом усопшей, размахивая кадилом, тотчас часовня наполнилась ароматом благовоний. У отца Александра сильный голос, хор монахинь отражался от стен многоголосым эхо, они пели призыв к архангелам. Я чувствовала, как дед Андрей, стоя позади меня, крестился, вытирая катившиеся по морщинистым щекам слёзы. Плакал он искренне, словно изливал душу. Общая атмосфера была наполнена глубокой скорбью.
В силу своей болезни я не видела ничего, ни грустных лиц людей, ни торжественности окружающей обстановки, ни обшитого красной материей гроба, в котором лежала бабушка Дарья, ни отца Александра в чёрной церковной ризе, размахивающего кадилом, ничего этого я не видела, но мне показалось, что какое-то белоснежное пятно мелькнуло в стороне алькова с иконостасом. Пятно начало оформляться в белоснежную фигуру с двумя крыльями, затем я чётко увидела моего недавнего гостя Ангела. Он три раза помахал мне, затем улыбнулся, очевидно ждя от меня того же. Я, как и он, улыбнулась ему и поприветствовала его тремя взмахами руки.
Кто-то с силой толкнул меня в бок, должно быть, это была наша соседка по дому Аксинья.
Нехорошо, с укором прошептала она, Стыдись.
Мне стало неловко за мой опрометчивый поступок, потому что в пределах церковных стен никогда не разрешалось улыбаться, здесь всё должно быть строгим и торжественным, во всяком случае так учил церковный староста Пётр Митрофанович Хворостин. Он был толстым, высокомерным, любил раздавать советы направо-налево, считая себя человеком привилегированным, «Господу угодным». Бабушка почти каждую среду или пятницу угощала его свежими пирожками с повидлом, любил их Пётр Митрофанович, поэтому и часто заглядывал к нам по вечерам. Бывало, сядет за стол, оглядит обстановку и скажет при этом:
Тебе бы, Степановна, в новый дом перебраться, твой-то вот-вот рухнет, непонятно на чём только держится, а ты ещё заботишься о проходимцах.
Перебраться-то я не против, отвечала бабушка, да помочь со средствами некому.
Пособил бы, только у самого всё по полочкам разложено, лишнего нет.
Насчёт проходимцев же, продолжала бабушка, Вы, Пётр Митрофаныч, вовсе не правы. Коль считаете себя божьим человеком, то и к людям относитесь по-божески. Есть такие, кто почтенья к себе требует, но почтенье это показное, от дьявола оно. Душа должна быть чистой, вот что для бога в радость.
После этого разговора Пётр Митрофанович стал реже появляться у нас, однако от бабушкиных пирожков никогда не отказывался. Видать, неосознанно понимал он, что таится в этих простых пирожках какой-то секрет. А я давно знала секрет бабушки Дарьи, ибо она сама поведала его мне:
Танюша, всё, что ты делаешь, делай с особенным вдохновеньем и любовью.
Действительно, когда бабушка занималась стряпнёй, работа спорилась в её руках: и тесто выходило отменным, и начинка таяла на языке.
Стоя в мрачной часовне с пропитанными многолетней копотью стенами, отчитанная Аксиньей, я вдруг осознала, что потеряла самого близкого, самого дорогого себе человека, без которого даже не могла представить, как сложится моя жизнь в дальнейшем. Всё, что я могла представить себе в свои неполные девять лет, была зияющая дыра пустоты, через которую мне никогда не перейти.
Слёзы вновь хлынули из глаз моих безудержным потоком, я упала почти без памяти на колени и зарыдала. Возможно, я плакала от жалости к себе, как говорила перед смертью бабушка Дарья, возможно перед страхом будущего, который с тех пор почти каждый день преследовал меня. Она являлась для меня опорой, надёжной защитой и ласковой заботой, и вот в одночасье я лишилась всего этого. Я почувствовала свою полную беспомощность перед жестоким равнодушным миром, с которым мне ещё предстояло столкнуться в схватке за собственную свободу и право на уважение. Это право я должна была ещё заслужить слепая разочарованная девочка
Могилка бабушки со слов деда Андрея представляла собой небольшой холмик с деревянным крестом-распятием. Крест выстругали добротным, «дабы проходившим мимо путникам он дорогу освещал», так говаривала бабушка незадолго до смерти. Возле холмика росла берёза, как русская красавица, на её тонких ветках летом будут ворковать озорные воробьи и чибисы, успокаивая её своими звонкими песнями.