Родственники милой моей лишь одно испытание рыжему женишку устроили: дескать, если съест он сердце невесты, что в сосуде хранилось, мною же украденном, так она по гроб его будет. Лис алый светящийся комочек слопал мигом и не подавился! родня только успела переглянуться между собой. Странно так переглянулись, родственнички-то: довольно, да с усмешечкой тайной
Да только мне не до чужих взглядов было, как понял чудовищную ошибку свою! Бешеная злоба тьмой застлала глаза, когда узнал я правду. Не помню, где взял оружие Не помню, как схватили и били
Любимая, чем же прогневили мы Господа?.. Где милосердие ваше, Небеса? Как жить, как дышать? ведь ты и жизнь моя, и моё дыхание!..
Очнулся от холода: подземелье мрак, сырость, цепи.
Что вору оковы? Что вору решётки?.. Тьфу!.. С помощью заклинаний высвободился из железных пут. Обидчики мои не догадались их заговорить. А вот с решётками незадача вышла. Не было их там Ящерицей ползал в темноте, ломая ногти, обдирая в кровь пальцы: обшарил каждый угол, ощупал все щели, все выступы и углубления, но ни окон, ни дверей не нашёл, всюду камень!
Уныние великий грех. Думай, думай, разбитая головушка! Ищи выход из западни! Или я не Скрумль?
Перебирал одно заклинание за другим, но холодные стены оставались недвижимы. Правда, оставалось ещё одно средство
В ту нашу первую и единственную встречу, любимая доверила мне своё настоящее имя. То самое, что мать даёт дитю при рождении, шепнув ему на ухо, и которое до поры до времени знает только она. То имя, что дарят только самым близким. То, чем так рады завладеть духи и демоны, чтобы повелевать смертной душою по своему усмотрению. Ну, да вы сами всё знаете.
"Позови меня, когда станет совсем худо," сказала она тогда. Но лучше я заживо сгнию в подземелье, чем сделаю это: почём мне знать, что ни одно исчадие зла не нашло себе убежища в этом каменном мешке? Разве могу я подвергнуть её такой опасности?
И едва решил так, раздался страшный грохот! Тьма раскололась, и в просвет треснувших стен темницы увидел я серебряную главу дракона:
Вот и последнее условие выполнил ты!..
*****
Согласен ли ты, любимый, разделить мою судьбу?..
Согласен ли я пройти боль и муки перерождения, и стать уродливым, рогатым чудовищем? Провести во льдах добрую половину жизни, испытывая нечеловеческие муки голода? Рисковать своей головой ради малейшей прихоти короля?
Да! Ибо я люблю тебя!..
*****
В то утро матушка Гримла овсянку варила. Это у Скрумлей обычаем: по утрам всенепременно тарелочка овсяной жижи. Кашка булькает себе в котле, матушка в кухне возится: шуршит по хозяйству, да одним глазком за варевом приглядывает, чтоб не убежало. Вдруг дверь входная бам-с!.. чуть не с петель долой!
Вбегает запыхавшийся чумазый мышонок:
Матушка Гримла! Матушка Гримла!.. Скореича!.. Улетают!.. крикнул, на месте подпрыгнул разов несколько, точно мячик, и бежать!
Старуха руками всплеснула:
Охти ж мне!.. полы длинной юбки подобрала, и за ним!
Так и проскакали по сонным улочкам старый да малый вплоть до окраины деревеньки. А за околицей ждали их двое.
Прощание было недолгим: длинные проводы лишние слёзы. Утреннее солнышко ещё жмурилось да позёвывало, выглянув из-за дальних холмов, когда две пары упругих крыльев рассекли свежее голубое небо. Сделав круг над васильковым лугом, драконы взмыли выше, и вскоре растаяли в синеве.
Дела-а! вздохнул припоздавший Скруп, провожая взглядом улетевших.
Бывает коротко отозвалась матушка Гримла, концом платка вытирая глаза, слезящиеся то ли от солнца, то ли ещё от чего.
И больше ничего не сказала, слишком долго было бы рассказывать: и про то, как подменила она Буглюмовы карты, и как использовала старое заклятие, чтоб свести две судьбы, и много всего другого Ведь начинать историю пришлось бы ещё с тех времён, когда девчонкой стянула она у подвыпившего проезжего сказителя мешочек старинных преданий. Среди прочих сказаний, было там и про то, что служит оковами дракону его собственное сердце: покуда бьётся оно, мучается крылатый в человечьем обличье, уязвимом и недолговечном. Стоит же сердцу пропасть, как обретает он долголетие и свободу: разве что король может править судьбой его, но то отдельная история, так же как и про то, что случается с тем, кто отведает его вкус.
*****
Давно ушла уж домой матушка Гримла некогда ей особо рассусоливать: помимо счастья и оберега близких много и простых забот у хранительницы очага. А Скруп всё лежал в стоге прошлогоднего сена. Грелся на солнышке, почёсывал толстое серое брюшко, щурился, глядя в небо, и лениво размышлял: хорошо ли то, что негаданно выпало его кузену? И каково променять домашний уют на жизнь, полную скитаний и опасностей?
*****
Давно ушла уж домой матушка Гримла некогда ей особо рассусоливать: помимо счастья и оберега близких много и простых забот у хранительницы очага. А Скруп всё лежал в стоге прошлогоднего сена. Грелся на солнышке, почёсывал толстое серое брюшко, щурился, глядя в небо, и лениво размышлял: хорошо ли то, что негаданно выпало его кузену? И каково променять домашний уют на жизнь, полную скитаний и опасностей?
Впрочем, чуть погодя вымолвил он, не всякой крысе дано стать драконом Наверное, это чего-то да стоит!
И после долго ещё всматривался он в бездонную синь, где неспешно текли взбитыми сливками огромные облака, и думал, что теперь-то братец Гезза узнает их вкус
Небо рыб
Зря я ему это рассказал. Всё заканчивается ссорой.
Ты хоть понимаешь, что можно срубить на этом бабла?! голос говорящего становится шерстяным и хриплым. Понимаешь?
Его воспалённые глаза испытующе впиваются в моё лицо. Он наклоняется так близко, что отчетливо видно каждую красную ниточку жёлтых бессонницей белков, каждое пёрышко серой радужки, окаймляющей огромные зрачки, безумные озера неутолённых желаний. Я не хочу оказаться там, во мраке чужого бреда, и молча отворачиваюсь к стене.
Пружины старого дивана сварливо скрипят подо мной ему изрядно надоели и мы, и наши бесцеремонные гости. Оттого старик характером подл и мелочен: то коварно подогнет усталую ногу, то так громко стенает в ночи, что взбешённые соседи барабанят в стены, завидуя чужому короткому счастью. Вот и сейчас: из его дряблых руин в бок исподтишка впивается что-то острое. Но я терпеливо недвижим лишь бы оставили в покое! Диван злорадно хихикает: шерстяная хрипота становится громче, назойливее, нестерпимее
Слышишь меня?.. Слышишь?!
Нет, я давно уже тебя не слышу. Как и ты меня. Родные братья, но мы оба оглохли, раздавленные катком бытия, очерствевшие, покрывшиеся коростой взаимного равнодушия, из трещин которой всё реже сочится мутная сукровица чувств глумливая пародия на прежнее. Говорят, кровь не водица
Быстрые шаги. Хлопает дверь зло, громко, с вызовом.
Я вскакиваю:
Вернись, урод!..
Бросаюсь к вешалке у входа. Так и есть: он опустошил мои карманы. Этот гад забрал наши последние деньги! Мои деньги!
Схватив куртку, вылетаю в коридор. Воняет помоями и кошками. Торопливо гудит убегающий лифт. Зачем-то бросаюсь по лестнице вслед, перескакивая ступени, хотя понимаю: не догнать На чёрной улице пронзительно холодно. Ночь неприветливо щурится волчьими глазами редких фонарей. Я оглядываюсь: беглец растаял где-то в этих льдистых сумерках. Ковыляю к ларьку неподалёку: существо, обитающее в его глубинах, иногда ссужает избранных дешёвыми сигаретами в долг.
Затяжка обжигает ободранное морозом горло. Кашляю, ругаюсь, упрямо затягиваюсь снова Из темноты выплывает бесформенная масса: многорукая, многоголовая. Стайка подростков. Самые страшные городские хищники.
Отработанным манёвром они берут меня в кольцо. Волчата бурно радуются нечаянной жертве. Я для них возможность развлечься. Кто-то отпускает грубые шуточки, остальные гогочут. Это прелюдия. Не вступая в переговоры, вытаскиваю нож. Шансов мало, но
*****
тусклый свет так режет глаза! Тупая боль будит сознание: жив Расплывчатый мир постепенно приобретает узнаваемые очертания это моя нора.
В кресле рядом с диваном шевеление. Невзрачная девчонка, истёртая донельзя, точно медный пятак, прошедший через сотни рук, так что и рисунка не разглядеть, протягивает чашку:
На водички! в её глазах участие, смешанное с брезгливым любопытством. Так разглядывают сбитую машиной собаку: и жалко, и гадко.
Почему-то девочка кажется мне знакомой. Контуженой голове понадобится некоторое усилие, чтобы понять: она и есть то маленькое божество из злополучного ларька. (Превращение безликого существа в божество происходит, когда я узнаю, что девица спасла мое бренное тело. А может, и душу, если она у меня есть.)
Сожгли магазинчик, равнодушно упоминает она, собирая разрозненные бусины трагической ночи в единую нить. И еще спокойнее добавляет: Ну, не жить пацанам, если Азамат их вычислит! и поясняет: Хозяин мой.
Из разговора выясняется, что спасительница нянькается со мной уже пару суток.
Отсижусь у тебя немного, пока хозяин не отойдет. А то попаду заодно под горячую руку, заявляет она.