Ну сударь же! нетерпеливо позвал капризный голосок.
Разные бывают обстоятельства. Ну да вы ж ими не интересуетесь. Гриша спрыгнул с лесенки и зашагал к девице, решительно погромыхивая чайником.
Ноздри Мити снова дернулись он узнал запах. Ничего общего с ретирадой тот не имел, Митя слышал его, еще когда был мал, до перевода отца в Петербург и возвращения в их жизнь матушкиного семейства.
Митя потянулся к прихваченной из вагона тяжелой отцовской трости.
Перегнулся через перила вагонных «сеней».
И с глухим стуком опустил набалдашник Грише на голову.
Реалист замер, покачнулся, ноги его подломились, и он рухнул как подрубленное дерево. Чайник, дребезжа, откатился в сторону.
Тихо было на перроне, тихо ветерок шелестел в листве да паровоз пыхтел. Гриша лежал, прижавшись щекой к земле, и вокруг головы его расплывалось кровавое пятно.
Митька! Ты что творишь! раздался крик отца.
Дверца вагона с грохотом отлетела в сторону. Рыча от ярости, будто у него и впрямь была примесь Древней Крови, только не Сварожьей, а Велесовой, путеец ринулся к Мите.
Ухватившись за балясину, Митя сиганул на перрон прямо бесчувственному реалисту на спину. Вопль пронзительный, совершенно нечеловеческий, ввинчивающийся в уши и словно вытаскивающий внутренности через них пронесся над станцией. Шум буфетной испуганно стих. Путеец в вагонных «сенях» скорчился, безуспешно пытаясь зажать уши. В вагоне загрохотало: спящие пассажиры падали с диванов и лавок. Отчаянно, как подколотый поросенок, заверещал ребенок.
Она метнулась из мрака ретирады сплошной ком розового шелка, летящих темных волос и болтающегося на лентах капора. В два прыжка, отталкиваясь всеми конечностями, как обезьяна, девица в розовом кинулась к окровавленному реалисту. Митя успел увидеть ее лицо хорошенькое, юное, с ровными дугами бровей, пикантной родинкой над верхней губой. И желтыми клыками, похожими на толстых червей, лезущих из розового бутона.
Митя ударил тростью прямо в пасть. Посеребренный шар набалдашника с хрустом вломился в клыки. Девица опрокинулась на спину, моментально взвилась на четвереньки и так и застыла, покачиваясь туда-сюда, точно готовящийся к броску паук. Ее рот, теперь похожий на выжженную рану, скалился обломками зубов, а шея то раздувалась, как сытая змея, то опадала, проваливаясь, как пустая кожа.
Успевший вскочить Митя замер, ногой опираясь на спину реалиста и держа трость наготове.
Ашшшш! Девица пронзительно зашипела, судорожно, как рыба, открывая и закрывая обожженный серебром рот меж клыков на перрон потекла черная, похожая на густую смолу жижа. Оттолкнулась четырьмя конечностями и снова прыгнула.
Набалдашник Митиной трости ударил твари в живот. Митя присел, подправляя прыжок, придавленный всей тяжестью реалист издал хриплый стон и почти перекинул тварь через себя. Кривые когти на тонких девичьих пальцах мазнули у самой головы, выдрав с мясом клок волос. Мертвячка впечаталась спиной в борт вагона, и тот закачался; изнутри снова донеслись вопли. Растопырив руки и ноги, вниз головой юбка завернулась, открывая панталоны с бантиками, болтающийся на лентах капор мел землю тварь повисла на борту вагона, точно приклеенная. Чудовищно изогнулась, оттолкнулась и заскочила на крышу. И эдаким вывернутым пауком стремительно побежала по вагону.
Ах ты ж стерва! Глухо забухали сапоги из вокзала, дергая рукоять служебной сабли, бежал путейский жандарм. В густых моржовых усах застряли клочья квашеной капусты. А ну слазь! Тряся нависающим над ремнем чревом, жандарм заскакал вдоль вагонов, пытаясь достать тварь саблей. Кончик сабли бессмысленно скреб по вагонной крыше, но тварь заметалась. Скакнула вправо-влево, попыталась скользнуть в вагонное окно внутри пронзительно завизжали. Заверещала сама и снова прыгнула.
Она рухнула на спину согнувшегося от боли жандарма, оттолкнулась, вспоров мундир когтями, перемахнула на стену вокзала. Резво перебирая конечностями, побежала вверх по стене, к распахнутым окошкам вокзальных башенок. Из одного высунулась растрепанная баба явно только проснувшаяся и сдуру выглянувшая на шум. В другом Митя невольно дернулся. В черном квадрате окна смутно виднелись две маленькие фигурки, тесно, виском к виску, прижавшиеся друг к дружке. Видно, с испугу. Дети, чтоб их Жива любила! Самое навье лакомство!
«Жил мальчик страшный ротозей невесть почему зазвучали в голове глупые детские стишки. На крыши, облака, людей заглядывался вечно он»
«Жил мальчик страшный ротозей невесть почему зазвучали в голове глупые детские стишки. На крыши, облака, людей заглядывался вечно он»
Дети! Закройте окно! услышал он чей-то надсадный крик Неужели свой собственный?
А-а! А-а! Баба замерла в оцепенении, даже не пытаясь захлопнуть створку, и только выла пожарной сиреной, глядя на мчащуюся к ней по кирпичной кладке клыкастую, когтистую смерть.
Тварь подпрыгнула, оттолкнувшись от стены, повисла на подоконнике пышный подол розового платья качался туда-сюда, как колокол. Когтистая лапа метнулась к завывающей бабе
Митя схватился за манжет рубашки
Над его плечом свистнуло и тяжелый нож вспорол воздух. Посеребренное лезвие прошило шелк розового платья насквозь, будто под ним и не было спины. Шелк с треском распался и повис похожими на крылья розовыми лохмотьями. Кончик ножа высунулся из груди твари, как проклюнувшийся из скорлупы птенец. Болтающаяся на подоконнике мертвячка с хрустом и щелканьем скрутила шею так что лицо поменялось местами с затылком и распахнула пасть для нового вопля
Второй нож вошел ей точно меж выломанными зубами, превращая убийственный крик в сдавленный сип и бульканье. Стоящий на перроне отец не иначе как прямо из окна выпрыгнул! вскинул третий, последний нож. И хладнокровно, как на тренировках в сыскном, швырнул его мертвячке в живот.
Нож с мягким чвяканьем вошел в плоть. Тварь отбросило назад, ее когти проскребли деревянный подоконник, оставляя на нем глубокие борозды, и она рухнула вниз, с глухим шмяканьем ударившись о землю под окном. Замерла.
Розовое платье начало стремительно выцветать, словно пропадая во мгле.
Глава 7
Сон до Хацапетовки
Плавным, кошачьим шагом отец скользнул мимо Мити. Выдернул трость у сына из рук и настороженно потыкал в скорчившуюся под стеной неопрятную кучу. Хрустнуло, тело с глухим стуком перекатилось набок, откидывая обтянутую лохмотьями высохшей кожи руку. Из-под стремительно чернеющего капора скалился старый желтый череп.
Выскочивший на крыльцо буфетной купчик икнул, округлившимися глазами глядя на скелет, и в тишине вдруг громко и фальшиво пропел:
Рыжий-рыжий, конопатый, убил дидуся лопатой.
Я тому его рубав, шо дидусъ мой лютый нав!
И сунул в рот стиснутый в кулаке огурец.
Убрать посторонних с перрона! сквозь зубы процедил отец.
Расходитесь, господа, нечего тут смотреть, размазывая по щеке сочащуюся из уха кровь, заторопился жандарм.
Да-с, навь. Отец подобрал вывалившиеся из решетки голых ребер ножи. Она же стервь, умертвие третьего порядка, сохраняющее слабые проблески прижизненного разума и способное к воспроизведению прежнего облика. И чего она вылезла? Могла б и отсидеться
Може, того по причине прижизненного разума? Дурой была? пробормотал жандарм. Али оголодала в край стерва!
Возможно. Отец бросил острый взгляд на Митю. При виде крови голодная навь могла утратить осторожность. Жандарм! От начальственного рыка станция содрогнулась не хуже, чем от визга твари, а так и торчащая в окошке простоволосая дуреха глухо ойкнула.
В окне выше детишек уж не было спрятались, верно.
Так точно, ваш-блаародь! Подхлестнутый этим рыком, жандарм распрямился как пружина и тут же исправился: Ваше высокоблагородие!
Все осмотреть. Рапорт в губернскую канцелярию. Патрулирование усилить. Людей в вашем ведомстве достаточно, чтоб по одному больше не ходили.
Будет исполнено! Побережемся, чай, живые люди, а не благотворительная столовая для всякой нежити.
Зажав трость под мышкой, отец вернулся к путейцу, поднимающему с перрона Гришу, то и дело норовящего закатить глаза и вывалиться из рук.
Как он? отрывисто спросил отец, заправляя ножи в спрятанные под рукавами ножны. Неприятное происшествие. Железнодорожной жандармерии следует поставить на вид: уничтожение навов входит в их обязанности.
Так ваше высокоблаародь! взвыл железнодорожный жандарм. Шо ж мы можем, когда у нас ни людёв, ни выучки! Навить на сабле, ось, серебрение вже два года не подновлялось!
Это правда! едва шевеля губами, пробормотал путеец. Здесь тихо было. Полицмейстеры все норовили уничтожение мертвяков на земство переложить разом с сусликовой и мостовой повинностью. Только сусликов земцы еще хуже уничтожают сколько те урожаю жрут! Суслики И вдруг, словно очнувшись, схватил сына в охапку. Гришка, ты как?