«Варёные мухи» сползали всё ниже и ниже, а некоторые пулей вылетали из парной, где жар становился действительно невыносимым. После холодного бассейна мы ещё как-то держались. Я даже попытался подняться в беседку. Подняться достойно мне так и не удалось, я вполз в неё буквально на карачках, придавленный адовым жаром. Сколько так можно продержаться не ведал. Решил на счёт «одиннадцать» уходить с позиций. На счёт «шесть» я уже чувствовал опалённые плечи, а на «девять» уши начали сворачиваться в трубочку. Волосы нагрелись, словно керамика в муфельной печке. На счёт «одиннадцать», уже не осознавая, что вообще происходит вокруг, я по инерции сполз с полка и галопом побежал в бассейн. Вот теперь только до меня дошло, для чего в бассейне столь холодная вода. С шипением охлаждаемого металла я бухнулся с головой в это римское роскошество, лёг спиной на его кафельное дно, открыл глаза и увидел сквозь холодную прозрачную воду уходящие в небо белые колонны. Поскольку потолок над бассейном был стеклянным, то видение было столь чистым, что оставалось только ждать явления ангела небесного.
В помывочном отделении меня уже ожидал Агрий Робертович, который поведал следующее:
Когда ты скатился с полка и как угорелый выскочил за дверь, фирменные парильщики всей гурьбой забрались на самую верхотуру и стали хлестать друг друга большими дубовыми вениками с таким остервенением, что я подумал: могут эдак и забить себя, если не до смерти, то наверняка до инфаркта с миокардом. Так он выразился. Продолжалась эта экзекуция минут десять. Кто их знал, уходил из парной заранее. Там как в преисподней сейчас. Правда, грешники все разбежались. Теперь в парную можно не ходить, потому что меньше пяти-шести ходок они не делают.
После бассейна мы решили взять тайм-аут и, завернувшись в простыни, отсидеться в предбаннике на прохладных кожаных диванах. Мимо опять продефилировал Семён Фарада. В этот раз он был в меру пьян, и на лице у него появилась маска полного благодушия. Похоже, что кто-то его всё-таки узнал. По всем статьям было видно, что ни париться, ни мыться он уже не собирался.
Пушкинский театр, говоришь? пропел Фарада. Барнаул? Помню-помню, как спирт пили, а вот Пушкинский, скажу честно, не помню.
Память нужно тренировать, наставительно заметил мой неподражаемый актёр, и закусывать не огурцом, а чёрной икрой.
Ролей больших не дают, пожаловался Фарада, а на маленьких разве память разовьёшь. Да и гонорары не под чёрную икру калькулированы. Уже восемьдесят ролей на себя примерил, и только две главные. Я больше артист эпизода. Но характерный! добавил он, подняв вверх указательный палец.
Это точно! заметил я.
Во! обрадованно воскликнул наш собеседник. А вы из какого театра, простите? Что-то не припомню Внешность заметная. Не из «Лейкома», случайно? У Марка Захарова не мог вас видеть?
У Захарова дочь Агрия Робертовича служит, поправил я. А я у Марка Исааковича Рабиновича.
Кто таков? Не слышал ни разу. Какой-нибудь районный театр, наверное?
Да, именно районный, подтвердил я. Район ЦВА.
И где ж такой? Не припомню.
Центрально-Восточная Атлантика.
Что, и там играют? не понял Фарада.
Ещё как играют! Особенно в Мавританской зоне. Трал закинут, через час сорок тонн скумбрии. Успевай только шкерить.
А Рабинович при чём тут? удивился Фарада.
А он у нас капитаном.
А-а-а! Так вы моряк?! Моряков ни разу не играл. Фактура не та. Хотя вот Рабинович же моряк. А я чем хуже?
Сё-ёма! послышалось из ближайшего к нам кабинета, завешенного сморщенной тёмно-синей материей. Пропускаешь! Мы уже за твою «Таганку» выпили. Теперь давай за Любимова, а потом, наконец, и за тебя.
Сёма сделал губы буквой V, извинился и пробурчал:
Затянули, гады, не хотел. Теперь приходится отдуваться. Вот оно бремя славы! И быстрым боковым шагом юркнул в кабинет, откуда были слышны голоса и звон посуды.
Через минуту за сморщенной занавеской дружно запели:
Уно, уно, уно, уно момента,
Уно, уно, уно комплимента
Мы с Атрием Робертовичем под аккомпанемент навязшей у всех в зубах песни пошли на последнюю запарку. Как он выразился «чистым паром». Это когда без веника, с коротким заходом и после окончательной помывки. Потом холодный душ и пол-литра жигулёвского.
Дорожи этим моментом, сказал мне Агрий Робертович, поднимая кружку с пивом. Он никогда не повторится.
Дорожи этим моментом, сказал мне Агрий Робертович, поднимая кружку с пивом. Он никогда не повторится.
Фарада из кабинета уже не выходил, слышен был только его голос. Пиво было кислым, с быстро оседающей пеной и недостаточно холодным. За занавеской что-то говорили про Высоцкого, про Караченцова, про Горбачёва и Ельцина.
И всё было у нас ещё впереди.
Извивы моды в стиле «а-ля Петрович»
Наш учитель физкультуры и тренер секции юных футболистов Петрович не утруждал себя поисками дефицитных кроссовок. Ему просто повезло: кто-то из родителей его подопечных привёз тренеру в подарок китайские белые суперкеды «Два мяча», достать которые в те времена было практически невозможно. «Два мяча» это мечта каждого школьника или студента Советского Союза в конце 60-х.
Петрович эти кеды почти не снимал был в них и в спортивном зале, и в нескончаемой сутолоке города, и в школьных классах, и на стадионах во время тренировок и футбольных матчей. Было подозрение, что он в них и спать ложился. Но поскольку этого никто не видел, то последнее предположение всё-таки оставалось на уровне гипотезы, тем более что жена Петровича эту гипотезу не подтверждала.
В итоге уже через полгода кеды потеряли свой натуральный белый цвет и приобрели «натуральный» буро-землистый. Никакие стирки или чистки зубным порошком не помогали, и в один удобный момент, когда жена в большом эмалированном тазу проваривала в ядовито-красном анилиновом красителе свою старую битловку, Петрович бросил туда и любимые кеды.
Результат превзошёл все ожидания: бурый брезентовый верх кедов приобрёл густой бордовый цвет, а битловка пошла разводами самых причудливых форм, размеров и оттенков от слегка розового до густо-малинового в крапину.
Вероятно, с этого момента и начался отсчёт времени для моды на яркие цвета. Но мало создать культовые вещи их ещё надо продемонстрировать публике, запустить в массы на уровне подсознания, а потом уже сделать предметами вожделения.
Культовые вещи пока в единственном варианте были уже готовы: бордовые кеды вместе с живописной битловкой жены ждали своего звёздного часа в спортивной сумке Петровича. Жена посмеялась: «Раз ты такой умный, тренируй детей теперь в том, что сам и сотворил».
А почему бы и нет, по-спортивному отразил удар муж, в нашем деле важна не форма, а содержание. До Олимпийских игр пока далеко. А тренировать детей можно даже в бордовых кроссовках и цветастой водолазке.
В битловке поправила жена.
Когда дети в первый раз увидели Петровича в столь необычной форме, пошли смешки и шушуканья. Но потом привыкли и на новую одёжку Петровича не обращали внимания. Тем более что тренер он был классный: его футбольная команда стала призёром района и метила в чемпионы. А это было главным.
Как-то раз Петрович пришёл на педсовет в своём, ставшем привычным, спортивном виде: бордовых кедах на босу ногу, узких «тренингах», доходивших ему до щиколоток, и в пятнистой битловке с высоким, закатанным у подбородка воротом.
Педагоги встретили коллегу непроизвольным возгласом удивления, граничащего с затаённым восторгом.
Петрович оценил ситуацию, смутился и стал оправдываться:
Товарищи, не обращайте внимания на мой «гарнитур». Куда-то пропал ключ от шкафчика с одеждой, пришлось идти вот так, не переодеваясь И он, оттянув в сторону «тренинги», как клоун на манеже, раскланялся перед достопочтенной публикой, сопроводив поклон пронзительной трелью судейского свистка.
Учительница по пению от восторга захлопала в ладоши, но на первом же хлопке осеклась и стала откашливаться в платочек, чтобы как-то сгладить конфуз и смущение. Появление физрука в столь экстравагантном виде произвело сногсшибательное впечатление. Особенно на даму из гороно, присутствующую на педсовете по случаю вручения Петровичу грамоты за лучшую тренерскую работу среди школ района. Оттого ждали его с особым нетерпением.
Поискав свободное место, Петрович сел рядом с учительницей пения, довольно молодой и привлекательной. Единственно, что её портило, так это очки в пластмассовой оправе с выпуклыми объёмными линзами, делавшими её глаза похожими на глаза лемура. Когда Петрович обосновался рядом, учительница сняла очки, порозовела от смущения и превратилась просто в красавицу. Тренер это сразу оценил. И тут же признался шёпотом, что если бы не был женат, то прямо сейчас предложил бы ей руку и сердце. Наша красавица ещё больше зарделась и деликатно высморкалась в кружевной платочек. Петрович же, положив ногу на ногу, случайно задел впереди сидящего учителя химии.