Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века - Антология 3 стр.

Что минует нас,
то бережно сохранится
и ветром вольным умчится
прежде всего
на стихотворном пути,
где никто не спешит,
особенно те,
кто опоздал сказать: «Здравствуй!»

То, что сказали мы это спозаранок,
говорит, как долго мы мимо себя блуждали,
лучше поздно услышать, чем спрашивать
о том, что призывало нас исполнить это,
чтобы слово было прочитано правдиво:
«Как сподобиться мне, чтобы жили по сути?»
Таинство хранит слово,
спроваженное в отдалённые окраины
невостребованных внезапных озарений;
предчувствующее,
предостерегающее:
сосредоточенное
на свободной молитве;
исчезающее
пред высоким светом,
затенённое, спутанное, изломанное
в ущельях смертных;
мир возвышается
в те высоты, где нет
ни быта, ни кувшина, ни обуви,
ни боли, загнан,
зовёт нас домой,
одолевать уступ за уступом,
что мужеству доступно
лишь того, кто издавна страдал:
чтобы со-чтение звалось
законом сущности.

Где мы, далеко ли,
коли изволим
оклик Рильке исполнить:
«Да будет разлука впереди»?
Живущие в смерти?
Недоступная местность,
нет не предел, нет не излука,
неслышный звук
у истока,
у светлого ничто:
бытия первый облик 
недостижимый к изничтожению;
в себе-другом-едины:
отдалённая область
ближайшего сближения.

Сквозь бирюзовый аромат
толчея лесов бредёт в просторах.
Высоко стрижи взмывают,
чертят в воздухе сквозистом знаки.

Внезапно щебет юный смолк.
Длинной тенью во дворах
сумерки упали. Безбрежен мир.
Крестьяне косы отбивали.

В красный камень бледность зрит.
Тишиной пропитан ветер.
Вскоре свет посетовал на вечер.
Не заглушить желаний бред.

Сохатый лось к источнику крадётся,
будто над горою первая звезда.
Затаила ночь свой блеск.
Робко, сладко мысли затихают.

Сквозь бирюзовый аромат
толчея лесов бредёт в просторах.
Высоко стрижи взмывают,
чертят в воздухе сквозистом знаки.

Без заслуг, не поэтично
живёт сегодня человек,
отчуждённый от звёзд,
опустошающий землю.

Тишайшая, ясная
ночь звёздно-рясная,
принеси мне
Единое,
то, что вряд ли какой мыслитель
жаждет узреть:
событие
в день бытия.

Боль, ты, надрыв тишины,
вопль,
дабы быть тем,
что есть бытие;
возрадуйся
собственному спасению,
себе самому,
манящему тем же:
бытием и болью.
Боль, ты рана,
что сокрушает,
как тишина в безмолвии.
Так говорит слово само за себя,
возникающее
в сказании былин
слогом
щедрой благодати
из откровения бытия.

Постоянно навёрстывающие мы отклик,
ибо постигшие те всего лишь начало,
которое подвигает к необходимости бытия,
где бытийность надобна как бытование,
и только бытующее так всего лишь бытийное.

Für H.

Я сокрушён, лишённый благодати 
пусть снизойдёт она ко мне ещё хотя бы раз!
О, если бы на всех путях в грядущем
я искренне раскаиваться умел,
чтобы в сердце вошёл покой,
чтобы вновь постичь ребячью робость,
чтобы взор доверчивый заплакал,
как я предсказывал, пророча ненароком.

На 6-е февраля 1950

Когда любовь взрастает в мысли,
бытие благосклонно к ней заранее.

Когда мысль озаряется любовью,
Благодать воплощается сиянием.

Ни вон то, и ни вот это,
и всё же многое нечто,
чистое ничто в настоящем
на закате бытия вящего:
возвращается только то, что смиренно,
в ничто возвращается, к истине сокровенной.

Всем тем, кто здесь,
и каждому, кто опричь них,
и всё же ни одной из сторон,
чистое время бессмысленного пространства.

Одна звезда прильнула
К бытию, что одиноко.

Молчите в слове.
Вот так создаётся язык.

Без поэзии
стихосложение
всё же не воображение

Сказание, кое молвит,
есть бытие:
святилище жалобных песен.

Лишь только то, что даровано, длится.
И сохраняется оно в сокрытом хождении
невостребованного грядущего.

Это не отрада, а пригожесть,
коль мысль мирозданья молвит;
несокрушимое свидетельство,
кое создает, цветёт и крушит.

Не действуй наперёд,
не отсылай прежде,
стой смирно:
до основания
пронизанный
ничтожеством,
одинокий во всех молитвах,
хрупкий, после
предписания
не опережаемый,
я возьму тебя
вместо всякого покоя.

Мгновение, ты грёза, знак,
ни одним мерцанием не дремлешь.
Не порождённое, не просветлённое,
ты здесь,
повсеместно,
соберись,
замри.

Слепой, взъерошенный
вспышкой света экран.
Это сновидение майского жука
озарило стену ворсистым пятном.
А позади, щёлкнув, жалобным хрустом
радость вспыхнула на челе,

сурово-молчащие слёзы
хлынули фразой:
«Напоследок
психо 
логия.»

Псевдо 
галка
колупает завтрак.

Приступ гортанного возгласа
припевает.

Этот случай помечен, кроплён,
не развеяны знаки, предзнаменования,
Число, умноженное, перемноженное,
окрест зацветающее неправедно,
Господь мимолётности скор, близок,
с дождями крадущийся, оглядывающийся,
как ложь о семи пламени, как нож льстивый,
корявые костыли-кресты-уключины
клянутся лжесвидетельством,
этот мир подкапывает девятый Лев, рыщет под-,
а ты пой, человеческое страдание, воспевай,
будь то зубную боль, будь то рану души,
что заскорузли, затвердели, затупились обе.

Кто господствует?
Жизнь,
что захвачена красками,
числами покорена.
Часы
выкрадывают время у комет,
шпаги-удилища,
имя
позлащает уловки,
бальзамин-недотрога-трава,
что нахлобучена шлемом,
исчисленные крапинки в камне.
Боль, как тень ползущей улитки.
Я слышу, это будет почти не скоро.
Пошлость и фальшь,
восседающие в сёдлах,
Отмеряют то, что здесь.
Круглая лампа вместо твоей.
Поток света,
граничащий с божественным, вместо
наших домов.
Трепет черного,
просвечивающего флага
в нижней кульминации.
Покорённый звук умлаут у не-слова:
твоё отражение: здесь
тень одного воспоминания
гробовой плиты.

След жала, что жжёт в Нигде.
Ты должен
побороть даже его,
Отсюда.

В бездне вечной: кирпичом
замурованные уста
неистово безумствуют.

Перед каждым
ты сжигаешь молитву дотла.

Верные букве завета, на переправе,
встаньте наверху и понизу,
пред чашей полной взбитых пузырчатых мозгов.

Очевидно, у ствола позвоночника,
у корневища сердца
не затмило земное,
полночный стрелок на заре
преследует двенадцатый псалом
по отметинам предательства и разложения.

Объездных путей
карты, светящиеся люминафором,
где-то далеко позади здесь
щёлкнули громко безымянные пальцы.

Взгляни, счастливчик,
как повезло тебе:

Промчалась пуля
в двух дюймах от цели,
плюхнулась в аорту.

Багажное добро, десять
центнеров
бреда на двоих
folie à deux
под тенью стервятника,
в семнадцатилетней жизни, на ногах
заикающихся телеграфных матч.

Там, впереди,
о водную преграду бьются
головами
три кита.

Кольнул блеск
в одном правом глазу.