«Опять, опять тоска по снегу»
Опять, опять тоска по снегу
Грозит сезонным обостреньем:
Неровным пульсом, плачем, смехом
Но, врач и мастер сновидений,
Пришёл январь, взмахнул рукою
И распахнулись, как когда-то,
Лесов приёмные покои,
Полей пресветлые палаты
Плыл снег, летел, как белый аист,
Крылом касался осторожно,
И жар спадал, и сны сбывались
То внутривенно, то подкожно,
Кружились звёзды и не гасли
В своей завьюженной купели
А я спала, мне снилось счастье:
не свет, а снег в конце туннеля.
И пахло счастье утром стылым,
Сосной, нетопленою дачей
И почему-то детским мылом
Тем, от которого не плачут.
«Шкаф, потолок, тумбочка, старое одеяло»
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку
И. БродскийШкаф, потолок, тумбочка, старое одеяло
Как ты был счастлив! Господи, чего тебе не хватало?
Книги, окно, зеркало, парочка репродукций
Вышедшему однажды больше нельзя вернуться.
Некуда, понимаешь? Даже мечтать нелепо.
Всё изменилось начисто, пока ты ходил за хлебом.
Так что и не пытайся. Ключ отошлёшь почтой.
Что изменилось? Мало ли: время, пространство вот что.
Знаки, слова и помыслы Разве ты сам прежний?
Дальше непредсказуемо, неразличимо, снежно,
Ветер качает облако, словно огромную зыбку
Не возвращайся в комнату. Не совершай ошибку.
Сказка о глиняном человечке
По камешкам, точкам, по строчкам неловким,
по лесенкам шатким на ощупь
Ну что ж,
иди, человечек, как есть, без страховки,
иди, удивляясь тому, что идёшь.
Ах, мой человечек, ни в чём не повинный!
Не то, так другое, не ты, так другой:
немножечко праха, немножечко глины
ну, что там случится ещё под рукой?
Расплющу, сомну, из кромешного мрака
достану, назначу пространство, судьбу
и время,
и выжгу три огненных знака
три буквы горящих на глиняном лбу.
Пойдёшь, спотыкаясь, по кромке бумажной
на слабеньких глиняных ножках малыш,
и станет тебе одиноко и страшно.
О, как ты заплачешь, о, как закричишь,
и вырастишь звук,
и добудешь словечко,
себя загоняя, любимых губя
А я я опять сочиню человечка,
чтоб был хоть немного счастливей тебя.
Сказка наоборот
Так слушай Из завьюженных пустот,
из тех краёв, где обитают зимы
О, в этой сказке всё наоборот,
неправильно, вовек непоправимо!
Ах, Сказочник, опомнись, Бог с тобой!
Зачем твой взор невидящ и прозрачен,
зачем осколок, крохотный и злой,
не мальчику, а девочке назначен?
Нет-нет, жива без жара и без слёз,
давным-давно привыкшая к осколку,
а мальчик мальчик, что ж всё мёрз и мёрз,
и тосковал, и плакал втихомолку.
И был январь внутри и за стеной,
и город в этом снежном липком тесте
Раскол, оскал, осколок роковой,
ошибка, затерявшаяся в тексте.
И кажется: ведь только-то и дел
чуть-чуть исправить слово или фразу,
но Сказочник ужасно постарел,
не видит букв
Ну, в общем, не до сказок.
Людмила Маршезан / Париж /
Родилась и получила высшее образование в Харькове, но по национальности парижанка с русской душой; с 1984 года проживает в Париже. Три книги в соавторстве с мужем опубликованы по-французски. По-русски издается: в «Русской Мысли», «Из Парижска», «Смена», «Крещатик» и др. В 2018 году вышла книга «Рассказы из Парижа» (Алетейя СПб). В 2020 году лауреат международного конкурса имени дюка де Ришелье в номинации эссе «Бриллиантовый дюк». В 2021 году награждена медалью Джека Лондона за творческую изобретательность и вклад в развитие современных литературных традиций.
Гений без головы
У неё всё было ангельское, кроме характера. Она непринуждённо доводила меня до кипения. Охлаждения. Возбуждения. Своей энергией могла убить всё живое или возродить мёртвое. Не колеблясь, бросалась на защиту униженных и оскорблённых.
Её родители, остроумные ребята, нарекли единственную дочь Orage, в переводе Гроза. Нас, русских, иногда удивляют французские чудачества в именах. Например, композитор Бизе, при рождении получивший три императорских имени: Александр, Цезарь, Леопольд, при крещении был титулован ещё четвёртым: Жорж, под которым его и знает весь мир. Известное французское выражение гласит: «Зачем делать что-то просто, когда можно сложно».
Гений без головы
У неё всё было ангельское, кроме характера. Она непринуждённо доводила меня до кипения. Охлаждения. Возбуждения. Своей энергией могла убить всё живое или возродить мёртвое. Не колеблясь, бросалась на защиту униженных и оскорблённых.
Её родители, остроумные ребята, нарекли единственную дочь Orage, в переводе Гроза. Нас, русских, иногда удивляют французские чудачества в именах. Например, композитор Бизе, при рождении получивший три императорских имени: Александр, Цезарь, Леопольд, при крещении был титулован ещё четвёртым: Жорж, под которым его и знает весь мир. Известное французское выражение гласит: «Зачем делать что-то просто, когда можно сложно».
Для покорения Грозы я выбрал русские ходы.
«Иду на Грозу», предупреждал друзей. Они, смеясь, советовали, что если девушка мешает работе, брось её. Вот я и бросил. Работу. А ведь композитором был уже известным и, как писала критика, талантливым. Но у неё, как всегда, было собственное мнение: «В твоей музыке много воды, а идею нельзя замешивать на H2O»! Мне неловко было напомнить ей, что я Водолей. Она, конечно, была чистой Девой. Я дарил Грозе исключительно астры, подчёркивая её редкую профессию астробиолог. Мне удавалось говорить с ней в «астральном стиле»: «Вода в жидком виде является одним из условий жизни на любой планете, поэтому моя музыка это сама жизнь!» «Разумный разум» так окрестила меня она, намекая, что творчество это безумие, ведь настоящая музыка это полёт к звёздам, в иные миры. Меня ужасно злило, что, отрастив крылья, я подчинялся земному притяжению.
В любой компании Гроза сворачивала всё пространство и сияла солнцем, вокруг которого вертелись присутствующие. У неё был дар овладевать душами людей, а некоторые предлагали даже тела. Её это расстраивало до невозможности. Она говорила, что шанс вступить в контакт с неземными цивилизациями более высок, чем построить нравственное, справедливое общество на нашей замусоренной планете.
Небитая морда быта продолжала засасывать людей в водоворот общества потребления, далёкого от гармонии. «У людей всё есть, только гормонов добра и совести не хватает», произносила Гроза, выгибая левую бровь и глядя в потолок неба. Глаза у неё были неземные. Вы когда-нибудь видели анилиновые очи? Совершенно бесцветные, которые насыщаются окружающими красками. В день зелёный под вишней спелой они были красноречиво зелёными. В волнах Атлантики аквамариновыми, а лучи заходящего солнца превращали их в золото. Круто, не правда ли? Но она не придавала этому никакого значения. Однажды, пытаясь сделать приятное, назвал её музой. «Я музыка! Вслушайся в меня и запиши нотами». Но невозможно уловить неуловимое. Её сочувственный взгляд, утончённость и недоговорённость медленно убивали меня. Что-то непостижимое, ускользающее и тем не менее драгоценное, было в ней.
Однажды мы заглянули в известное заведение, бывшее местом встречи русских художников и поэтов. Здесь пил кофе Владимир Маяковский, который запечатлел запечатал навечно это кафе в своём стихе.
Париж,
Фиолетовый,
Париж
В анилине,
Вставал
За окном
«Ротонды»
Лицо Грозы стало ликом Грёзы: «Именно эти стихи я тебе напоминала, но ты не реагировал, а ведь они для тебя».
А надо рваться
В завтра,
Вперёд,
Чтоб брюки
Трещали
В шагу.
Мне пришлось приложить немало усилий, дабы не заржать жеребцом, вспомнив приятеля, сумевшего прочесть эти строки без пафоса: «Чтоб джинсы трещали в паху». Были две причины, заставившие меня наступить на горло собственному смеху: Гроза ещё недостаточно владела русским, но уже достаточно мной. Это исключало всякие «гусарские» шутки, которые пришлось бы долго и нудно растолковывать, видя в «грозовых» глазах неземную тоску и слышать вздох о том, что где-то есть другая жизнь. Вот, что значит иметь дело не просто с биологом, а астро. Остро чувствует и ещё острее пронзает моё сердце фразой-шпагой: «Я так верю в тебя, что тебе ничего не остаётся, как стать гением». А мне хотелось просто жить. Зачем узнавать новое, пугающее своей новизной, неизведанностью? Куда спокойнее вернуться к успокаивающим излюбленным повторениям. Разве в буре есть покой?
В утробе неба слабо светился зародыш солнца.
Милосердный дождь аккомпанировал звукам моего рояля. Я исполнял для неё свои старые, известные всем мелодии. Но трепета её души не чувствовал. Тогда рискнул сыграть что-то новенькое. Гроза вдруг встрепенулась, подняв голову к люстре и, превратив глаза в брызги хрустального света, спросила: «Это Бизе?» Ничего более унизительного в своей жизни мне не приходилось слышать.