Татьяна Коршунова
Свет в алтаре
***
Летним утром 1811-го года пролётка везла меня за двадцать вёрст от Петербурга в имение тайного советника. Не знаю, почему Богу было угодно, чтобы начальница пансиона, где я служила, выбрала меня. От других классных наставниц я отличалась разве что остротой зрения. Батюшка, шутя, называл меня «имеющая глаза».
Я подъехала к кирпичному дому о двух крылах. С округлённым балюстрадой балконом. И с колоннами натянутыми, как гитарные струны, перед раскрытыми дверями. На клумбах под окнами цвели лилии, мои любимые белые лилии.
Пролётка остановилась напротив парадного крыльца и моя нога ступила на мягкую лужайку. Подбежал длинноухий пёс в чёрных пятнах. Как он напоминал моих щенков, с которыми я носилась в детстве наперегонки по родным Валдайским холмам! Пёс обнюхал мои синие туфли, посмотрел разноцветными глазами. И подал лапу. Я наклонилась:
Здравствуй! Как тебя зовут?
Сапфир, ответил мне спрыгнувший со ступеней темноволосый юноша с узким орлиным носом.
А ведь и правда: один глаз будто сапфировый!
Вы новая гувернантка наших барышень? Я им старший брат. Вернее, не самый старший у нас есть ещё брат, двумя годами старше меня.
Так я познакомилась с шестнадцатилетним Константином.
Я поднялась по ступеням и вошла в полукруглую стеклянно-решетчатую дверь. Из розовой прихожей-галереи в гостиную, ища, по детской привычке, икону. Нашла. Маленькую Богородицу в углу над круглым столиком с золотыми часами. Стены, диван, даже розы с маргаритками на ковре всё здесь дышало воздушно-небесным цветом.
С добрым утром! тюлевая штора отодвинулась, и я заметила у окна даму в кружевном чепце с большими ласковыми глазами.
Простите. Простите, я вас не увидела.
Я ждала вас, хозяйка имения выпустила из рук чёрного котёнка. Моя дорогая сестра писала, что вы служили в её пансионе.
Да, мадам.
Признаюсь вам: мне по душе, что воспитанием дочерей наших будет заниматься русская гувернантка. Нынче такие времена настали наймёшь француженку, а она шпионкой окажется. Сколько вам лет?
Двадцать восемь.
А кажетесь моложе. Ваше лицо серьёзно но вы будто улыбаетесь. Подобная радость, по обыкновению, отличает девиц с глубоким духовным воспитанием.
Я дочь священника.
Тогда я спокойна за детей! Ваше присутствие в доме не испортит характеры девочек и не смутит сердца моих старших сыновей. Смотрите, как бы мои попрыгуньи не стали злоупотреблять вашей лаской!
Я умею быть строгой.
Стену над клавикордом облепляли детские рисунки, вышивки, поделки из ткани, цветов и блестящей конфетной бумаги. Хозяйка заметила, что я улыбаюсь на живую розу цвета топлёного молока, приклеенную смолой к дощечке. К застывшей кривой капле в углу были пририсованы восковым карандашом лучики «вовсе не оплошность, а солнышко».
Это старший сын смастерил мне на именины десять лет назад, хозяйка улыбнулась вместе со мной. Ему тогда восемь лет было. Что ж, идёмте, я представлю вас.
В детской две кудрявые девочки в белых платьицах, четырёх и десяти лет, с любопытством посмотрели на меня и сделали книксен.
Что мы будем делать? спросила младшая.
Сейчас мы пойдём на прогулку, ответила я. А потом вы мне расскажете, чтó изучаете на уроках.
Надев кружевные капоры, старшая Наденька взяла детский зонтик и куклу, а Верочка мою руку.
«Туру-туру, пастушок, осиновый листышок!» напевала я, шагая с девочками по парковой дорожке под щебетание иволги. Берёзки хороводом вокруг пруда с водомерками. Под елью маленький дубок. Константин догнал нас:
Хотите, я дам вам прочесть мои поэмы?
Вот как! я улыбнулась. Вы пишете поэмы!
Да! И стихи. Серьёзно! Мне правда интересно, что вы скажете Сапфир, ко мне! Оставь голубей! Я поэмы брату старшему показывал, но у него всегда одни восторги и похвалы.
А о чём вы пишете?
О чём мечтается. О путешествиях, о любви Почему вы озадачились?
Верочка подёргала зелёные кисти моего пояска: «Покружите меня на ручках!» Она спасла меня от ответа: единственные книги о любви, которые я прочла, это были Евангелие и «Добротолюбие». Ну, и повесть о житии Петра и Февронии Муромских. Что я могла сказать поэту о его стихах?
Я подхватила Верочку и обернулась на детские крики: лопоухий мальчишка драл Наденьку за локон.
А у нас есть орешки! Возьмите, угоститесь! я вытащила горсть из мешочка на поясе.
Не задобрила. Наденькина кукла полетела белыми кудрями в песок.
Константин отволок проказника за кружевной воротник:
Это наш брат Серёжа, тот ещё сорванец.
Гувернёр-англичанин бежал с веткой крапивы. Серёжа с ехидными глазами наступил присевшей Наденьке на платье и шмыгнул в смородину. «В хлебе не без ухвостья», подумалось мне, прости Господи.
Однако, будучи в настроении, двенадцатилетний Серёжа любил рисовать. В тот благословенный день я первый раз увидела его рисунок. Это был портрет.
Мы вернулись с девочками с прогулки. Моё веснушчатое лицо так обгорело на солнце, что стыдно было в люди показываться. В классной комнате Серёжа за столом штриховал тени.
Можно ли посмотреть?
Он подвинул мне бумажный лист.
О, да вы чудесно рисуете! А чей это портрет?
Брата Николая.
Серёжины запачканные пальцы крутили итальянский карандаш. Этот проказник ещё и рисовал с даром иконописца?
Я думала, по портрету, что у старшего брата тёмные кудри. А они оказались русыми. Но карандаш Серёжи не обманул: большие глаза Николая под надломленными дугами ореховых бровей смотрели, как с иконы.