Я отвела глаза. Он прошел совсем рядом со мной к тому месту, где лежала стопка аккуратно сложенной одежды. Положив доску, он поднял полинявшую университетскую толстовку, которая лежала на самом верху, и принялся натягивать ее. Я снова посмотрела в его сторону, и, когда его лицо показалось из выреза горловины, наши глаза встретились. Я твердо выдержала этот взгляд.
На его лице отразилось удивление.
Привет, сказал он с улыбкой.
Привет, отозвалась я.
Он расправил толстовку на бедрах и спросил:
Хочешь сигарету?
Давай, кивнула я.
Нагнувшись, он достал из кармана лежавших на песке штанов пачку «Лаки Страйк» и подошел ко мне. Протянул мне сигарету, взял себе другую и прикурил обе, а затем опустился рядом со мной на песок, вытянув ноги и опираясь на локти. Его ноги, шея и волосы были слегка припорошены песком. Голубоглазый, загорелый, ухоженный, он был олицетворением образцового студента американского университета.
Ты сидела здесь весь день, заметил он. Когда не плавала.
Я знаю.
Почему к нам не присоединилась?
У меня нет доски для серфинга.
Так купи.
Нет денег.
Тогда одолжи.
Мне не у кого.
Юноша нахмурился:
Ты из Британии, так ведь?
Да.
Приехала к кому-то погостить?
Нет, я здесь живу.
В Риф-Пойнте?! изумленно спросил он.
Да. Я кивнула головой в ту сторону, где за изгибом песчаных дюн виднелся ряд полинявших, обитых вагонкой бараков.
Как так?
Мы арендуем здесь дом.
Кто мы?
Мой отец и я.
И давно вы тут?
С весны.
Но вы же не останетесь на зиму.
Это была скорее констатация факта, нежели вопрос. Никто не оставался зимовать в Риф-Пойнте. Эти домики были просто-напросто не предназначены для того, чтобы выдерживать бури, дорога становилась непроходимой, телефонные провода обрывало, и электричества тоже временами не было.
Думаю, останемся. Если только не решим куда-нибудь съехать.
Он нахмурился:
Вы что, хиппи какие-нибудь?
Зная, как я выгляжу, я не могла обидеться на него за то, что он задал подобный вопрос.
Нет. Просто мой отец пишет киносценарии и разные вещи для телевидения. Но он ненавидит Лос-Анджелес и наотрез отказался там жить, поэтому мы сняли этот домик.
Мой новый знакомый казался заинтригованным.
А ты чем занимаешься?
Я взяла пригоршню грубого серого песка и пропустила его сквозь пальцы.
Ничем особенным. Покупаю еду, выбрасываю мусор и выметаю песок из дома.
Это твоя собака?
Да.
Как зовут?
Расти.
Расти. Эй, Расти, приятель!
Расти удостоил парня кивком, который сделал бы честь принцу крови, и вновь устремил взгляд на море. Чтобы как-то компенсировать такое отсутствие манер, я спросила:
А ты из Санта-Барбары?
Угу. Юноша явно не испытывал желания говорить о себе. И давно ты в Штатах? У тебя все еще ужаснейший британский акцент.
Я вежливо улыбнулась этой фразе, которую слышала уже не раз.
С четырнадцати. То есть семь лет.
В Калифорнии?
Не только. Нью-Йорк. Чикаго. Сан-Франциско.
Твой отец американец?
Нет. Ему просто здесь нравится. Изначально он приехал сюда потому, что писал роман, а потом права на экранизацию романа купила одна кинокомпания, и отец отправился в Голливуд писать сценарий.
Серьезно? Я слышал о нем? Как его зовут?
Руфус Марш.
Ты хочешь сказать, автор «Долгого утра»? воскликнул он. Я кивнула. Боже, да я прочел эту книгу от корки до корки, еще когда учился в средней школе! Все свои знания о сексе я почерпнул из нее!
Он посмотрел на меня с новым интересом, и я подумала: «Ну вот опять история повторяется». Парни всегда были со мной дружелюбными и милыми, но нисколько не заинтересованными до тех пор, пока я не упоминала о «Долгом утре». Думаю, что это как-то связано с моей внешностью, потому что глаза у меня бледные, как шестипенсовые монеты, а ресницы совсем бесцветные, и лицо у меня не загорает, а сплошь покрывается сотнями гигантских веснушек. Кроме того, я слишком высокая для девушки, и скулы у меня ужасно выступают.
Он, должно быть, крутой парень, добавил мой новый знакомый.
Теперь у него на лице появилось озадаченное выражение, а в глазах ясно читались вопросы, которые он наверняка не станет задавать из вежливости.
Если ты дочь Руфуса Марша, то с какой такой стати ты сидишь на этом забытом богом берегу, в этом калифорнийском захолустье, в джинсах с заплатами и мужской рубашке, которую десятки лет назад следовало без сожалений отправить в мусорную корзину, и у тебя даже нет денег, чтобы купить себе доску для серфинга?
Он, должно быть, крутой парень, добавил мой новый знакомый.
Теперь у него на лице появилось озадаченное выражение, а в глазах ясно читались вопросы, которые он наверняка не станет задавать из вежливости.
Если ты дочь Руфуса Марша, то с какой такой стати ты сидишь на этом забытом богом берегу, в этом калифорнийском захолустье, в джинсах с заплатами и мужской рубашке, которую десятки лет назад следовало без сожалений отправить в мусорную корзину, и у тебя даже нет денег, чтобы купить себе доску для серфинга?
С комичной предсказуемостью вторя моим мыслям, юноша спросил:
Что он вообще за человек? Я имею в виду, кроме того, что он твой отец.
Я не знаю.
И действительно, я никогда даже в своих мыслях не могла дать ему определение. Я загребла еще одну пригоршню песка и высыпала его из ладони тонкой струйкой. Образовалось нечто вроде миниатюрной горы, а сверху я воткнула сигарету огоньком вверх. Получился маленький кратер, крошечный вулкан, а его дымящейся сердцевиной был мой окурок. Так кто же он мой отец? Человек, которому всегда нужно быть в движении. Человек, который легко заводит друзей и теряет их на следующий день. Неуживчивый спорщик, талантливый до гениальности, но опускающий руки перед лицом самых ничтожных повседневных задач. Человек, который может расположить к себе и привести в ярость одновременно. Живой парадокс.
Не знаю, повторила я и, повернувшись, посмотрела на парня, который по-прежнему сидел рядом со мной. Он был милым. Я бы позвала тебя домой выпить пива, и тогда ты смог бы познакомиться с ним и составить о нем представление. Но он сейчас в Лос-Анджелесе и вернется не раньше завтрашнего утра.
Парень молча размышлял над моими словами, задумчиво почесывая затылок. Из его волос при этом вырывалась целая буря песка.
Вот что, наконец сказал он. Я приеду сюда опять в следующие выходные, если погода будет хорошая.
Да? улыбнулась я.
Я тебя найду.
Хорошо.
Возьму с собой вторую доску. Чтобы ты могла покататься.
Тебе не обязательно меня подкупать.
Парень притворился обиженным:
Что значит «подкупать»?
Я и так познакомлю тебя с отцом в следующие выходные. Он любит новые лица.
Я не пытался тебя подкупить. Честное слово.
Знаю, смягчилась я. Кроме того, мне очень хотелось покататься на серфе.
Он ухмыльнулся и затушил сигарету. Солнце, спускавшееся к морю, принимало четкие очертания и цвет теперь оно было похоже на оранжевую тыкву. Мой собеседник сел, щурясь на свет, слегка зевнул и потянулся. Затем сказал:
Мне пора. С этими словами он поднялся и несколько мгновений в нерешительности стоял надо мной. Его тень на песке была бесконечно длинной. Ну, тогда пока?
Пока.
До следующего воскресенья.
Хорошо.
Это свидание. Не забудь.
Не забуду.
Он повернулся и пошел прочь. По пути он остановился, чтобы подобрать оставшиеся вещи, и салютовал мне напоследок, а затем направился через весь пляж туда, где росли старые, зарывшиеся в песок кедры, за которыми начиналась дорога.
Провожая юношу взглядом, я внезапно поняла, что даже не спросила его имени. И хуже того, он не позаботился узнать мое. Я была просто дочерью Руфуса Марша. Но все же в следующее воскресенье, если погода будет хорошая, он, возможно, приедет снова. Если погода будет хорошая. На это стоило надеяться.
2
Мы жили в Риф-Пойнте из-за Сэма Картера. Сэм был агентом моего отца в Лос-Анджелесе, и именно он в откровенном припадке отчаяния в конечном счете вызвался подыскать нам какое-нибудь дешевое жилье. Лос-Анджелес и мой отец были совершенно несовместимы настолько несовместимы, что отец не мог написать ни одного стоящего слова, пока мы жили там, и Сэм рисковал потерять как ценных клиентов, так и деньги.
Есть одно местечко, Риф-Пойнт, сказал тогда Сэм. Это настоящее захолустье, но там очень тихо и спокойно Такая тишина, как будто наступил конец света, добавил он, вызывая в воображении картины рая в духе Гогена.
Так мы взяли в аренду убогий домик, запихнули все нажитое нами добро, которого, как ни печально, оказалось немного, в старый, полуразвалившийся отцовский «додж» и, оставив за собой смог и суматоху Лос-Анджелеса, приехали сюда. Мы были похожи на детей, впервые увидевших море и взволнованных его запахом.
Вначале это и впрямь было волнующе. После городского шума казалось волшебным просыпаться под пение морских птиц и бесконечный рокот прибоя. А как чудесно было ранним утром прогуливаться по песку, глядя на солнце, поднимающееся из-за холмов, развешивать свежевыстиранное белье и смотреть, как оно вздымается и наполняется ветром с моря, словно паруса на кораблях.