Не без этого. Пришлось немного пострелять, тихо и мрачно прокомментировал Командир, спрыгивая со своего коня, потом как-то странно и внимательно посмотрел на него: Кстати, Аминьо, ты с собой в деревню пушку брал?
ДаА ч?
Она еще у тебя при себе?
Да он приподнял рубашку, показывая торчащую из-под ремня рукоятку. Кое-кто из ребят, насколько он знал, не видели смысла брать с собой оружие в деревню, ведь они шли с миром. А он со своим револьвером никогда не расставался. Следовал примеру Чаби, который частенько говорил, что для воина и бойца оружие становится частью тела.
Ладно, удовлетворенно кивнул Командир Хунахпу, - Просто кто-то из наших обронил револьвер там в деревне. Вот я и ищу, кто немного натянуто пояснил он, и сразу же перешел на другую тему: Вы с Чаби нормально доехали? Никого по дороге не встретили?
Нет.
А где он сейчас?
В палатке. Отдыхает.
Хотелось бы знать, что это его так утомило? язвительно усмехнулся проковылявший рядом Тобалио, при этом исподтишка подмигнув ему.
Аминьо предпочел не обращать внимания на попытку подколоть его, вместо этого обратился к Командиру:
Я решил не будить его, поскольку ему сегодня ночью дежурить, ведь так?
Да, правильно, кивнул индеец, пусть пока поспит.
Ты наконец-то решил назначить Чаби часовым? удивился Лан.
А что?
Ну, помнится, не так давно ты говорил, что он еще мал для этого.
Я передумал. Ты был прав, chaq'8, не стоит его излишне опекать. Пусть мой сын привыкает к ответственности. К тому же, я ведь пока не заставляю его брать на себя командование и не отправляю в разведку. Это всего лишь дежурство. С этим любой справится.
Да, это было обычное дежурство. С этим мог справиться любой, будь эта ночь такая же обычная, как предыдущие. Но все было не так, как обычно. Кто мог подумать, что именно в эту ночь солдаты нападут на их лагерь
***
II
На следующий день я втайне от Алессандро, вернулась в дом своего отца. Вернулась только, чтобы сказать ему, что ухожу навсегда, что не намерена жить с человеком, который продал эту страну и обрек народ на унизительное рабство, что не разделяю ни его политических взглядов, ни его этических принципов, ни его этнической принадлежности Много чего сказала Сказала, что он специально отослал меня в Америку, потому что стыдился меня моей индейской крови, сказала, что он никогда не относился ко мне с уважением, как никогда не уважал и мою мать Сказала, что это он виновен в ее гибели, что это он ее довел, потому что никогда не любил, потому что только использовал Много что еще сказала Сказала не потому, что это было правдой мы оба это прекрасно понимали а потому, что это были постулаты моей новой веры. А вера в правде не нуждается.
Он слушал молча, с застывшим лицом каменного истукана, высокомерный даже в этом своем безмолвии, в этой неподвижности, в этой полнейшей мертвенной безэмоциональности. И только, когда весь запас моих выдуманных обвинений и упреков иссяк, и я притихла в ожидании хоть какой-то реакции, он, наконец, произнес совершенно нейтральным только непривычно тихим голосом:
Ну, раз ты ТАК решила иди. Только не забудь закрыть за собой дверь.
Покинув дом своего детства, первое, что я сделала, это сняла остатки денег со счета. Не думаю, что отец намеревался закрыть его, но предосторожность не мешала. Сумма, которую он выделял мне на обучение и жизнь в Америке, во много раз превосходила мои реальные потребности, поэтому мне удалось сэкономить достаточно средств. Часть их ушла на то, чтобы начать новую жизнь в этом прибрежном городке, другая часть на то, чтобы откупится от старой жизни, сохранив при этом при этом полную анонимность.
Первое время мы снимали жилье у какого-то мексиканца, но когда тот пронюхал, в каких делах замешаны его съемщики, то решил, что собственная шкура ему дороже арендной платы, и не церемонясь, выставил нас вон. Пришлось все-таки воспользоваться щедрым предложением падре Фелино, и поселиться в тщедушной лачужке на окраине города, принадлежавшей некогда брату священника. Там была какая-то история. Похоже Алессандро в свое время спас его от ареста и от верной казни, помог пробраться на теплоход и бежать из страны Не знаю, он неохотно говорил даже об этом. И вот, именно это скромное жилище стало для меня самым родным и настоящим домом нашим домом
Помимо своих социал-демократических выступлений, организации митингов и стачек, которые были лишь источником неприятностей, но никак не дохода, Алессандро часто подрабатывал в доках при отгрузке и ремонте судов. Там он чувствовал себя вполне уверено и, что немало важно, неприметно, изображая приезжего иностранца для тамошней охраны, и осведомленного во всем матерого местного для растерянно озиравшихся по сторонам иностранцев, ступивших на незнакомую землю. Словом, он легко завоевывал доверие и расположение совершенно разных людей, что не переставало меня удивлять. Хотя, собственно, чему тут было удивляться, ведь я сама значилась в списке жертв его медоточивых речей.
Периодически он устраивался механиком в различные ремонтные мастерские, но подолгу нигде не задерживался, опасаясь, что так на него легко могла выйти полиция.
Вообще, в технике Алессандро разбирался не хуже, чем в людях. Даже сумел воскресить, казалось, безнадежно убитый временем и прошлым владельцем мотоцикл, который потом благополучно обосновался за нашим домом, и частенько выручал в трудные минуты. Это было не просто хобби, не просто увлечение Со временем я поняла, что ремонт всевозможных механизмов был для Сани своего рода тренировкой перед обращением к более сложному, замысловатому и утонченному материалу человеческой душе Или, наоборот, способом отвлечься, когда обстоятельства вынуждали его всмотреться в свою собственную душу.
Что касается меня, то я не без труда и сложностей все-таки смогла устроиться на работу в клинику. Лечились там, в основном, богатые креолы да приезжие иностранцы, и меня никак не хотели брать туда из-за моей собственной этнической принадлежности. Каким бы нелепым это не казалось, но у нас с Алессандро была общая проблема цвет кожи, при том, что он у нас был разным В конце концов, я все-таки получила эту работу и даже заслужила небольшое повышение, когда выяснилось, что я могу не только выносить ночные вазы и менять белье, но и делать что-то непосредственно на поприще медицины.
Кого я ни разу не видела среди пациентов клиники, так это коренных жителей. Их страдания, болезни и смерти никого здесь не волновали, они оставались за кадром, и, чтобы хоть как-то восстановить справедливость (по крайней мере, в том смысле, в котором я ее тогда понимала), я вскоре наловчилась выносить из клиники различные лекарственные препараты и даже медицинские инструменты, чтобы в свободное время ходить по хибарам бедняков, оказывать посильную врачебную помощь тем, кто в ней действительно нуждался, тем, кто на нее даже не надеялся.
Это было тяжело. На многое приходилось смотреть. Со многим приходилось мириться. Боль этих несчастных постепенно становилась и моей. Единственное, что не позволяло мне впасть в уныние, что придавало силы и уверенности, что можно что-то исправить, что неустанно вдохновляло меня, была поддержка Алессандро то, на что я могла всегда рассчитывать. Одно его присутствие рядом уже было невыразимым утешением, а когда мы разговаривали
Тогда мы разговаривали много и обо всем. Кроме, разве что, одного. Была тема, которую мы негласно, интуитивно обходили стороной наше прошлое. Все, что можно было сказать по этому поводу, мы сказали в день нашего знакомства. Остальное было табу. Я не спрашивала его, потому что понимала, воспоминания причинят ему боль, он не спрашивал, потому что понимал, мне было, что скрывать. А может и не понимал, просто боялся встречного вопроса.
Как бы там ни было, мое «шило в мешке» утаивалось достаточно долго, и уже начинало покалывать меня саму
***
III
Когда в два часа ночи Марко ворвался к нему в палатку с криками «Подъем! Враг подступает», первой его мыслью было: «Какой еще враг? Мы же в лагере». А второй наивной и совершенно необоснованной: «Молодец, Чаб! Не оплошал, поднял тревогу!» Почему-то в нем не было ни йоты сомнения, что это именно малец со сторожевого поста вовремя засек подступающий отряд военных и поспешил вырвать своих сотоварищей из оков сна, который мог стать для них последним. Хотя, странно, что его поднял Марко, а не звук сирены. Наверное, просто не услышал, слишком крепко спал.
Теперь, когда все были предупреждены о наступлении, преимущество было на их стороне. Командир Хунахпу незамедлительно отдал распоряжение окружить лагерь кольцом, притаившись в близь лежащих зарослях. Свободным оставался лишь северный подступ, по которому ничего не подозревающий враг должен был пройти на территорию лагеря и угодить прямо в сомкнувшуюся за ним ловушку. Таким образом, даже численное превосходство не могло его спасти