Ее телефон зажужжал, и она бросилась обратно в кухню. Она не собиралась нарочно беспокоить Джулиана, но если он сам позвонит
Это было сообщение от Марго.
Ты где? Не поверишь, какой у меня выдался денек.
Ну, нас таких двое, подумала Флора. Она не стала отвечать. Зачем ей выслушивать, как ужасно прошло у Марго интервью, ее жалобы на журналистку и, как всегда, негодование по поводу этих-с-телефонами. Марго никогда бы не призналась никому, даже себе, но если она и ненавидела что-то больше мобильных телефонов, то это когда на нее не обращали внимания на людях. Флора видела, как Марго роняла кофе со льдом, притворялась, что споткнулась, повышала голос, чтобы всем пришлось посмотреть, кто это так орет, только чтобы ее узнали, задержали взгляд, улыбнулись удивленно и подошли.
Флора была не в настроении. Ей нужно было пройтись.
Когда они только переехали в Лос-Анджелес, именно прогулки помогли Флоре освоиться на Западном побережье. Она лучше всех осознавала иронию. «Лос-Анджелес! с тревогой говорили все вокруг, заслышав о переезде. Но там столько машин! Смог! Интеллектуальный упадок!» Почти смешно, как реагировало ее нью-йоркское окружение. «Уж лучше вы, чем мы» это она слышала почти каждый день, хотя многие из ее друзей ухватились бы за возможность получить роль в сериале и для разнообразия заработать настоящие деньги. Поначалу это было забавно, но вскоре стало раздражать.
Люди что, не понимают, что говорят о моей жизни? А что бы они говорили, если бы мы переехали в Лондон? спросила она Джулиана. В Чикаго? Это просто невежливо.
Согласен. Невежливо.
Если бы я сказала, что мы переезжаем в Талсу, они бы тоже говорили: «Уж лучше вы, чем мы»?
В Талсу? Возможно.
Флора взвилась.
Ты ведь понимаешь, о чем я.
Понимаю. Но давай не будем лицемерить. Сколько раз мы сидели в нашей кухне-столовой, он широким жестом обвел крошечный закуток, где едва хватало места для двоих взрослых, что уж говорить об их дочери, которая в последнее время росла просто на глазах, конечности у нее каждое утро, когда она выходила из спальни, казалось, еще немножко вытягивались; в прежние времена, до перестройки здания, здесь была чья-то прихожая. Сколько раз мы сидели здесь и чувствовали себя лучше Марго и Дэвида, потому что остались в Нью-Йорке? Потому что нам не слабо остаться.
Флора понимала, что он прав и что внезапно пылкой защитницей Западного побережья она стала из-за того, что не могла сама себе признаться, как тяжело будет уехать из Нью-Йорка, из Вест-Вилледж, из дома, от своего сердца, от своих. Переезд они начали обсуждать в шутку, которую Флора радостно поддержала, потому что все это казалось невероятным. Флора в Лос-Анджелесе? Джулиан в Лос-Анджелесе? Они были манхэттенской до мозга костей парой, знали, как жить в этом городе, в квартире с фиксированной оплатой, в районе с хорошей школой, с единственным ребенком, которому хватит и крошечной комнаты.
Годами они ездили в гости к Марго и Дэвиду, наблюдали, как их жизнь приобретает другой оттенок, чувствовали, как их души расправляются, чтобы вобрать залитые солнцем виды Лос-Анджелеса. Они смотрели, как Руби носится по лужайке, плавает в бассейне, собирает лимоны с дерева во дворе. Дэвид жарил стейки на гриле в феврале, а после обеда они сидели вокруг огня, прикрыв колени одеялами, и прихлебывали какое-нибудь приличное калифорнийское красное. По утрам обычно гуляли или отправлялись на фермерский рынок за свежей клубникой, бобами фава и сладким горошком (в марте!).
На обратном пути в Нью-Йорк они обычно молчали, отчасти оттого, что устали, отчасти в задумчивости. Но как только самолет подлетал к городу, Джулиан сажал Руби на колени, чтобы она посмотрела, как они снижаются над панорамой Нью-Йорка, и спрашивал это стало их привычным диалогом, как у Эбботта и Костелло[8]: «Что ты там видишь, девочка моя?» Она прижималась носом к ледяному иллюминатору и отвечала, как он ее научил: «Лучший город земли, папочка!»
И ведь они в это верили. Даже в тот год, когда Руби проплакала всю дорогу до аэропорта Лос-Анджелеса, потому что уже скучала по ящеркам во дворе у Марго. Даже в тот год, когда открыли дверь в квартиру после недели, проведенной у Марго, и учуяли, что внутри сдохла не одна мышь, а много. Даже в тот год, когда прилетели домой посреди весенней метели, а все сушилки в здании оказались сломаны и Флоре пришлось тащить мокрое белье по слякоти через дорогу, в местную прачечную-автомат. Она стояла в прачечной, складывала одежду, которую предстояло убрать на месяцы, и представляла себе Марго, которая как раз сейчас идет через комнату, залитую солнцем. Она думала о том, что Дэвид может выйти во двор и сорвать авокадо. Складывая попарно носки Руби с Hello Kitty и глядя на снег за окном, который постепенно переходил в дождь только что высушенная одежда опять промокнет, пока она донесет ее домой, Флора завидовала самому простому удобству в жизни Марго: возможности открыть дверь и выйти наружу. Выход наружу не превращался в поход, для которого нужны были пальто, сапоги, для которого требовалось запереть квартиру и поставить перед собой цель. Каково это, когда стиральная машина и сушилка прямо в доме, а не в квартале или не в жутком подвале, где всегда стоял лютый холод, воняло плесенью и откуда явно приходили грызуны, которых они обнаруживали на кухне? Каково это было бы, задумалась Флора, просыпаться почти каждый день и знать, что будет солнечно, что созреют лимоны и колибри станут порхать туда-сюда, каково загружать стиралку в своем собственном доме, а потом выходить во двор и срывать мандарин к завтраку?
Но если они с Джулианом и позволяли себе временами позавидовать, то быстро переключались. Воздуходувки! Господи, это же ужас. Этот грохот, как его вообще можно вынести? Машины, движение. И разве от солнца, целыми днями льющегося в окна, не начнешь уставать, разве от него не выцветают душа и мозг? Вся мебель в доме Марго выгорела с обращенной к окну стороны. Все темно-синие и зеленые тона ее кресел с красивой обивкой превратились с одной стороны в оттенки белого и серого. «Видишь? спросил Джулиан, превращая кресла в метафору. Солнце уничтожает любую структуру».
И потом, кто съезжает из квартиры с фиксированной оплатой? Это все равно что отдать последний билет на самолет из Сайгона. О таком жалеют до конца своих дней. Единственное, что в Нью-Йорке было неизменным, если потеряешь хватку, город помчится дальше без тебя. Если сойдешь, назад уже не запрыгнешь. Разве они этого хотели? Они жили энергией и разочарованиями Нью-Йорка; он делал их интересными, не давал затупиться. Лос-Анджелес был ненастоящим городом.
Остроты нет, говорил Джулиан.
Энергии нет, говорила Флора.
И все же.
И все же
Как бы Флора ни старалась понять, в какой момент их отношение изменилось, у нее не получалось, потому что это, как почти всегда, был не один момент, но целая череда, вроде следа из хлебных крошек, ведущего к чему-то новому. Флора не могла бы точно сказать как, или почему, или даже когда именно, но привычный голод Джулиана до всего, что было связано с «Хорошей компаний», и задумчивое раздражение всем, что не было, как-то понемногу улеглись. Казалось, что, когда все пошло проще, связи ослабли. «Хорошая компания» наконец-то встала на ноги много не зарабатывала, но и не теряла деньги, как кровь. Как и многие мелкие театрики в центре, они снимали скромное помещение для репетиций и чтений. За годы Джулиан и Бен изрядно потрудились над зданием и сумели договориться о достаточном количестве ремонтных работ, чтобы привести его в приличное состояние, чтобы оно больше не требовало вливания крупных сумм, которых никогда не было в наличии. Жалкий кредит, на продление которого они уговорили сочувствующего банкира, был выплачен. О них шла молва, их стали регулярно приглашать в большие театры, и они научились ставить спектакли, которые даже большей частью окупались. Два года подряд они даже получали небольшую прибыль. Джулиан отошел от ежедневных обязанностей. Он больше не мел в театре полы, не печатал в два часа ночи программки и не прочищал засорившиеся унитазы. По сути, Джулиан был художественным руководителем: выбирал пьесы, прослушивал актеров, обхаживал режиссеров, пытался направить порой противоречивые порывы Бена в нужное русло, чтобы заинтересовать нужных людей и привлечь зрителя.
В конце концов младшие сотрудники с готовностью включились в работу, взяв на себя более обременительные обязанности. Все, что Джулиан по-прежнему хотел делать, он мог делать и из Лос-Анджелеса, иногда наведываясь на восток. Бен почти полностью переключился на летние спектакли в Стоунеме (после первого лета он пытался назвать это все «Стоунемским Супом», но никто не поддался, все всегда говорили просто «Стоунем»).
Поначалу Флора не знала, как отнестись к этому повороту руля, к тому, что ее заклятый враг вышел из игры. Она же ненавидела «Хорошую компанию» (и любила она любила «Хорошую компанию», как неуправляемого обожаемого ребенка, который не любит тебя в ответ), без нее раздражение Флоры уходило в свободный полет. И кто они без «Хорошей компании» раздражитель и связующее вещество? Кем они будут?
Чем меньше времени уходило на «Хорошую компанию», тем больше его можно было уделить прослушиваниям, а это означало, что у Джулиана образовалось больше работы, и когда ему пришел вызов на новый сериал, который собирались снимать в Лос-Анджелесе, ничего сложного они в этом не увидели. Вызовом обычно все и ограничивалось, шансы получить роль были так невелики. Но потом пришел второй вызов, потом еще один, а потом ему позвонил агент и сказал, что продюсеры хотят, чтобы он прилетел в Лос-Анджелес на пробы, проверить, как сработается с потенциальным партнером.
Наверное, самое время сказать им, что мы не хотим переезжать, сказал Джулиан Флоре, когда Руби уснула.
Они сидели в комнате, которую называли «большой». Гостиная три с половиной на четыре метра, которая была и кухней, и столовой, и библиотекой, и спортзалом, и чем угодно, кроме спальни. Работа в театре очень кстати, когда живешь в крошечной квартирке. Лара, их художник-постановщик, знала нескольких плотников, которые всегда искали подработку. В квартире у всего было двойное назначение. Раскладной кофейный столик превращался в обеденный или письменный стол. Подъемная кровать Руби откидывалась к стене, чтобы освободить место для игр. Кухонная столешница была на петлях, и ее можно было поднять к стене, чтобы все могли усесться за стол. Изобретательно, но Флоре казалось, что она все время на сцене, так и ждешь ребят в черном, с наушником в ухе, которые забегут и утащат цветы с обеденного стола, превратив его в скамейку в парке.