Когда ей исполнилось 18 лет, умер её отец, кормилец, опора и главный добытчик. Ему было всего 48 лет, тогда это считалось уже весьма преклонным возрастом, ему не повезло, у него была онкология желудочно-кишечного тракта. Возможно, обратись он в начале болезни, ему смогли бы помочь, но тогда люди терпели до последнего, и хоть ему закрыли глаза на Большой Пироговской в Москве, где сейчас находится Первый Медицинский Университет имени И.М.Сеченова, вероятно, все было уже на последней стадии. Ну и онкологию в 1936 году еще лечить не особо умели. Короче говоря, бабуля моя стала старшей во всех смыслах. К тому моменту она окончила медицинское училище по специальности «Акушерство» и ее направили работать в родильный дом в деревню Очаково, что под Москвой.
Сначала семья жила в Заокском районе Тульской области, в живописных местах с богатой природой, родниками и водоемами, которые привлекают любителей экотуризма. А раньше там просто жили и работали крестьяне. Деревня называлась Дурнево, сейчас ее переименовали в Лужки, по состоянию на 2010 год там числилось всего 2 человека. Хотя мои предки были далеки от таких ассоциаций. Конечно, «академиев» они не заканчивали, но были целеустремленными и высокомотивированными ребятами.
Мой прадед, Степан Захарович, хотел работать на земле, запасать зерно, думал построить мельницу. Семья росла, надо было всех кормить, делать запасы, вкладывать в дальнейшее дело. Но события 1917 года «обломали» все мечты и идеи. Пригнали дармоедов, моих родственников обозвали кулаками, тех, кто реально горбатился до седьмого пота. Их выдавили из сельской местности, и им пришлось постепенно переехать в город Серпухов от греха подальше. В столь «веселое» время все могло просто закончиться стенкой, Бог всемогущий миловал.
Прадед, конечно, это сильно переживал. Была сломана еще одна судьба, семья осталась без кормильца. Я сейчас думаю, Господи, сейчас женщины спокойно рожают детей после сорока пяти, а моя прабабушка, Мария Федоровна, в сорок пять была похожа на высушенную старушку, сгорбившись у гроба своего Степы в окружении любимых птенчиков. А жить дальше было надо, и что-то придумывать и решать.
Вставлю и я свои пять копеек. Сейчас люди мечутся, ищут себя, страдают, что так и не заработали свой миллиард, не купили очередной «Мазератти», не вложились в очередные три квартиры в престижном районе. В то время были другие понятия. Я не говорю, что надо довольствоваться хлебом с водой это тоже не вполне себе вариант. Нет, просто тогда реально деловые и рабочие люди очень страдали от того, что у них были какие-то возможности, а с приходом большевиков все эти возможности пошли прахом. Прадед еще какое-то время покрутился в городе, потом заболел и уже не вышел из «штопора». Его старшие братья успели стать знаменитыми, они умудрились открыть лавки щеток и кистей братьев Шибаевых, и эти изделия еще использовались в сапожных ларьках в Москве на улице Горького, ныне Тверской. Моя бабушка однажды это обнаружила в 60-х годах прошлого столетия.
Таким образом, Шура Шибаева стала взрослой в одночасье в 18 лет. Папку похоронили, мамка с сестрой и младшими братьями остались в Серпухове в бараке, сама она, окончив медицинское училище была направлена работать в роддом в деревню Очаково, что под Москвой. Снова вся надежда была на нее. А так хотелось счастья, радости, семьи. Но ничего не получалось, может быть, всему виной был взрывной характер, а, может быть, судьба ждала того самого случая.
Жизнь часто диктует свои правила вопреки твоим помыслам, ты вот напридумываешь себе с три короба, нафантазируешь, а тут, бац, и все идет по другому сценарию. Поработав какое-то время в родильном доме, где надо сказать, Александра показала себя, как выдающийся сотрудник и даже была премирована за проведение ряда сложных родовспоможений, бабан решила идти учиться дальше, пошла на курсы при медицинском институте. И было это как раз тогда, когда на пороге стояла война. Соответствующие коррективы были внесены, не надо сложно объяснять, что обученный специалист с медицинским образованием да еще и с опытом автоматически попадал на фронт.
Слава Богу, что мы не можем даже на йоту представить, как это быть на войне. А она смогла, и представила, и прочувствовала это в полной мере на своей шкуре. Раньше люди были более строгие, скупы на слезы и сантименты. Могу представить, как моя прабабушка, Мария Федоровна, провожала Шуру на фронт. Собрала в узел все необходимое, перекрестила и подтолкнула к выходу, потому что долгие проводы лишние слезы. Не до телячьих нежностей было всем. Бабан мало рассказывала про войну, вообще все воевавшие в нашей семье, про войну не любили говорить, знаю, что воевала она под Ржевом, думаю, что дальнейшие подробности будут излишними.
Жизнь часто диктует свои правила вопреки твоим помыслам, ты вот напридумываешь себе с три короба, нафантазируешь, а тут, бац, и все идет по другому сценарию. Поработав какое-то время в родильном доме, где надо сказать, Александра показала себя, как выдающийся сотрудник и даже была премирована за проведение ряда сложных родовспоможений, бабан решила идти учиться дальше, пошла на курсы при медицинском институте. И было это как раз тогда, когда на пороге стояла война. Соответствующие коррективы были внесены, не надо сложно объяснять, что обученный специалист с медицинским образованием да еще и с опытом автоматически попадал на фронт.
Слава Богу, что мы не можем даже на йоту представить, как это быть на войне. А она смогла, и представила, и прочувствовала это в полной мере на своей шкуре. Раньше люди были более строгие, скупы на слезы и сантименты. Могу представить, как моя прабабушка, Мария Федоровна, провожала Шуру на фронт. Собрала в узел все необходимое, перекрестила и подтолкнула к выходу, потому что долгие проводы лишние слезы. Не до телячьих нежностей было всем. Бабан мало рассказывала про войну, вообще все воевавшие в нашей семье, про войну не любили говорить, знаю, что воевала она под Ржевом, думаю, что дальнейшие подробности будут излишними.
Она была операционной сестрой в отделении конечностей, то есть, целую смену помогала спасать солдат, у которых были повреждены руки или ноги. А так как они, в основном, были повреждены, да расплющены в лепешку, что их надо было срочно ампутировать, иначе было не избежать гангрены, особенно в жару. А как отпилить ногу без наркоза стакан спирта и скрученное полотенце в зубы, чтобы не раскрошились, и работать, день и ночь. А еще постоянно менять дислокацию, потому что непрестанно бомбили и рыть землянки, переносить раненых на своих хрупких плечах. Она мне однажды рассказала жуткую, на мой подростковый взгляд, историю. В жару им очень помогали опарыши, личинки мух. Когда раненый солдат долго лежал под раскаленным солнцем, простите за подробность, его кровавую рану обсиживали мухи, так вот опарыши вычищали раны от гноя, что очень помогало медикам в отсутствие средств дезинфекции в достаточном количестве. И лицо ее всегда было такое спокойное, даже с легкой усмешкой, когда она про все это рассказывала. В очередной раз я убеждалась, что наш народ победить было просто невозможно.
На войне у моего бабана случилась любовь с Петром, причем, в нашем понимании это было кино с невероятной перемоткой, потому что тебя могли убить в любую секунду. Убивали постоянно, много, люди исчезали, было ОЧЕНЬ страшно. Любовь была такая, чтобы выжить, хоть кому-то, причем, никто не знал, кто выиграет в этой адской лотерее. Повезло выиграть ей, когда она узнала, что ждет ребенка. Наверное, если б не это, я б сейчас тут не распиналась. Ближе к делу ее отправили домой рожать, а Петр погиб под танком, даже не оставив ей свою фотокарточку где-то под конец 1943 года. В июле 1944 года родился мой папа, на войну она больше не вернулась. Папуля спас ее от ада войны, дальше ждал ад соцреализма матери-одиночки, но это было немного позже. Я думаю, когда она смотрела на туго запелёнатый сверток, она видела своего Петю, солнышко и ромашки в поле, а не землянку со стонущими мужиками, которым постоянно отпиливали, то руки, то ноги, наш мозг пытается забыть плохое, заместив его хорошим. Бабан была из тех, кто никогда не стонал, не просил, не жаловался. У нее был жесткий и волевой характер, с ней было порой очень сложно, но теперь я понимаю почему, хотя понять того, что было с ней, я никогда не смогу и, слава Богу
У бабана никогда не пропадало ни хлебной крошки, ни зернышка пшена. Она не была жадной, она просто не допускала, что еду можно выбросить. Бабушка одна из немногих в нашей семье знала, как тяжело все это иногда доставалось, поэтому, съев кусочек хлеба, собирала крошки со стола в ладошку и также отправляла их в рот. Это выглядело трогательно, кто-то мог это осудить, назвать некультурным, к счастью, среди нас таких не было. Нас в Советском Союзе тоже воспитывали, что хлеб выбрасывать это преступление. Но чем лучше и сытнее мы начинаем жить, тем более размытыми становятся грани между вкусным и невкусным хлебом. Совсем не осталось людей, которые блокадные 125 граммов в сутки ждали как манны небесной и делили этот кусочек из клея и опилок на пять частей, чтобы прожить еще один день и постараться выжить.