И вот посмотрите: у нее даже нет того самого ребенка, которому можно было бы перестать улыбаться. Может быть, отцовские скорбь и уныние перешли к ней по наследству?
Она и росла такой, печальной и беспокойной, только никто этого не замечал, пока печальный и беспокойный ребенок не стал печальным и беспокойным подростком. «Это просто такая фаза, говорили все. Пройдет».
Не прошло. Теперь она была печальным и беспокойным взрослым, и при мысли о близящемся тридцатипятилетии у нее сводило живот от страха.
Ее психотерапевт Луиза, раздававшая психиатрические ярлыки с такой же легкостью, с какой Опра Уинфри раздает машины (У вас тревожный невроз! У вас обсессивно-компульсивное расстройство! И у вас начинается депрессия!), полагала, что бояться тридцати пяти бессмысленно и глупо. Вслух она этого не говорила, но Валенсия догадывалась, что она так считает. Похоже, ей больше нравилось, когда Валенсия боялась смерти или пожара в квартире.
Когда на последнем приеме Валенсия сказала: «Меня тошнит от одной только мысли, что мне исполнится тридцать пять», Луиза оторвалась от того, что делала, и, как щенок, склонила голову набок; серьги-канделябры при этом громко звякнули на шее. Зато волосы даже не шелохнулись; коротко постриженные и уложенные в твердый как камень, пламенный пучок на макушке, они напоминали свечу. Валенсия всегда восхищалась этим утонченным проявлением храбрости короткими волосами. Прятаться Луизе было не за чем. Валенсия же никогда даже не убирала волосы за уши.
Луиза пыталась заправить степлер, и Валенсия сначала подумала, что ее признание останется без ответа, но потом все сложилось, раздался щелчок, и степлер выстрелил на пол серебристую скобу.
И что дальше? спросила Луиза, откладывая степлер и беря стопку бумаг.
Валенсия не знала, каким психотерапевтом была Луиза, хорошим или плохим, потому что ей не с кем было сравнивать. Она была доброй, но, казалось, не всегда дружила с головой. Как будто ее разум был шариком, наполненным гелием и летающим по углам комнаты, тогда как длинное тело раскачивалось взад и вперед в кресле напротив стола, занимаясь какой-то посторонней работой, не имевшей никакого отношения к клиенту. В офисе пахло цветами не каким-то одним цветком, а всеми цветами сразу.
Что дальше? повторила растерянно Валенсия, глядя в угол комнаты, где парил разум Луизы.
Следующие самые пугающие вещи. Если тридцатипятилетие возглавляет список того, чего вы боитесь, то что идет дальше, под вторым и третьим номером? Теперь Луиза пыталась выровнять бумаги, постукивая стопкой о стол. Будь Валенсия человеком более уверенным в себе, она бы попросила Луизу прекратить это, потому что стук отвлекал. Но ни уверенной в себе, ни напористой Валенсия никогда не была.
Самолеты, сказала она, повышая голос, чтобы перекрыть стук бумаг. А потом шоссе.
Вы боитесь самолетов или боитесь летать? уточнила Луиза.
Бум, бум, бум.
О да, летать, чувствуя себя дурочкой, сказала Валенсия. Самих самолетов я не боюсь. Боюсь только, что они падают с неба. Вместе со мной. Она знала, что это каким-то образом работает: самолеты могут летать с людьми внутри, летать туда, куда надо, и даже приземляться не взрываясь. Но если бы она оказалась на борту, все, что обычно срабатывало, отказало бы, потому что она это заслужила. Иногда Валенсия задумывалась, не проявление ли это тщеславия, чувства собственной важности думать, что одно только ее присутствие способно изменить законы физики или остановить механическую работу гигантских реактивных самолетов.
Вы когда-нибудь летали? спросила Луиза, поразив Валенсию способностью задавать вопросы по делу, занимаясь чем-то посторонним и вроде бы даже не обращая внимания на клиента.
Нет.
Думаю, Валенсия, вам бы стоило это сделать. Может быть, если справитесь с номером два в вашем списке, то и номер один уже не будет казаться таким пугающим. Может быть, вы поймете, что вам достает храбрости делать то, чего вы боитесь. Луиза уже сунула бумаги в пасть степлера и теперь стояла у стола, нажимая на стальную челюсть изо всех сил, но стопка была слишком толстой. Она нахмурилась, разделила стопку на две половинки и принялась снова подравнивать листы, постукивая ими по столу. Извините, что я сказала?
Вы сказали, что мне стоит куда-нибудь слетать.
Ах да. Действительно стоит.
Вы сказали, что мне стоит куда-нибудь слетать.
Ах да. Действительно стоит.
Куда?
Все равно куда. Не важно. Вы могли бы полететь в Саскатун или Токио. Короткое путешествие далось бы легче, но более длительное, на мой взгляд, было бы эффективней. Есть ли какое-нибудь место, где вы хотели бы побывать?
Побывать Валенсия хотела бы везде. Она часто брала в библиотеке книги о путешествиях и ехала в аэропорт, где часами сидела, пила кофе, ела несвежие дорогие маффины и смотрела, как приземляются и взлетают самолеты. Для нее это было сродни посещению аквариума. Самолеты походили на акул гладкие серые тела с острыми плавниками, каким-то образом рассекавшими воздух и при этом остававшимися неподвижными.
Она пожала плечами:
Нет.
Подумайте об этом, сказала Луиза. Спланируйте путешествие. Она скрепила первую стопку бумаг, затем вторую, соединила их скрепкой и положила перед собой. Вот. Тронуться можно.
Валенсия многозначительно кивнула, но Луиза на нее не смотрела.
А потом что, хайвеи, вы сказали? Вы боитесь хайвеев или
Да. Валенсия почувствовала, как предательски дрогнул голос, и попыталась его выровнять. Боюсь ездить по ним. Сами дороги меня не пугают. А вот ездить по ним страшно. Или или Она сглотнула и подождала, пока слова догонят мысли. Или ехать пассажиром. Выезжать за город.
Луиза хихикнула, как будто в этом было что-то смешное. Как будто у нее не было какого-то другого пациента, который рассказывал, к примеру, о страхе перед ватными шариками или чем-то в этом роде. Как будто автомобильные аварии не были вполне реальны и не могли причинить человеку вред. Валенсия нахмурилась и уткнулась взглядом в колени.
Когда вы в последний раз ездили по шоссе?
Давно, несколько лет назад, сказала Валенсия. Навещала маму и папу. Они живут в Саскатуне.
Вы не видели своих родителей несколько лет?
Они приезжают ко мне. Знают, что я не люблю шоссе.
А Луиза любила произносить это «а». Может быть, она и пришла в эту профессию только для того, чтобы стучать чем-то по столу и говорить «а». Что ж. Разберемся по пунктам. Давайте начнем с самолетов. Вы могли бы также поговорить с вашим доктором насчет корректировки ваших лекарств, добавила она, очевидно трепеща от восторга при мысли об этом, как если бы была ученым и проводила на Валенсии опыт.
Луиза выдвинула ящик у правого колена и начала копаться в нем.
Мысль о дне рождения не должна вызывать рвотный позыв. По крайней мере, пока не достигнете моего возраста. Она хихикнула в ящик, словно приберегая немножко смеха на потом. Может быть, нужно просто увеличить дозу.
От предложения увеличить дозу Валенсии захотелось блевануть. Чего ей никак не хотелось, так это вообще пользоваться лекарствами, не говоря уже об увеличении дозы. Хотя, возможно, Луиза была права и эта реакция служила еще одним доказательством того, что дозу и впрямь нужно увеличить. Снова.
Она, как всегда, последовала совету Луизы, и теперь ее таблетки были синими, а не красными, но страх перед тридцать пятым днем рождения сохранился независимо от изменения цвета таблеток. Но возможно, Луиза что-то поняла насчет путешествия, потому что когда Валенсия проснулась на следующее утро, она думала об этом, а не о своем дне рождения. А потом желудок кувыркнулся и избавился от содержимого, и случилось это потому, что она представила, как «Боинг-737» погружается в Атлантический океан и одно замкнутое пространство поглощается другим. Сработало, Луиза, подумала она, склоняясь над унитазом.
Вот так Валенсия и начала планировать свое путешествие, или, точнее, позволила себе увлечься им. В животе возникло жутко неприятное ощущение, и сначала она приписала его разрыву аппендикса или первому признаку расстройства печени. Однако после тщательного исследования и самоанализа Валенсия пришла к выводу, что речь может идти о некоем спровоцированном тревогой эмоциональном возбуждении. Просто она уже давно не испытывала ничего такого, что теперь ошибочно приняла за боль.
Новая доза лекарства от беспокойства всегда вызывала неприятный эффект мозг как будто накрывался тяжелым одеялом. Так продолжалось примерно неделю, после чего организм привыкал к перемене. Ощущение необязательно бывало плохим, оно просто не способствовало производительности. Ей хотелось свернуться калачиком под этим одеялом и уснуть. Она шла на работу в замедленном темпе, и ей не нужно было стараться не обращать внимания на коллег они отступали на периферию, двигались тенями и разговаривали шепотом. Она видела только то, что находилось непосредственно перед ней, и даже это было окутано странным ментальным дымом.