Последний раз Олсен публиковалась еще до Второй мировой войны; и вдруг за год ей удалось напечатать три рассказа в трех разных журналах. Рассказ «Помогите ей поверить», который дал Тилли возможность вернуться к писательской карьере, появился сначала в Stanford Short Stories, а затем в The Pacific Spectator. История о межрасовых отношениях под названием «Крещение» была опубликована в Prairie Schooner. «Эй, моряк» напечатали в New Campus Writing No. 2 Нолана Миллера. Сейчас рассказы Олсен принимали маленькие студенческие журналы, а не престижные издания, в которых она публиковалась в 1930-х годах, но тем не менее это был прогресс. Более того, у семьи наконец-то появились деньги на стиральную машину (до этого Тилли использовала устройство с рукояткой, которую нужно было поворачивать, чтобы прополоскать белье очень трудоемкий процесс)[139]. Олсен порхала как на крыльях.
И все же, чтобы писать, ей было нужно больше времени. Обязанности по дому и работа сводили на нет время, которое Тилли могла бы тратить на творчество. За несколько лет до получения Стэнфордской стипендии и в стипендиальный период она взяла на себя дополнительные обязанности: Тилли поддерживала свекровь после смерти свекра и в течение нескольких месяцев принимала у себя нового друга Джули, которая в то время училась в старшей школе Мишен, Т. Майка Уолкера, молодого человека из неблагополучной семьи. Олсен удалось почерпнуть вдохновение для своей работы в этих семейных обязанностях. Она делала заметки о дружбе Кэти с одноклассником-афроамериканцем и использовала их для написания рассказа «Крещение». Еще один гость, Уайти Глисон, послужил прототипом персонажа для рассказа «Эй, моряк».
Но найти время на то, чтобы собрать рассказ из всех этих записочек и черновиков, было практически невозможно. Казалось, облегчение, момент, когда Тилли сможет спокойно писать, не думая о брошенных домашних делах, никогда не наступит. «Прошлой ночью буду честна, я думала о другой жизни, я нуждаюсь в ней»[140], писала Олсен в своем дневнике. Она составила список характеристик этой «другой жизни». На первом месте было «одиночество».
Кроме того, всегда стоял вопрос о деньгах. В отличие от типичной (хотя и не везде) нуклеарной семьи середины века, Олсены не могли положиться только на доход мужа Тилли. И поэтому, когда Стэнфордская стипендия иссякла, Олсен вернулась к секретарской работе. Порой, когда в офисе никого не было, Тилли могла писать. Часто она возмущалась тем, как «деловой» и «юридический» язык отравляет ее прозу. Работа подавляла, а дома царил сумбур. Тилли выиграла еще один писательский грант, на этот раз от Фонда Форда, но у него, как и у Стэнфордской стипендии, была конечная дата. Наемный труд всегда маячил на горизонте.
Итак, когда весной 1961 года Секстон написала Олсен, женщины двигались в противоположных направлениях. Секстон была на подъеме. Она опубликовала свою первую книгу Bedlam и начала работу над следующим проектом. Часто Энн оставляла своих дочерей, которым на тот момент было восемь и шесть, у кого-нибудь на попечении. А Олсен, напротив, висела как альпинистка над пропастью: чтобы не упасть, ей требовались вся сила и концентрация без остатка. Хотя Тилли собиралась опубликовать книгу сборник из четырех рассказов под названием «Загадай мне загадку» в малотиражном издательстве Lippincott, она была гораздо менее оптимистична, чем Секстон. Тилли дольше прожила на этом свете. Теперь, седая в свои сорок девять, она все еще выглядела эффектно, но молодость уже ушла. Вот как Олсен сама описывала себя: «крупная размер одежды XL; тяжелые, широкие мужские ботинки сорокового размера; загрубелые руки с короткими пальцами»[141]. Олсен уже много десятилетий жила с писательскими амбициями у Секстон они появились всего несколько лет назад и прекрасно знала, как легко завязнуть в работе и семейных делах и упустить время, необходимое, чтобы творить.
И хотя обе женщины стремились писать, они по-разному подходили к этому процессу. У Секстон была потрясающая трудовая дисциплина и талант пристраивать свои стихи в печать («Господи Иисусе! Да ты вообще везде публикуешься!»[142] однажды заметил ее наставник Снодграсс). Секстон могла отредактировать стихотворение шесть или семь раз, но в конце концов она отправляла его в печать, даже если не была полностью удовлетворена. Олсен работала медленнее. Она была перфекционисткой и редко позволяла кому-нибудь будь то учитель, редактор или даже потенциальный агент взглянуть на свой незаконченный текст. Просматривая корректуру будущего издания, она всегда вносила дополнительные правки. Более того, Тилли пересматривала материал, который уже был напечатан, делала заметки на авторских экземплярах, а иногда даже просила внести изменения уже после печати. Некоторые, включая Коули, считали перфекционизм Тилли дурной привычкой, с которой нужно бороться; другие, и Миллер среди них, вставали на сторону Олсен. «Полагаю, некоторые сочтут, что она слишком медленно творит, написал Миллер однажды. Все эти люди слишком нетерпеливы они не делают различия между синтетическими алмазами и настоящими бриллиантами»[143]. Тем не менее Олсен действительно упустила множество возможностей из-за того, что засиживалась над черновиками и отказывалась показывать свои незаконченные тексты. Перфекционизм Тилли мешал ей не меньше, чем многочисленные домашние и рабочие обязанности; и было неясно, спасет ли ситуацию избавление от всех этих дел. Скоукрофт как-то раз обвинил Олсен в том, что чем тяжелее условия, тем продуктивнее она работает[144].
И хотя обе женщины стремились писать, они по-разному подходили к этому процессу. У Секстон была потрясающая трудовая дисциплина и талант пристраивать свои стихи в печать («Господи Иисусе! Да ты вообще везде публикуешься!»[142] однажды заметил ее наставник Снодграсс). Секстон могла отредактировать стихотворение шесть или семь раз, но в конце концов она отправляла его в печать, даже если не была полностью удовлетворена. Олсен работала медленнее. Она была перфекционисткой и редко позволяла кому-нибудь будь то учитель, редактор или даже потенциальный агент взглянуть на свой незаконченный текст. Просматривая корректуру будущего издания, она всегда вносила дополнительные правки. Более того, Тилли пересматривала материал, который уже был напечатан, делала заметки на авторских экземплярах, а иногда даже просила внести изменения уже после печати. Некоторые, включая Коули, считали перфекционизм Тилли дурной привычкой, с которой нужно бороться; другие, и Миллер среди них, вставали на сторону Олсен. «Полагаю, некоторые сочтут, что она слишком медленно творит, написал Миллер однажды. Все эти люди слишком нетерпеливы они не делают различия между синтетическими алмазами и настоящими бриллиантами»[143]. Тем не менее Олсен действительно упустила множество возможностей из-за того, что засиживалась над черновиками и отказывалась показывать свои незаконченные тексты. Перфекционизм Тилли мешал ей не меньше, чем многочисленные домашние и рабочие обязанности; и было неясно, спасет ли ситуацию избавление от всех этих дел. Скоукрофт как-то раз обвинил Олсен в том, что чем тяжелее условия, тем продуктивнее она работает[144].
Но несмотря на все эти различия Олсен разглядела то, что сближало их с Секстон. В своем ответе на письмо Энн Тилли назвала поэтессу «родственной душой» и выразила желание продолжить общение. Тилли также написала Секстон, что вырезала из своего экземпляра книги Bedlam ее фото и разместила над письменным столом, рядом с портретами Льва Толстого, Томаса Харди и Уолта Уитмена «писателей, которые помогают»[145], как называла их Олсен. В одном из последующих писем она упрекнула Секстон в излишней самокритичности: «Ведь это твой первый, замечательный рассказ, и им следует гордиться, а не ругать себя»[146]. Олсен была щедра на похвалу, и ее скромность выдавала внутреннюю неуверенность. Она предложила Секстон продолжить разговор, и Энн ответила практически сразу же: так завязалась их живая переписка.
Эти письма поражают чуткостью и прямотой: обе женщины открыто делились своими страхами и ошибками, обе подчеркивали присущие адресатке таланты. Пожалуй, в 1961 году Секстон была более известна, чем Олсен, но ей не хватало спокойной уверенности Тилли. «Как писательница я завидую твоему таланту, как-то раз написала ей Энн, но как человек и женщина я очень за тебя рада»[147]. Секстон не хотела соперничать с Олсен, и потому им удалось построить теснейшую дружескую связь. Каждая из женщин обладала чем-то недоступным другой. У Олсен была ее обретенная за годы писательства и работы, выстраданная потом и кровью мудрость. В письмах она поддерживала Секстон, рекомендовала ей книги для чтения и, описывая свои трудности, открывала Энн другую жизнь. А Секстон, в свою очередь, открыла Олсен то, что было ей так остро необходимо: доступ к литературному сообществу Восточного побережья.
Порой Тилли рассказывала, как сложно найти время, чтобы писать, учитывая все обязанности и необходимость работать вне дома. В письме, датированном маем 1961, незадолго до публикации «Загадай мне загадку», Олсен описывала, как ей приходится «отказываться от писательства (чтобы работать и зарабатывать деньги)»[148]. Секстон, понимая, что находится в привилегированном положении, ответила сочувственным письмом. Она пыталась придумать, как извлечь пользу из ситуации Олсен, и говорила, что, возможно, трудности и работа могут нести вдохновение. Но Энн осознавала наивность такой позиции: «Нужно так много времени, чтобы складывать истории, а если времени нет как же писать?»[149]
Сама того не понимая, Секстон затронула одну из важнейших для Олсен проблем социальной справедливости. По мнению Тилли, одна из величайших трагедий социального и экономического неравенства заключалась в недоступности искусства для народа. Рабочие не могли себе позволить покупать книги или ходить в театр, и им не хватало времени, чтобы творить искусство самим (и очевидно, что зарплаты, которую они могли бы получить за работу в этой сфере, не хватило бы на содержание семьи). Множество историй так и остались нерассказанными. Тилли знала, что так быть не должно. В 1930-е годы перед взглядом Олсен мелькнул и затух другой мир мир, в котором федеральное правительство во время экономического кризиса финансировало Управление общественных работ (WPA), поддерживая искусство: театр, музыку, драму, литературу, фотографию. Тилли мечтала о времени, когда у каждого будет доступ к искусству и культуре и шанс участвовать в их создании. Секстон ничего не знала об этой мечте; Энн страдала от избытка свободного времени, которое заполняли только ее мысли. Ей никогда не приходилось искать баланс между писательством и зарабатыванием на жизнь. Благодаря переписке женщины узнали, что и ад у каждого свой.