Но, увы, описанный Константином «стрекулист» на вокзале не появлялся. Шли томительные часы, менялись даты на отрывных календарях, а результата не было.
Через шесть дней после происшествия на Ленинградском вокзале Костя Ким появился в управлении с подвязанной правой рукой. Выглядел он молодцом отдохнул, выспался, а немного округлившиеся щеки отливали легким здоровым румянцем.
Выписали, товарищ майор, протянул он Старцеву выданную справку о пройденном курсе лечения. Готов приступить к исполнению обязанностей.
Готов, говоришь? одобрительно осмотрел Иван подчиненного. А стрелять, если что, левой рукой сможешь?
Я одинаково хорошо стреляю с обеих рук.
Ну, здравствуй, брат-товарищ, осторожно приобнял Костю Старцев. Рад тебя видеть!
Тут подоспели и остальные. Кто-то пожимал Киму здоровую левую руку, кто-то обнимал, кто-то поздравлял с боевым крещением
Потом коротко посовещались, ввели Костю в курс дел и отправились на Ленинградский вокзал аккурат к приходу новгородского поезда.
Теперь мы его точно прихватим, довольно потирая ладони, сказал Иван Харитонович. Одно дело пытаться опознать преступника по словесному портрету и совсем другое, когда с тобой воочию видевший его человек
Битый час по вокзалу и его окрестностям прогуливались три пары оперативников: Бойко Баранец, Егоров Горшеня и Васильков Ким. Один лишь Старцев сидел в служебной «эмке», так как его хромающая фигура с тросточкой была слишком яркой и запоминающейся. Это могло испортить задумку.
Костина рука на перевязи бросалась в глаза гораздо меньше. Повязку ему специально сделали из темной ткани, и вместе с Васильковым они не шастали взад-вперед, а спокойно сидели за столом вокзального буфета, попивая из стаканов чай и осторожно поглядывая вокруг.
Бойко с Баранцом дежурили возле касс. Здесь, как всегда, толпилось много народа, кто-то переругивался из-за места в очереди, кто-то громко разговаривал с кассиром, капризничали маленькие дети. Над каждой кассой висела новенькая красная табличка, на которой золотыми буквами было написано: «Герои Советского Союза, Герои Социалистического Труда, кавалеры 3 орденов Славы, инвалиды Великой Отечественной войны обслуживаются вне очереди». Прикинувшись отставным офицером, Бойко торчал возле воинской кассы, его напарник листал один из старейших ежемесячных литературных журналов «Новый мир»; в 1925 году его редактировал и правил первый нарком просвещения Анатолий Луначарский.
Последняя пара, Егоров Горшеня, для виду прихватив из управления чемоданчик, точь-в-точь походила на ожидающих поезда пассажиров. Милиционеры прохаживались по одному из двух перронов, поглядывали на часы и делали вид, будто ожидают поезд.
Семнадцатого августа состоялся только один матч, объяснял напарнику ярый футбольный болельщик Горшеня. Наше «Динамо» принимало минчан и победило 3:0.
А вчера, я слышал, «Торпедо» играло?
Да, торпедовцы разгромили «Крылья Советов» со счетом 4:0.
Занятно, посмеивался Егоров, который никогда футболом не интересовался. А сегодня кто играет?
«Локомотив» «Динамо Ленинград». «Динамо Тбилиси» «Спартак». И «Динамо Киев» «Зенит».
Покурив возле урны и продолжая болтать о матчах седьмого чемпионата СССР, они возвращались под крышу длинного здания вокзала, делали круг и снова шли к перронам.
Проходя мимо буфета, Егоров каждый раз бросал вопросительный взгляд на Василькова. Тот в ответ незаметно качал головой: «Пока ничего. Ждем»
Глава пятая
Москва, Ленинградское шоссе Красноармейская улица
19 августа 1945 года
Бабка, смущавшая Хряпу торчавшим из хозяйственной сумки кошельком, с охами и причитаниями вывалилась из автобуса на остановке «Волоколамское шоссе». Волновавшийся по поводу легкой добычи Хряпа облегченно вздохнул: нет соблазна нет проблемы.
Едва «тарантас» тронулся дальше, как засобирался и спортсмен. Подхватив объемный баул с надписью «Динамо», он встал, протиснулся мимо двух девчонок старшего школьного возраста и остановился возле передней двери.
У парка сойдет, шепнул Шатун.
Кореш согласился. Оба неплохо знали этот район, потому как в годы войны не раз здесь промышляли кражами, грабежами. С севера примерно в трех кварталах от Ленинградского шоссе район граничил с крупнейшей сортировочной станцией Московского железнодорожного узла. От станции отходили несколько веток железной дороги, вокруг которых темнели длинные рукава многих десятков складских помещений. Станция усиленно охранялась военизированными подразделениями, но по ночам в ненастную погодку корешам удавалось незаметно проникать за ограждение и, выбрав стоящие на отшибе товарные вагоны, вскрывать и проверять их пахнущее опилками нутро. Чего только не вытаскивали из тех вагонов! От мешков с мукой и ящиков с консервами до монгольских полушубков и новеньких хромовых сапог. После каждого удачного дельца месяц жили как фон-бароны! Наворованное имущество легко меняли у барыг[8] на водку, хорошие продукты, папиросы или просто загоняли им за хорошие бабки.
У парка сойдет, шепнул Шатун.
Кореш согласился. Оба неплохо знали этот район, потому как в годы войны не раз здесь промышляли кражами, грабежами. С севера примерно в трех кварталах от Ленинградского шоссе район граничил с крупнейшей сортировочной станцией Московского железнодорожного узла. От станции отходили несколько веток железной дороги, вокруг которых темнели длинные рукава многих десятков складских помещений. Станция усиленно охранялась военизированными подразделениями, но по ночам в ненастную погодку корешам удавалось незаметно проникать за ограждение и, выбрав стоящие на отшибе товарные вагоны, вскрывать и проверять их пахнущее опилками нутро. Чего только не вытаскивали из тех вагонов! От мешков с мукой и ящиков с консервами до монгольских полушубков и новеньких хромовых сапог. После каждого удачного дельца месяц жили как фон-бароны! Наворованное имущество легко меняли у барыг[8] на водку, хорошие продукты, папиросы или просто загоняли им за хорошие бабки.
Девчонки проводили спортсмена восхищенными взглядами, а от шедших следом блатных демонстративно отвернулись. Одна даже наградила их презрительным «фи».
Стой и не фырчи, ветрогонка![9] прошипел ей на ухо Хряпа. А то мигом косы перышком подрежу!
Поведя плечиком, девица гордо промолчала.
Остановка «Детский парк», объявил водитель и тормознул возле фонарного столба с табличкой.
Недалеко от остановки шелестел прохладными струями фонтан. За ним высилась деревянная арка главного входа в парк с кассами по обе стороны от него. За аркой виднелась читальня, большой звуковой кинотеатр, буфет для детей, танцевальная площадка и островки высоких сосен. В тридцатые годы сосен было гораздо больше не пяток островков, а цельная и приличная по размерам роща. Однако во время войны деревья частично вырубили на дрова.
Спортсмен первым спрыгнул с подножки автобуса на разогретый солнцем асфальт, закинул на плечо сумку и, насвистывая какую-то разудалую песенку, зашагал к ближайшему пешеходному переходу. Блатные покинули автобус последними. Оба не торопились. Зачем выдавать себя спешкой?
Надрывно гудя стареньким мотором, «ЗИС» покатил дальше по Ленинградскому шоссе. Хряпа достал папиросы, угостил кореша. Закурили, поглядывая на удалявшуюся фигуру спортсмена-пловца. Когда тот быстрым шагом пересек шоссе, неторопливо пошли следом.
От противоположной стороны шоссе начиналось множество мелких переулков: Исаевский, Голопановский, Гуськовский, Изоляторный В один из них молодой спортсмен и свернул.
Значит, проживает где-то здесь, ускоряя шаг, сказал Шатун.
Шикарно, отозвался Хряпа. Не придется долго рассусоливать
Нырнув в тот же переулок, они заметили вдали широкие плечи спортсмена. Он все той же размашистой походкой вышагивал в сторону знакомой сортировочной станции.
Да, здесь многие детали напоминали о похождениях темными ночами военного лихолетья. Вот заросший камышом и осокой овражек по обеим сторонам переулка, через который не раз хаживали по глубокому снегу. Слева виднеются облезлые кирпичные стены старой мукомольни. Чуть дальше справа торчит фонарный столб, фонарь на котором никогда не горел. А прямо перед столбом чернеет остов сгоревшего дома-пятистенка. Его правая стена с крыльцом и сенями сильно пострадала и рухнула, оголив страшное прокопченное нутро. Фасад устоял, но изрядно потемнел от огня и сажи. Что случилось холодной зимней ночью сорок четвертого года, блатные не ведали. Дала ли трещину печная кладка, разлился ли из лампы керосин, уснул ли с тлевшей папироской пьяный хозяин Они даже не знали про семью, обитавшую в этом доме, погибла она в задымленном пекле или спаслась, поутру куда-то съехав и навсегда бросив участок с останками обугленного строения. Да и не было им до семьи никакого интереса. Они использовали черный остов как приметный ориентир, говоря промеж собой: «Коль добежали с кушем от станционного забора до угольков почитай, провернули дело»
До забора сортировочной станции, однако, не дошли. Промаршировав по Амбулаторному переулку, спортсмен свернул вправо на широкую Красноармейскую улицу.
Блатных такой фокус не устраивал. Улица была полна народу, и обстряпать задуманное дело здесь было затруднительно.
Авось еще куда нырнет, успокоил приятеля Шатун.
И парнишка действительно повернул влево, в Отцовский проезд, тянувшийся аж до самой железной дороги.