Все эти годы до «Резерва» я привык жить с мыслью, что мама моя умерла, а отца никто не видел. Я принимал это как данность, как многие люди принимают свои веснушки или торчащие уши: есть они и пусть будут. Конечно, меня из-за этого дразнили, как других дразнят из-за тех же веснушек или ушей, но я просто старался не играть с особо задиристыми мальчиками. Правда, темы моей мамы никто и никогда не касался, потому что бабушку и дедушку все в округе уважали и сочувствовали горю, случившемуся с их младшей дочерью, зато по поводу моего отца и взрослые, и дети не стеснялись в выражениях. Естественно, никто не верил, что он футболист, а версий насчёт того, кто он, было предостаточно. Однако, какую бы профессию, национальность и уровень образования взрослые ему ни приписывали, он неизменно оставался «кобелём» и «подонком».
Мальчики, с которыми я играл, почти все имели отцов, но не все могли ими похвастаться. У Кристиано папаша был свирепый, как дикий кабан, и нещадно бил всех своих шестерых детей за малейшую провинность. У Пьерлуиджи отец пил, и частенько можно было видеть его мертвецки пьяным в какой-нибудь канаве. У Джованни так вообще родители не разговаривали друг с другом второй год и использовали сына как средство связи: «Джованни, скажи своей матери.» или «Джованни, передай своему отцу». Несмотря на это, у нас считалось, что иметь плохих отцов лучше, чем не иметь вообще. В душе я не был согласен с таким утверждением, но сейчас, в одинокой келье на мокрой от слёз подушке, вся зловещность слова «сирота» вдруг открылась мне.
Рыдания душили меня, мне хотелось покончить со своей никчёмной жизнью, но я не знал как. Я пытался успокоить себя воспоминаниями о Джанлуке Менотти, но его образ лишь усугублял положение, потому что о таком отце можно было только мечтать, а мой собственный папаша играл себе за «фиалок» и, наверняка, даже не подозревал о моём существовании. Под утро, измучившись от слёз, насморка и жалости к себе, я твёрдо пообещал придумать, как можно дать отцу знать о себе, и, успокоенный этими планами, уснул.
На завтрак я пришёл самым первым. Несмотря на то, что уснул я лишь под утро, едва в коридоре заиграла бодрая музыка, я вскочил, как солдат по тревоге, и моментально оделся. Мне хотелось себя чем-то занять, чтобы избавиться от мыслей о сиротстве.
Столовая находилась в соседнем корпусе, соединённом с главным тёплым переходом. Семь столов на четыре персоны располагались в одном конце зала, и два стола на восемь персон в другом. Столовая мне понравилась: небольшая и уютная, с красивыми розовыми шторами на окнах. Молодая официантка заканчивала накрывать столы. Увидев меня, она улыбнулась и спросила:
Новенький?
Я кивнул, обрадовавшись этому нечаянному знакомству.
Вот здесь едят дети, девушка указала рукой на семь маленьких столов. Садись, можешь завтракать.
Я поблагодарил её и уселся за крайний столик возле окна. Четыре тарелки с пышным омлетом, четыре бутерброда с маслом и сыром, четыре яблока, четыре чашки с какао: всё выглядело довольно аппетитно. Но едва я принялся за омлет, за моей спиной возникли четыре рослых мальчика.
Эй, салага, это наш столик! грозно сообщил самый высокий и плечистый (позже я узнал, что его зовут Деметрио Беррино и он вратарь). Я повернулся к нему, не зная, как отреагировать на реплику.
Давай вали! поддакнул второй мальчик не такой рослый, но такой же крепкий.
Чтобы ускорить процесс моего понимания, Деметрио схватил меня за шиворот и выволок из-за стола. Я испугался, что меня сейчас будут бить, но, слава богу, пронесло.
Забирай свою жрачку и проваливай! вратарь сунул мне тарелку и уселся на моё место. Нехватку порции мальчики тут же компенсировали едой с соседнего стола. Тем временем в столовую подтягивались остальные воспитанники, и я растерянно наблюдал, как они рассаживаются за столы. Я не решался сделать то же самое, чтобы не занять чьё-то место, поэтому стоял посреди прохода, как дурак, с тарелкой. Неожиданно кто-то толкнул меня сзади под руку. Не знаю, нарочно ли это было сделано, или случайно, только тарелка выскочила у меня из рук и разлетелась на полу вдребезги. На секунду в столовой стало тихо, как на кладбище. Двадцать четыре пары глаз устремились на меня с немым вопросом. А на второй секунде грянул хохот. Я покраснел как варёный рак, у меня даже уши загорели нестерпимо сильно. Но что делать, я не мог сообразить. То ли собирать осколки, то ли сказать взрослым, то ли смотаться по-быстрому с места преступления. Пока я решался на какое-нибудь действие, сзади меня раздался мужской голос, от которого по спине побежали мурашки:
Ну-ка тихо всем!
Тут же воцарилась тишина любопытствующая, азартная.
Смотрим все в свои тарелки! приказал голос.
Мальчики послушно отвернулись от меня и принялись за завтрак. А я боялся обернуться, потому что мне казалось, что за моей спиной находится что-то страшное, какой-нибудь фантастический монстр, раз все дети его беспрекословно слушаются.
Так и будешь стоять до вечера? поинтересовался монстр.
Я сглотнул и медленно обернулся, потому что находиться в неизвестности стало уже невыносимо. Каково же было моё удивление, когда я увидел обычного мужичка лет сорока. Правда, обычным его, наверное, всё же нельзя было назвать, потому что одет он был не так, как остальные работники «Резерва». Позже я узнал, что гардероб этого человека не отличается большим разнообразием, впрочем, как и его лексикон и методы воспитания. В общем, передо мной стоял мужчина с уже обозначившейся плешью в и без того редких светлых волосах, с бесцветным лицом и короткой шеей. Одет он был в светло-коричневый костюм и бледно-зелёную сорочку. Я догадался, что это один из наших педагогов.
Что ты натворил? ледяным тоном произнёс он, сдвинув белёсые брови.
Это не я, сипло ответил я, слабо надеясь, что мне поверят. Тарелка сама выскочила у меня из рук.
Марш за шваброй и совком! приказал педагог, и от его голоса у меня по спине повторно побежали мурашки. Наверное, обратно в укрытие.
Где находится совок, я не знал, поэтому озирался в поисках хоть какой-нибудь поддержки, но все мальчики завтракали, глядя в тарелки и боясь повернуться в мою сторону.
Ну? Ты не слышал, что я тебе сказал? мужчина упёр руки в бока.
Я ещё раз окинул взглядом столовую и увидел официантку, идущую с совком мне на выручку. Когда она приблизилась, педагог остановил её жестом и процедил:
Синьорина Галетти, отдайте ему веник. Пусть сам убирает за собой!
Да ладно, Патрик, он же ещё ребёнок! отмахнулась официантка и хотела уже замести осколки, но этот зануда вырвал веник из её рук и протянул его мне:
Приступай! А вы, синьорина, не вмешивайтесь в педагогический процесс.
Я, признаться, никогда не делал ничего похожего на собирание осколков, поэтому пришлось повозиться. Управляться огромным веником было неудобно, да и осколки оказались большими для того, чтобы собрать их в аккуратную кучку. Я мучился с ними, Патрик стоял надо мной, подгоняя и покрикивая. Мне это надоело, я присел и руками собрал останки тарелки и пищи. Такого с битой тарелкой и кусками омлета меня и застал дедушка Тони. Они с Гаспаро только что вошли в столовую и сразу запечатлели меня в самом непотребном виде.
Патрик, что это значит? нахмурился дедушка Тони.
Небольшой педагогический момент, синьор Рапидо. Он должен понять
Патрик, он ребёнок, а не уборщица! перебил его тренер. И унижать воспитанников запрещено по Уставу, если ты помнишь.
Что унизительного в том, что он подметёт за собой мусор? Патрик поднял подбородок, готовый вступить в полемику, но Гаспаро шагнул вперёд, скрестив руки на груди и представив свои бицепсы в самом выгодном свете. Оценив расстановку сил, блондин капитулировал, и по его взгляду я понял, что он проиграл сражение, но не войну. Официантка выхватила у меня веник, ловко собрала на совок мелкие осколки, я положил туда же всё, что держал в руках. Синьорина Галетти отвела меня к умывальнику, а когда я вернулся с чистыми руками, на моём одиноком столе уже стояла новая порция омлета. Я с благодарностью посмотрел в сторону дедушки Тони и Альберто Гаспаро. Они уплетали завтрак, о чём-то переговариваясь с врачом. За соседним столом сидели София Менотти и этот кошмарный педагог. И я вдруг понял, что своим спасением обязан скорее непримиримости двух миров: Гаспаро ненавидел умника Патрика так же сильно, как тот накачанного спортсмена. Я отметил для себя, что если блондин будет ко мне цепляться, то в лице Альберто я всегда найду заступника.
4
На первой тренировке я понял, почему в тот день Гаспаро смотрел на меня с таким пренебрежением: я не умел и сотой части того, что с лёгкостью выделывали мои сверстники. Они могли пробегать четыре круга на стадионе, в то время как я выдыхался уже к середине второго; они отжимались от земли, а я лишь глупо топорщился воронкой кверху; они на руках проходили целый пролёт тренажёра с перекладинами, меня же хватало на три ступени, после чего пальцы предательски разжимались. Ну и конечно, с мячом они обращались куда лучше моего! Набивали его на одной и двух ногах, вели по полю, обегая препятствия, подкидывали, закручивали, катали, пинали. У меня получалось только запинаться об него. А когда я попробовал отбить летящий мяч головой, у меня в глазах потемнело от удара. Единственное, в чём я не уступал своим однокашникам, так это в ловкости и в скорости бега. Когда мы на время бежали шестидесятиметровку, я заметил, как Гаспаро удивлённо вскинул брови после моего финиша. Но всё равно это меня нисколько не обрадовало. После тренировки мальчики отправились в раздевалку, а меня окликнул дедушка Тони.