В городе, где жила моя семья, в тот день сгорело 256 домов, принадлежавших евреям, многие из которых оказались в ловушке, потому что прятались в подвалах. Первые бомбы упали на часть города под названием Леснюв. Потом настала очередь нашего района. Второе сентября вошло в историю как день ужаса.
Наверное, может показаться странным, что папа, мамишу и вся община не побросали в чемоданы теплые вещи и не ушли в леса, в надежде добраться до безопасного места. Но дом есть дом, и до немецкого вторжения Жарки был безопасной гаванью для польских евреев. В некоторых городах страны евреи не могли владеть землей, а те, кто все же решался открыть свое дело, сталкивались с огромным количеством препятствий. А в Жарки, где больше половины жителей были евреями, все было не так плохо. Больше трехсот моих соплеменников ежедневно молились в местной синагоге, праздновали Шаббат и трудились в качестве ремесленников, торговцев и предпринимателей, к мнению которых прислушивались даже соседи-католики. Разумеется, и в Жарки бывали отвратительные случаи дискриминации. На одном из рынков в окне висела табличка: «Не покупайте у евреев! Поддерживайте своих». Но еврейские предприятия в городе всегда процветали.
Жизнь в Жарки простой назвать было нельзя, но, если бы хоть кто-то предвидел, что ждет их впереди, после 2 сентября 1939 года в городе не осталось бы ни одного еврея. Узнав о приближении нацистов, они бы уехали. Но, как бы то ни было, большинство евреев Жарки надеялись, что, когда бомбежки прекратятся, а немецкие войска одержат верх над маленькой польской армией, захватчики удовлетворятся тем, что завоевали новые территории для гитлеровской империи, и будут мирно править в Польше.
На рассвете воскресенья 3 сентября, когда стихли разрывы снарядов, мамишу, папа, Самюэль и бабушка Дора вылезли из подвала. Они не могли поверить, что дом уцелел. Оглядев гостиную, мама ощутила смесь вины и облегчения. Кое-где стекла были выбиты ударной волной от разорвавшихся неподалеку снарядов, но стены устояли.
Барух ашем! сказала на иврите бобеши, благодаря бога за ниспосланную удачу.
Израиль, эти звуки, я все еще их слышу, залилась слезами мамишу.
Папа сразу понял, о каких звуках она говорит. Его тоже преследовал тот шум, который всю ночь доносился до них в темноте: не только взрывы, но и крики людей, что оказались в огненной ловушке своих горящих домов. Никто не мог прийти им на помощь. Все забились в подвалы и молились о спасении. Город был в осаде. Днем мамишу разглядела вдали сильно пострадавшее здание еврейской библиотеки. Это была всеобщая гордость, подарок сионисткой организации. Она служила еврейской общине культурным центром и хранила в своих стенах более шести тысяч книг. Бесконечные полки были заставлены произведениями знаменитых поэтов и еврейских авторов. Мужчины собирались там дважды в день для молитвы и обсуждения Торы, священной книги иудеев.
Мамишу сказала, что хочет проведать родителей, Эстер и Мордекая Йониш, которые жили неподалеку.
Ни в коем случае, повторял папа.
Они с женой редко спорили, но в тот раз он был непреклонен.
Софи, ты понимаешь, что происходит? Бомбежки это только начало. Идет война. Скоро здесь будут солдаты.
И отец оказался прав. Днем солдаты зашли в город со всех направлений. Они приезжали на машинах, грузовиках и мотоциклах. Одетые в черное нацисты маршировали по улицам. Позже мы узнали: то были отряды элитного подразделения нацистской армии под названием «штурмовики», целью которых было сеять страх и разрушения. Жарки был в числе первых захваченных ими городов. Уже спустя несколько часов стало ясно, что немцы не просто вторглись в Польшу, но собирались установить там свои порядки.
Солдаты выносили с фабрик станки, били витрины магазинов и стреляли по домам. При помощи динамита они подорвали текстильную фабрику на окраине города, чтобы украсть кирпичи разрушенного дымохода и поездом переправить их в Германию. Они даже вынесли из классных комнат скамейки, которые были намертво прикручены к полу. Если бы они могли сорвать с неба облака, изодрать их в клочья и разбросать по улицам, то не упустили бы эту возможность. Иудеи и католики беспомощно смотрели на то, как уничтожается их собственность. Хотя целью погромов были евреи.
Еще одна ночь прошла без сна, и в понедельник утром всем евреям-мужчинам было велено явиться в центр города, чтобы встать на трудовой учет. Сперва папа подумывал укрыться в подвале, но потом понял, что его исчезновение может грозить мамишу и остальным большой опасностью. Он заверил жену, что с ним все будет в порядке, накинул на плечи куртку и пошел вместе с остальными.
Солдаты выносили с фабрик станки, били витрины магазинов и стреляли по домам. При помощи динамита они подорвали текстильную фабрику на окраине города, чтобы украсть кирпичи разрушенного дымохода и поездом переправить их в Германию. Они даже вынесли из классных комнат скамейки, которые были намертво прикручены к полу. Если бы они могли сорвать с неба облака, изодрать их в клочья и разбросать по улицам, то не упустили бы эту возможность. Иудеи и католики беспомощно смотрели на то, как уничтожается их собственность. Хотя целью погромов были евреи.
Еще одна ночь прошла без сна, и в понедельник утром всем евреям-мужчинам было велено явиться в центр города, чтобы встать на трудовой учет. Сперва папа подумывал укрыться в подвале, но потом понял, что его исчезновение может грозить мамишу и остальным большой опасностью. Он заверил жену, что с ним все будет в порядке, накинул на плечи куртку и пошел вместе с остальными.
Папа просил, чтобы в его отсутствие мамишу не выходила из дома, но она его не послушала. Мама глубоко уважала мужа, но всегда поступала по-своему. Спустя несколько часов, в день второго полномасштабного военного вторжения, она оставила Самюэля с бобиши и побежала к родителям. Она вышла из серого каменного дома на улице Сосновая и нырнула в ближайший переулок, чтобы не идти по главной дороге. Кратчайший путь к заднему двору родительского дома пролегал через еврейское кладбище. Мамишу была очень суеверная и всегда старалась обходить кладбище стороной, не приближаясь к могилам.
Плач? Откуда-то донесся плач? Отчаянные звуки донеслись до слуха мамишу, и сердце у нее сжалось. Где-то плакал ребенок. Следом послышался мужской голос, он что-то прокричал, кажется, по-немецки. Мамишу спряталась за толстым стволом старой березы и прислушалась. Неподалеку раздавались голоса. Мамишу поняла, что лучше не смотреть, но взгляд не отвела. Сначала она увидела лежавшее на земле розовое бархатное платьице и брошенные рядом маленькие черные туфельки. Прищурилась, чтобы рассмотреть, что там происходит, и узнала трехлетнюю Сашу Берицман, стоявшую рядом с солдатом.
Малышку всегда приводили в синагогу на утреннюю воскресную службу. Она сидела на коленях у матери одетая словно маленькая принцесса. Всякий раз, когда прихожане читали Шему, молитву, во время которой следует закрывать глаза перед Богом, Саша весело смеялась: ей казалось, что стоявшие рядом женщины играют с ней в прятки. Иногда маме приходилось уводить ее со службы, так громко она хохотала.
Но мамишу потрясло не столько платье, лежавшее на земле, сколько то, что девочка стояла рядом голышом. Солдат снова что-то выкрикнул. Сашины родители тоже были там. Видимо, солдат и им приказал раздеться, потому что они начали снимать с себя одежду, а он продолжал кричать что-то по-немецки. Мама Саши попыталась прикрыться руками и слегка отвернуться. На этот раз солдат завопил на ломаном польском, и мама разобрала, чего он хочет.
Zakończeniu pracy! Заканчивайте работу!
Солдат в униформе практически швырнул лопату в абсолютно голого Берицмана, но тот сумел ее поймать. В правой руке солдат держал пистолет и целился Берицману в голову. Обезумевший от ужаса отец продолжил раскапывать и без того глубокую яму. Должно быть, они уже давно были на кладбище. Мамишу напрягла зрение, чтобы получше разглядеть Сашу. Лицо ребенка опухло и покраснело от рыданий. Жена Берицмана взяла ее на руки и, пытаясь успокоить дочь, прижала к себе.
Мамишу хотелось с криком броситься к ним, выхватить у солдата пистолет и направить его в лицо военному. Она хотела, чтобы Берицманы забрали свою одежду и вернули себе достоинство. Но, беспомощная и безоружная, она не смела покинуть укрытие. Вскоре солдат приказал Берицману встать рядом с женой и дочерью. Взмахом руки с пистолетом он показал, что они должны встать перед свежевырытой ямой. Он точно знал, где именно:
Встаньте справа. Не так сильно. Назад! говорил он на своем ломаном польском.
Они делали все, что он говорил. В конце концов солдат приказал Берицману обнять семью. Мамишу осторожно выглядывала из-за березы и старалась остаться незамеченной. Берицман обнял жену, которая крепко прижимала к себе их дочь. Мать Саши плакала, девочка кричала, ее отец громко читал молитву, а обнаженная тела казались еще более беззащитными.
Тихо! завопил солдат, а затем почти шепотом добавил, ти-и-ише, ти-и-ише.
Они тесно прижались друг к другу и опустили головы. Их лиц мамишу не видела. Они не проронили ни звука. Даже Саша. Она последовала примеру родителей и перестала плакать.