Знакомый подъезд. Старая лавочка с оторванной посередине доской. Приближающаяся зима не красит ни старое здание, ни окружающий пейзаж. Наоборот, словно выпячивает все недостатки.
В подъезде, правда, подобие ремонта. Когда я приходила сюда в последний раз, стены были разрисованы наскальной живописью и жалкими потугами в граффити.
Мне недалеко на второй этаж. Наша дверь самая старая и страшненькая. Соседи давно сменили. Зато дверной замок не тот, что помнил меня, и поэтому я жму на кнопку звонка. Жму быстро и решительно, чтобы не передумать.
О! Какие люди и без охраны! показывает свои щербатые зубы отчим, складывая мощные руки на груди. Тот самый, ненавистный мне типаж: большой, крепкий, сильный. К сожалению, и дерьмо редкостное. Привет, Сонька! хватает он меня за руку.
Я хоть и была начеку, всё же проворонила его молниеносный выпад. Он держит меня, как в тисках, всё сильнее сдавливая предплечье. Тянет на себя.
Заходи, что ты как неродная? Мы тебя тут ждём, ждём, а ты всё не являешься и не являешься. Совсем родных забыла, загордилась, фря. Носа не показываешь. Стыдишься нас. Не уважаешь!
Я сопротивлялась, а он всё сильнее сдавливал руку. Ещё немного и вывернет, сделает во много раз больнее, но мне невыносимо его терпеть. Эти прикосновения. Эту мерзкую улыбку, этот масляный похотливый взгляд, что блуждает по мне, как поплавок в грязной луже.
Сонечка, выныривает из дальней комнаты мать, и я перевожу дух. При ней он не сможет ни приставать, ни издеваться в открытую. Заходи, дочка.
Она выглядит уставшей и осунувшейся. Волосы торчат, халат требует стирки. Она опустилась. Стала другой рядом с этой гориллой. И мне не понятно, почему.
Денечка, поставь чайник, пожалуйста.
Отчим хмыкает, но отпускает меня, уходит на кухню. У него чуть кривоватые ноги, но, если не обращать на мелочи внимания, то он по-своему хорош, конечно, внешне. Только я упорно не могла найти в нём, как ни старалась, хоть какую-нибудь положительную черту.
Почему она выбрала этого урода? После папы милого, доброго, интеллигентного? Денис противоположный типаж. Здоровый бугай с замашками садиста.
Он появился вскорости после смерти отца. И я задавалась вопросом: откуда он взялся? Видимо, мать отцу изменяла приходил только один правдоподобный ответ. Но спрашивать об этом я не могла. Я всё ещё берегла всё то светлое и чистое, что у нас оставалось. Если я разрушу и эти иллюзии, то как потом жить и смотреть на других людей? Как не искать потайное дно даже там, где его может и не быть?
Я и так наверное, поддалась этим настроениям и с осторожностью смотрела на окружающих. Особенно меня пугали физически сильные мужчины. Может, и не обоснованно, но ничего с этим я поделать не могла.
Пока я не убралась из отчего дома, отчим при любой возможности грязно меня домогался. Ему доставляло удовольствие меня третировать. К счастью, он не заходил за последнюю грань, хотя руки распускал.
Ему нравилось тиранить и унижать. И морально, и физически. Он знал о своём превосходстве в силе, поэтому с наслаждением пользовался. Подозреваю, матери тоже доставалось, но она никогда не жаловалась. Терпела молча.
В тот день отчим был пьян. Он выгнал нас с Вовкой на улицу, и мы ушли, в чём были. Да я только была рада: жизнь превратилась в кошмар, ребёнок не доедал. Денис заявлял, что не намерен кормить дармоедов. Приходилось выкручиваться.
К тому времени мать потеряла работу, а этот кормилец по сути, любил только себя.
Нас приютила Дашка, правда, ненадолго. Приезжала, плакала мама.
Денис расстраивается, что был резок. И жалеет, уверяла она, а я не могла ей сказать: проснись, очнись наконец-то!
Но что-то мне подсказывало: мать не поймёт, не сможет. Не сейчас, наверное. Время надо, чтобы она прозрела. А она словно в тумане: верит какому-то постороннему мужику, а не мне. Но, видимо, была у него над матерью какая-то особая власть. Он умел быть убедительным.
Возвращаться я отказалась, и тогда начался ад. Отчим преследовал нас. Приезжал, скандалил без зазрения совести.
Пришлось мне и от Дашки уехать. Зачем людям лишние проблемы?
Но не перевелись ещё добрые души: пока я не нашла первую съёмную квартиру, мы с Вовкой прятались у девчонок в общежитии. Официально туда меня поселить не могли из-за местной прописки. Общежития предоставлялись только иногородним.
Первое наше жильё находилось у чёрта на куличках. Старая неопрятная халупа, но большего на то время я себе позволить не могла. Приходилось вертеться. И уже позже всё устроилось лучшим образом, когда я нашла Михайловну.
Первое наше жильё находилось у чёрта на куличках. Старая неопрятная халупа, но большего на то время я себе позволить не могла. Приходилось вертеться. И уже позже всё устроилось лучшим образом, когда я нашла Михайловну.
Пойдём, чаю попьём, улыбается мама, но улыбка у неё жалкая.
Я не хочу пить чай. Не хочу здесь находиться. Но приходится.
Что, пришла снова воровать? сидит, как зэк на зоне, отчим, почёсывая сквозь майку грудь.
После нашего побега с Вовкой я вернулась и собрала кое-какие вещи. Другой возможности или шанса у меня больше не предоставилось: Денис сменил замки.
Я забрала только свои и Вовкины вещи, напоминаю я ему. Вряд ли бы вы их носили.
Ты поговори мне ещё! прикрикивает он на меня, отхлёбывая шумно чай из кружки. Деньги пропали. Заработок, между прочим. Нам с матерью пришлось на хлебе и воде перебираться.
Он лгал. Я никогда не брала его деньги. Но оправдываться и возмущаться не было смысла. Всё равно я буду не права.
Ну так чо, Сонь, бабки принесла, совесть замучила? Али соскучилась, доча?
Меня передёрнуло. От его взгляда. От его развязных слов.
Я пришла забрать документы, заявила, глядя ему в глаза.
Глава 12
Софья
Да ты что! нехорошо улыбается он. Мерзкий, скользкий, знающий своё превосходство. Видишь, Нина, выросла дочь, оборзела. Требовать пришла. Не просить, заметь. И это после того, как воровала.
Денис, тихо просит мама, но ему всё равно взобрался на Олимп и вещает, местный божок.
А я думаю: она мне не поможет. Потому что тогда выбрала не нас с Вовкой.
Это моя квартира. Бабушка её оставила мне, делаю отчаянную попытку быть смелой.
Что ты говоришь? Правда, что ли?
Я должна. Должна! Это не только моё наследство, но и Вовкино, принадлежит нам по праву. А я для Вовки хочу только самого лучшего. Спору нет: с Михайловной нам хорошо, но это не навсегда. Придёт момент и нам нужно будет уйти. Я не хочу всю жизнь скитаться и быть зависимой.
Беда только в том, что этот паук всё под себя подгрёб. Они эту квартиру сдают и, подозреваю, матери из тех денег мало что остаётся.
Правда, меня начинает колотить от собственной смелости.
Денис смотрит на меня долгим взглядом, а потом подносит большой кулак к моему носу.
А вот это видела? Нюхала? Пришла она сюда права качать, воровка! Сунешься ещё раз по стенке размажу и в полицию заявлю, что приходишь шантажировать и вымогать.
Это не пустые слова. Денис когда-то служил в органах. У него там всё схвачено, есть знакомства, может, поэтому он настолько в себе уверен.
И этим самым кулачищем он бьёт по столу. Моя чашка с чаем, к которой я так и не притронулась, жалобно звякает. Чай разливается по столешнице. Я вскакиваю. Не хочу ни ошпаренной быть, ни бегать потом в мороз с мокрыми штанами.
Я смотрю на отчима, во мне зреет протест. Рвётся из глубин души горечью. Вот он не дурён собой, сильный, статный, а только ничего в нём нет по-настоящему стоящего. С запашком, с гнильцой, когда только на одном физическом превосходстве может уничтожить, сравнять с землёй, обвинить и оболгать, зная, что останется безнаказанным.
Вон! кричит он, краснея мордой. Чтобы духу твоего не было! Ты бы лучше мать пожалела, поддержала, деньги вернула, те, что украла!
Он, наверное, сочиняет и сам верит в свои басни. Сказочник.
Сонечка, Соня, суетится мать, уводя меня из кухни.
Дрожащими руками она суёт мне в руки куртку.
Уходи, шепчет она одними губами. Позже. Что-нибудь придумаем. Образуется, шелестит, но я понимаю: она ничего не сделает, вряд ли сможет. Вот, суёт она мне в руки пакет, Вове привет передавай.
Отчим бушует на кухне. Судя по звукам, чашка с чаем всё же упокоилась на кафельном полу. Он ругается, сыплет угрозами, выскакивает наконец за нами вслед.
Мать буквально выпихивает меня за порог и закрывает своей спиной.
Ну, что ты, Денечка? Сонечка ушла, слышу я её заискивающий голос и глотаю ком отвращения, что застрял в горле.
У меня ничего не получилось. Но я всё же попыталась. Не ради себя. Ради Вовки. Уже на улице я заглядываю в пакет, что навязала мне мать. Пирожки. С мясом, наверное, и капустой. Маме они всегда удавались лучше всего. А ещё может быть рис с яйцом Вовкины любимые.
Хочется разреветься, но я себе не позволяю. Я сделала шаг, предприняла попытку. В следующий раз нужно быть умнее. Дождаться, когда монстра дома не будет. Раз уж я воровка, то терять мне особо нечего.