Пульса нет, сообщила Лида, и вслед будто оправдываясь: Я так-то медицинский закончила, просто после с работой не сложилось.
Вряд ли её кто-то услышал. Безудержный рёв, рыдания, всхлипывания тут себя не слышно и желания слышать нет. И хотя многие в этот момент смотрели на Лиду, никто не понимал, что и для чего она делает. Лида вышла в коридор. Вернулась. В руках небольшое зеркальце. Присела на корточки возле гроба, зеркальце поднесла ко рту умершей. И только теперь захлёбывающимся голосом её спросила племянница покойной:
Чего там?
Чистое стекло. Не запотевает. Тело-то давно уж смирилось. Дух не уймётся.
На кладбище и поминки поехали немногие. В заводской столовой было накрыто два стола, сидели за одним. И то через раз пустое место. Поминальных речей никто не произносил. Пили, не хмелея. Даже пропойца Пичугин. Муторно было на душе, муторно.
Четырьмя днями позже к сталинской жёлтой двухэтажке в 10-м квартале подъехал тентованный грузовичок. Как Галина и говорила, множества вещей на новую свою квартиру она не перевозила: шкаф, пара раздвижных кресел, стулья, тумбочка, микроволновка, вентилятор, детские игрушки вот, пожалуй, и всё. Вещи переносил муж с приятелем. Галина тем временем пошла комоды да тумбочки подчищать в квартире тётки от ненужных вещей избавляться. За маленьким Артёмкой попросила в это время соседку Валентину посмотреть старушка каждый Божий день на лавочке супротив дома сиднем просиживала.
А что ж, Софьюшки-то не видно? поинтересовалась Валентина.
Так учебный год начался. Так-то она у нас в интернате напостоянку, только на каникулы к себе берём. Не, навещаем-то часто, игрушки там, конфеты. А так, ей там, поди, лучше, уход специальный.
Софья была ребёнком от первого брака. В первый же год, приехав в город из деревни, Галя по дурости залетела, по дурости замуж вышла. Супружество было нервное, муж дурной, пил нещадно, может, потому и ребёнок вышел на мозги кособокий. Распознали это не сразу, годик на третий стала видна заторможенность: что ни скажи Софьюшке, ничего с первого раза не понимает. По врачам начали ходить, те руками разводят имбецильность, не лечится. Сколько лет помаялась Галина, а как школьный возраст у дочери подошёл в интернат сдала. Тем паче, к тому времени с первым своим мужем она развелась, как-то надо было личную жизнь обустраивать а такое приданое кому нужно? Ну, вот Софья и стала для Гали каникулярным ребёнком. А потом уж Артёмка зародился от Димы второго мужа. Этот пацанчик вышел толковым. Годик едва миновал, лепетать начал. Сейчас ещё и трёх лет нет, а уже считает до десяти. Ну, так и муж не чета первому: не пьёт, начитанный, даром, что водителем работает, и познакомились в общаге этажом ниже жил.
А-а-а, вот что, протянула Валентина, то-то я и приметила, что вы с девочкой к Клавдии только на Новый год или летом. Ясно теперь. Ну, иди, присмотрю за Артёмкой-то, никуда не скроется.
Вот ещё что, баб Валь, Галина приостановилась у входа в дом и вновь обернулась в сторону скамейки, вы там про бельё спрашивали да одежду. Так я согласна. Я многое от чего избавляться буду, так взяли бы.
А ты, знаш, что? Пичугиным отдай. Им зазорно не будет всё за поллитру сбагрят.
Так вроде сами хотели? Пошли бы сейчас вещи вместе поразбирали. Да какой мне наряжаться? Отнаряжалась уж своё. Не, ничего не надо.
Галя хмыкнула, плечами пожала, пошла в квартиру. По пути заглянула к Пичугиным от одежды и они отказались, а всякие сумочки, посуду, часы, коли не надо, согласились взять. «Вот, бляха-муха, сортировать сейчас вам буду», возмутилась Галина и пошла сортировать. Муж с приятелем шкаф устанавливают, а она вещи по мешкам: наволочки с простынями на выброс, часы оставить, зеркало старое довоенное оставить, потёртая сумка Пичугиным, зонт затрапезный им же; тапочки старые чёрные, дурацкие динозаврики на них нарисованы выкинуть.
Слушай, вполоборота крикнула она мужу, установи сразу вентилятор на кухне, да включи. Такое чувство, что до сих пор этим протухшим супом несёт, рисовым.
Первая неделя в обустройстве. После общаги двенадцать квадратных метров, туалет в конце коридора, кухня общая двухкомнатное бытие казалось почти что роскошеством. Тем более после старухи много ненужных вещей повыбрасывали, посдавали, один комод чего стоит теперь в новообретённом жилье можно было петь, танцевать, строить планы.
Слушай, вполоборота крикнула она мужу, установи сразу вентилятор на кухне, да включи. Такое чувство, что до сих пор этим протухшим супом несёт, рисовым.
Первая неделя в обустройстве. После общаги двенадцать квадратных метров, туалет в конце коридора, кухня общая двухкомнатное бытие казалось почти что роскошеством. Тем более после старухи много ненужных вещей повыбрасывали, посдавали, один комод чего стоит теперь в новообретённом жилье можно было петь, танцевать, строить планы.
Слушай, а я ведь когда-нибудь и не поверю, что в общаге жила, по-девчачьи, кружась по комнате, говорила мужу Галина.
Тот курил на кухне и с улыбкой смотрел на жену:
Со следующей зарплаты плиту на кухне менять будем, это так, в продолжение планов, веско сказано.
Артёмка крутился возле матери, хватался за брючину, а когда Галина выскальзывала из его нецепких объятий, заливисто хохотал. Галина подхватила сына на руки и подняла под потолок. Высоченные потолки, сталинские.
Плиту будем новую ставить. Достала нас с Артёмкой общага, нараспев в такт кружению говорила Галина, Артёмка вырастет, высокий-высокий будет, три метра, и тогда ему места хватит.
Дурное забывается быстро, любая малая радость его рихтует. А тут каждый день то подруги из общаги на новоселье придут, обзавидуются, то надо шторы менять на жёлтые с цветочками, весёлые. В приятных мелочах будто в тёплой ванне с пеной: ни о чём другом не думается, кроме того, как тебе хорошо и уютно. А этот рёв старухи из гроба? как пьяные драки в общаге, где-то далеко остался. Был ли он, не был, никто не напоминает, а самой и вспоминать хочется. Насмеявшись, отдышавшись, села Галина на диван, сына на колени посадила:
Ну, Артёмка, спроси меня о чём-нибудь про будущее? задористо обратилась к сыночку.
Мама, а когда я умру, я никого из гроба, как бабушка Клава пугать не буду? как обухом по голове. Глазки у Артёмки голубые, внимательные, пытливые. Ответа ждёт.
Отец на кухне привстал, крикнул:
Кто тебя этому научил, Артём?
С Галины радость мигом стаяла. Она прижала головку сына к своей груди:
Глупенький, ты будешь жить долго-долго, дольше всех на свете, лет двести! А если я стану старенькой и помру, я к тебе только в хороших снах приходить буду. К богатому, счастливому Артёму Дмитриевичу. Понял, да? И больше никогда маму об этом не спрашивай, ладно?
Той ночью Галина спала маетно. Снилась родная деревня, только почему-то пустая; вместо людей вороны по домам, из-за занавесок выглядывают. Едут они с Артёмкой на тракторе. Почему на тракторе, с какой стати? непонятно; едут. Вдруг одна ворона, что рядом с трактором шла, подпрыгивала, вдруг в бабу Клаву превращается. И вид у ней такой, как хоронили волосы на прямой пробор зачёсаны, на глазах монетки, только рот почему-то зашит чёрной суровою ниткою. И вот она будто не идёт, а катится рядом с трактором, плавно так. За ручку двери с той стороны схватилась и дёргает её, дёргает. У Галины всё внутри сжалось: одной рукой рулём управляет, другой дверь держит, чтоб тётка не открыла. Та со всей силы напряглась и вместо того, чтоб за ручку дёрнуть, внезапным усилием губы разжала, порвала верёвку:
Сы-ы-ы-ы-ына-а-а-а-а-а! кричит по-вороньи, руку к Артёмке тянет, охвостья чёрных ниток на подбородок ей падают.
Галина спохватилась: а где Артёмка-то? Обернулась, а он рядом на кресле сидит, в той же футболочке, штанишках, сандаликах, только волосы почему-то на прямой пробор зачёсаны и монетки на глазах:
Ну, вот, мама, а ты говорила, что я никого пугать не буду.
А-а-а-а-а-а!
Да что ты дурная! толкнул её в плечо муж. Дом разбудишь. Мне завтра перед рейсом выспаться надо, а ты тут, как резаная, вопишь.
Дней через пять. Муж из рейса вернулся. Артёмку из садика забрала. По пути продуктами затоварилась, чтоб мужа с дороги вкусненьким угостить, и на 10-ый квартал, домой. Открыла дверь, с порога: Зразы будешь? Сейчас с капустой приготовлю.
Из комнаты одобрительно:
Спрашиваешь!
Улыбнулась. Угодила, значит. Артёмку от комбинезончика распаковывает, сама от куртки-шляпки освобождается, все мысли уже на кухне, сейчас только сапоги снять. Нагнулась расстегнуть молнию, и взгляд приморозился:
Стой, а откуда у нас эти тапки, я ж их выкинула?
Старые чёрные тапки покойной динозаврики на них нарисованы. Дурацкие такие тапки, и не понятно, за что их Клавдия Юрьевна любила.