Миллиардов пять долларов, без сахара, серьезно отвечал начальник.
Секретарша упархивала в своей сногсшибательной залетайке, и когда о ней забывали все на свете, даже рыбки в аквариуме, внезапно влетала невесть откуда, неся перед собой на подносе чашечку дымящегося напитка, которую она готовила примерно столько же, сколько хозяйки варят суп.
Щи или борщ? пытался шутить Цифирь, ловя сощуренными глазками бегающие по монитору столбы цифр.
Суп-пюре с грибами и гренками, отшучивалась секретарша, ускользая от лазерного прицела глаз начальствующего павиана, для которого секретарша относилась к разряду пресмыкающихся, примерно как ящерица или рыба в его аквариуме.
Цифирь впивался оккулярами в экран, и скулы подрагивали, глаза алчно расширялись, а зрачки суживались в точку прицела, песчинку предельной концентрации на ловле наживы. В этот момент Цифирь сам для себя становился древнегреческим богом, его отдел китайским каменным войском, а секретарша жрицей, возносящей дары к его подножию. Он был горой, вихрем, тайфуном. Тысячелетия Золотой Телец стоял возле горы Цифиря на правах брата. Идолопоклонство в чести у соглядатаев карьеры Цифиря Столбцова.
Цифровые столбы начинали волновое движение, и планета крутилась по его законам. Зрак преисподней в глазницах Столбцова темнел и светлел. Иммуногенез разветвлял поле охвата, и уже никакие электронные кошёлки не вместили бы конфигурации насыщения цифрового банка. Черно-красный свет рогов Золотого Тельца положил тень на плечи Цифиря. Красный цвет означал кровь.
До детей ли тут? Не ради них Столбцов просиживал за работой свою жизнь в банковских операциях забывая обо всем, и о Свете. Это мать или нормальный отец трудятся ради своего потомства, удовлетворяя инстинкт самосохранения и выживания, в мыслях находясь рядом с их детьми, а наяву Никакие словесные увещевания не способны оградить ребенка от ошибок и приблизить счастье понимания.
Психологи, взращенные экономикой страны, вопят: «Дайте вашим детям сделать их ошибки!», а вырубает интеллект непоправимость этих ошибок. И стоят ушибленные способностью совершать ошибки в полных штанах перед судилищем таких же, как они сами, вырожденцев, разница лишь в покрышках на колесах, упругости платформы восседания и в надежности крыши.
А духовность ночует в шалаше в чистом поле, и озера слез по детям проваливаются вместе с церквами в подземные недра планеты, восставая после в сказках о добре. В дыры пустот орут паломники счастья в поисках гармонии, не находя точек опоры, молят о возвращении к истокам гармонии. Так человечество решает важные проблемы, а космос эхо ошибок людей.
Не даст Цифирь ни копейки матери своих детей: нет в составе его приоритетов импульса к разветвлению, не колосится отцовская любовь и любовь вообще ни одним колоском в васильках в черством, трудно сказать «сердце», когда не обнаруживается это сердце в человеческом понимании как накопитель добра и любви.
Гулкое эхо пустоты встретит Цифиря на пути к пальме, где отпущенные от совести баловни судеб тратят свои деньги, о которых плачут в церквях люди, лишенные куска хлеба. Дай им, Господь, путь к этому хлебу.
Кто кого. Авангардный рассказ
Кто кого быстрее съест: я колбасу или она меня? Раскрывает рот колбаса. Желудок раззявился так, что конфета, съеденная пять минут назад, становится песчинкой, а потом вдруг египетской пирамидой, и поглощает меня, как мумию. Нет меня совсем, есть голод, поедающий изнутри меня саму. Что это? Шоколад неотвратимо надвигается, своей вязкой коричневой структурой жует меня, кусая бока своими коричневыми кубиками с орехами. Тут вступает кофе: он пьет меня большими глотками, обнажая горячие до молочной белизны зубы.
Сыр, гадство, сыр жрет меня, раскрывая хлебные поры бутерброда, больно царапая корочкой, соскребая слизистую оболочку с моих лор-органов. Хищный сыр! Я не подразумевала, что продукты ополчатся, и начнут войну против меня самой. Воинственный лимон каждой долькой поедает мои глаза и слезами моими питаясь, разъедает мое достоинство, потому что я ору от боли, и холодный пот от мороженного в рожке, заливает мои глаза. Клубничный джем в мороженом, в самом конусе рожка, оказывается, поедает беспощадно мой послеродовый живот. Вначале щекотно, а потом «А-аа!» Бананы двинулись на меня в атаку, хватая за бока и локти. Яблоки бьют в поддых, прыгая от стены и лопая мои плечи. Волосы запутались в макаронах, поедающих мою кожу, как черви. Это змеи. Удавы. Давят меня в грудь, жрут сердце. А я их в детстве с сыром любила, а они Подлые. Сжирают меня вместе с вафлями «Акульчев» без пальмового масла, с земляникой, эта земляника прямо кровавыми ножками отрывает от меня куски и ест, листьями запивает, вытянув их трубочкой, подобно губам. Ужас как больно. Что вы, подлые, делаете со мной? Отвисаете под кожей, вобравшись в меня, как сотни клещей, ворочаетесь, как змеюки, клубами двигаясь по органам. Голод сжигает еду и ее любопытство: как во мне: влажно или сухо, горячо или холодно.
Жрет-не нажрется колобок апельсина, расширяя корку до неприличного. Вкусная я?
О тебе мне приходилось мечтать в детстве, а твой брат мандарин обволакивал ярким ароматом, и вы мной наслаждались, ели мягкость моего характера, уничтожая мое существование на земле. На планете. Во вселенной. Съели совсем. На фотографиях я была худенькой девочкой, затем сочной женщиной и, наконец, вашей жертвой. Несчастная, рассовывала я вас по пакетам и несла в холодильник, не думая, что вы съедите меня, продукты. Самовозгораясь, даже чай уплетал мой мочевой пузырь, чмокая ложкой и пипикая сахаринками в воде. Рыбу я не любила, она пожалела, может быть, она-то меня бы пожалела, я же Сомова, рыбная фамилия. Съели меня гады продуктовые. Некого теперь печатать в журнале. Радуйтесь!
Ищут, зовут, а нет меня! Я во рту у колбасы. Уже разжеванная, спрыснутая мороженым с клубникой, проколотая горячими зубами кофе, почти сплю, но хотелось еще прочесть книжечку на сон грядущий, или фильмик посмотреть.
Щас! Дадут они фильм книжечку! Пинаются, толкаются и воняют: бананы переполнены сливками и ломятся в апельсин, жмутся, орут в желудке: «А на фига нас брала из корзины? Лежали бы сейчас, гнили в магазине! Съела? Мы тебя не воскресим!»
Грязные белые сливки: белые, но грязные, в клубнике и шоколаде, что вы делаете в моём желудке? Тошнотворно-сладкий снег, мягкий и пластичный, из спрея, и это сливки?! Корова не мычала над их созданием, жуя траву и вырабатывая молоко. Утренний завтрак синтетикой порождение цивилизации, что кусок пластика съесть, что сливки эти одномоментно остается в организме и жрёт изнутри.
Ищут: «Мама, ты где?» Хотела крикнуть, но звук не идет: застряла в помидоре. Жуть какая!
Бывало, я завтракала только, получив успешный заказ и записав его. Так надо действовать: надо же заслужить хлеб насущный. Да, я теперь так и буду снова делать: успехов больше в работе будет.
Не ем, звоню. Не результативно долго, но не сильно многообещающие импульсы всё же были. Не ем и не пью. Активнее работаю. Думаю, как увеличить спрос на заказы. Молния мысли мелькнула, озарив мозг и всё вокруг. Одна удача. Не пойду есть, чтоб не спугнуть успех. Попью только. Маловато, но меньше бегать придется Иногда разогнуть ноги надо всё же, чтоб не затекли мышцы. Работа в лес убежит где искать придется. Не упускать возможность удачи, моей рабочей лошадки, конька моего, важно.
Есть не буду совсем до следующего луча или проблеска, а свет удачи забрезжит вгрызусь в работу, подобно коню в удилах и на скаку захвачу себе успех. И есть не буду совсем пусть внуки едят, дети. А то им не хватало еды, детям, было такое время. Главное, чтобы голова не кружилась. Если закружится немного поем без рвения. Рвение работе, а принимать пищу без рвения надо. Тогда всё будет отлично!
Вы когда-нибудь пробовали наблюдать за людьми, как они меняются, портятся или хорошеют от времени. Кое-кто надувается, наливается салом, заплывает мозг, жиреет печень, извращаются вкусы. Хиреют мечты, наконец, голос становится выше и тут самое смешное при попытке сообщить зрителям, соглядатаям что-либо важное, получается писк, отважный такой, но писк, и губы при каждом вспискивании складываются в углах в утиную пупуську: кря-кря! Это происходит из-за несоответствия внутреннего выгорания и насильственного обманного рвения показать себя еще в силе.
«Я сильный! Сильный и смелый!», трясется от страха за результат фальсификации «двигатель прогресса». Вот-вот раздастся щелчок и вся аппаратура для проигрывания одной и той же пластинки для втирания в мозги прошловековой плесени останется всего лишь пластмассой для домашнего пользования, а все «наработки» недоделками и просто школьным сочинением, за которое оценку поставили как минимум 30 лет назад. Неактуальный неформат, но в иной плоскости объед (не кт) внимания потребителей по всем правилам искусства вранья становится валютообразующей кнопкой для ленивой попы.
Потребитель вырождается в поглотителя, проходит его температура накала, охладевает финансовая дырка, а за бесплатно даже в подворотне не то что в культурном заведении.
ТОРГОВЛЯ ТАЛАНТОМ
Евстрат Колизеевич начинал свою рекламно торговую деятельность ради того, чтобы почесать за ухом собственному самолюбию. Он продавал то, что не продаётся по природе своей: чужой талант. Едва забрезжит новая мысль в искусстве, да такая, что в творческих порывах самого Евстрата Колизеевича и не блеснула ни разу за всю его жизнь как самолюбие нашего героя навостряло уши и вело их обладателя прямо на ярмарку Теккерея. Тут-то не было предела красноречию Евстрата Колизеевича: а как же, надо же навести несуществующую справедливость на планете! Только он, Евстратушка, может быть выше всех, и только ему должна благоволить творческая Фортуна. Иначе быть не может. Пуп Земли не может сдвинуться в область печени или сердца, пуп он есть пуп: расположен в центре живота, который у Евстрата есть просит. И поскольку природа не наградила нашего торговца богатыми дарами, кроме тщеславия, он и решил употребит в дело своё эго. Ещё бабушка в ядовито жёлтом берете говорила своему любимому внучку, что он самый любимый всеми клопами и букашками, шутка была у неё такая под старость лет, потому что Евстратушка денег жалел на то, чтобы выморить нечисть из квартиры любимой бабули, он и дедулю своего поместил в такое чудище: с мышами, скачущими под полом и наглыми соседями, такими, что спать не давали спокойно старичку и в долг приходили просить в три часа ночи. А Евстрат, Колизеев сын, всегда выше всех и лучше всех, талантливее и умнее, некогда ему такой ерундой заниматься: благоустраивать жилище нелюбимым родственникам, которых привык с младых ногтей обирать, как смородиновый куст.