После завтрака он предложил ей пройтись к Люксембургскому дворцу.
Нет, картины смотреть мне не хочется.
Ладно, тогда пойдем посидим в саду.
Нет, тоже не хочу. Я хочу посмотреть, где ты живешь.
А там и смотреть нечего. Я живу в паршивой комнатушке в гостинице.
Дядя Эллиот уверяет, что ты снимаешь квартиру и живешь там с натурщицей.
Он засмеялся.
Раз так пошли, сама убедишься. Отсюда два шага, дойдем пешком.
Он повел ее узкими кривыми улочками, мрачноватыми даже под ярко-голубым небом, сиявшим между крышами высоких домов, и вскоре остановился перед небольшой гостиницей с вычурным фасадом.
Вот и пришли.
Изабелла последовала за ним в тесный вестибюль, в одном углу которого стояла конторка, а за ней читал газету человек без пиджака, в полосатом, желтом с черным, жилете и грязном фартуке. Ларри попросил свой ключ, и человек протянул руку к висевшей позади него доске с гвоздями. Подавая ключ, он бросил на Изабеллу вопросительный взгляд, обернувшийся понимающей усмешкой. Он явно решил, что в номер к Ларри она направляется не за хорошим делом.
Они поднялись по лестнице, устланной потертой красной дорожкой, и Ларри отпер дверь. Изабелла очутилась в небольшой комнате с двумя окнами. Окна выходили на серый доходный дом через улицу, в нижнем этаже которого помещалась писчебумажная лавка. В комнате стояла узкая кровать и рядом с ней тумбочка, стоял массивный гардероб с зеркалом, мягкое, но с прямой спинкой кресло, а между окнами стол и на нем пишущая машинка, какие-то бумаги и довольно много книг. Книги в бумажных обложках громоздились и на каминной полке.
Садись в кресло. Оно не слишком уютное, но лучшего предложить не могу.
Он пододвинул себе стул и сел.
И здесь ты живешь? в изумлении спросила Изабелла.
Он усмехнулся.
Здесь и живу. С самого приезда.
Но почему?
Место удобное. И до Национальной библиотеки, и до Сорбонны рукой подать. Он указал на дверь, которую она сперва не заметила. Даже ванная имеется. Утром я ем здесь, а обедаю обычно в том ресторане, где мы с тобой завтракали.
Убожество какое.
Да нет, здесь хорошо. Большего мне не требуется.
А какие люди здесь живут?
Толком не знаю. В мансардах студенты. Есть несколько старых холостяков, государственных служащих. Есть актриса на покое, когда-то играла в «Одеоне»; вторую комнату с ванной занимает содержанка, ее покровитель навещает ее раз в две недели, по четвергам. Есть, наверно, и проезжий народ. Очень тихая гостиница и очень респектабельная.
Изабелла немного растерялась и, зная, что Ларри это заметил, была готова обидеться.
Это что за большущая книга у тебя на столе? спросила она.
Это? Это мой древнегреческий словарь.
Что-о?
Не бойся, он не кусается.
Ты учишь древнегреческий?
Да.
Зачем?
Просто захотелось.
Он улыбался ей глазами, и она улыбнулась в ответ.
Может быть, ты мне все-таки расскажешь, чем ты занимался все время, пока жил в Париже?
Я много читал. По восемь, по десять часов в сутки. Слушал лекции в Сорбонне. Прочел, кажется, все, что есть значительного, во французской литературе, и по-латыни, во всяком случае латинскую прозу, читаю теперь почти так же свободно, как по-французски. С греческим, конечно, труднее. Но у меня прекрасный учитель. До вашего приезда я ходил к нему по вечерам три раза в неделю.
А смысл в этом какой?
Приобретение знаний, улыбнулся он.
Практически это как будто ничего не дает.
Возможно. А с другой стороны, возможно, и дает. Но это страшно интересно. Ты даже представить себе не можешь, какое это наслаждение читать «Одиссею» в подлиннике. Такое ощущение, что стоит только подняться на цыпочки, протянуть руку и коснешься звезд.
Он встал со стула, точно поднятый охватившим его волнением, и зашагал взад и вперед по маленькой комнате.
Последние месяца два я читаю Спинозу. Понимаю, конечно, с пятого на десятое, но чувствую себя победителем. Словно вышел из аэроплана на огромном горном плато. Кругом ни души, воздух такой, что пьянит, как вино, и самочувствие лучше некуда.
Когда ты вернешься в Чикаго?
В Чикаго? Не знаю. Я об этом не думал.
Ты говорил, что если через два года не найдешь того, что тебе нужно, то поставишь на этом крест.
Сейчас я не могу вернуться. Я на пороге. Передо мной раскрылись необъятные пространства духа и манят, и я так хочу их одолеть.
Практически это как будто ничего не дает.
Возможно. А с другой стороны, возможно, и дает. Но это страшно интересно. Ты даже представить себе не можешь, какое это наслаждение читать «Одиссею» в подлиннике. Такое ощущение, что стоит только подняться на цыпочки, протянуть руку и коснешься звезд.
Он встал со стула, точно поднятый охватившим его волнением, и зашагал взад и вперед по маленькой комнате.
Последние месяца два я читаю Спинозу. Понимаю, конечно, с пятого на десятое, но чувствую себя победителем. Словно вышел из аэроплана на огромном горном плато. Кругом ни души, воздух такой, что пьянит, как вино, и самочувствие лучше некуда.
Когда ты вернешься в Чикаго?
В Чикаго? Не знаю. Я об этом не думал.
Ты говорил, что если через два года не найдешь того, что тебе нужно, то поставишь на этом крест.
Сейчас я не могу вернуться. Я на пороге. Передо мной раскрылись необъятные пространства духа и манят, и я так хочу их одолеть.
И что ты рассчитываешь там найти?
Ответы на мои вопросы. Он поглядел на нее так лукаво, что, не знай она его наизусть, она подумала бы, что он шутит. Я хочу уяснить себе, есть Бог или нет Бога. Хочу узнать, почему существует зло. Хочу узнать, есть ли у меня бессмертная душа или со смертью мне придет конец.
Изабелла чуть слышно ахнула. Ей стало не по себе, когда он заговорил о таких вещах, хорошо еще, что говорил он о них легко, самым обычным тоном, и она успела преодолеть свое замешательство.
Но, Ларри, сказала она улыбаясь, люди задают эти вопросы уже тысячи лет. Если бы на них существовали ответы, их уже наверняка нашли бы.
У Ларри вырвался смешок.
Нечего смеяться, как будто я сболтнула какую-то чушь, сказала она резко.
Наоборот, по-моему, то, что ты сказала, очень умно. Но, с другой стороны, можно сказать и так, что раз люди задают эти вопросы тысячи лет, значит, они не могут их не задавать и будут задавать их и впредь. А вот что ответов никто не нашел это неверно. Ответов больше, чем вопросов, и много разных людей нашли ответы, которые их вполне удовлетворили. Вот хотя бы старик Рейсброк.
А он кто был?
Так, один малый, с которым я не учился в школе, беспечно сострил Ларри.
Изабелла не поняла, но переспрашивать не стала.
Мне все это кажется детским лепетом. Такие вещи волнуют разве что второкурсников, а после колледжа люди о них забывают. Им надо зарабатывать на жизнь.
Я их не осуждаю. Понимаешь, я в особом положении у меня есть на что жить. Если б не это, мне бы тоже, как всем, пришлось бы зарабатывать деньги.
Но неужели деньги сами по себе ничего для тебя не значат?
Он широко улыбнулся.
Ни вот столечко.
Сколько же времени у тебя на это уйдет?
Право, не знаю. Пять лет. Десять лет.
А потом? Что ты будешь делать со всей этой мудростью?
Если я обрету мудрость, так авось у меня хватит ума понять, что с ней делать.
Изабелла отчаянно стиснула руки и подалась вперед.
Ты не прав, Ларри. Ты же американец. Здесь тебе не место. Твое место в Америке.
Я вернусь туда, когда буду готов.
Но ты столько теряешь. Как ты можешь отсиживаться в этом болоте, когда мы переживаем самое увлекательное время во всей истории? Европа свое отжила. Сейчас мы самая великая, самая могущественная нация в мире. Мы движемся вперед огромными скачками. У нас есть решительно все. Твой долг вносить свой вклад в развитие родины. Ты забыл, ты не знаешь, как безумно интересно сейчас жить в Америке. А что, если ты просто трусишь, если тебя страшит работа, которая требуется сегодня от каждого американца?.. Да, я знаю, по-своему ты тоже работаешь, но, может быть, это всего-навсего бегство от ответственности? Может, это просто своего рода старательное безделье? Что бы сталось с Америкой, если бы все вздумали так отлынивать?
Ты очень строга, родная, улыбнулся он. Могу ответить: не все смотрят на вещи так, как я. Большинство людей, вероятно, к счастью для них, не прочь идти нормальным путем; ты только забываешь, что мое желание учиться не менее сильно, чем ну, скажем, чем желание Грэя нажить кучу денег. Неужели же я изменяю родине тем, что хочу посвятить несколько лет самообразованию? Может быть, я потом смогу передать людям что-нибудь ценное. Это, конечно, только мечта, но если она и не сбудется, я окажусь не в худшем положении, чем человек, который избрал деловую карьеру и не преуспел.
А я? Или я ничего для тебя не значу?