Вера продолжала говорить, глядя прямо перед собой, речь ее уже стала больше похожа на бессвязное бормотание:
И вот как-то вечером, согревшись в постели, уняв посттравматическую дрожь после всех этих решений и увольнений, листая новостную ленту в соцсети, я неожиданно увидела фотографию папы, держащего кулаки в стойке, в своем старом свитере цвета хаки и кожаной парке, в бороде и шапочке. Невесть откуда выскочил. Должно быть, попал в объектив уличного фотографа, когда приезжал навестить меня и пошел шляться по городу. А потом фотографии слили в сеть. Ну еще бы, колоритный персонаж, как такого не сфотографировать. Небось, гордится собой. Из всех своих умерших родственников встретиться в соцсети с папой я ожидала меньше всего. Не сказать, что мы были близки, каждый жил своей жизнью. Но папа меня вырастил и воспитал, во мне его кровь, его гены, его жизненные сценарии. Я гадала, что же это могло значить, почему он попался мне на глаза именно теперь. Если это привет с того света, подмигивание, поддержка, намек на участие в появлении спасительного бревна, тогда я тоже тебя люблю, папочка, и очень скучаю. Если насмешка: мол, ну что нахлебалась холодной воды, собака? Мало тебе, это за то, что памятник на могилу не поставила, тогда кто бы говорил, мать в могилу свел, скотина, квартиру просрал, по миру меня пустил; перетопчешься и без памятника, памятник ему.
Ну и где же медсестра? не выдержала Алла, повторно нажимая на кнопку звонка, у Веры сильный жар и, очевидно, бред, температура очень высокая, я чуть ладонь не обожгла.
Медсестра с шумом ворвалась в палату, увидела бредящую Веру, легко прикоснулась к ее лбу и щеке, высунулась в коридор, рявкнула: «каталку», на ее крик вторая медсестра вкатила в палату кровать на колесиках, и вдвоем они живо перекинули всё еще бормочущую Веру с кровати на каталку и вывезли за дверь.
Когда дверь за ними захлопнулась, Феодосия в задумчивости и растерянности снова уткнулась в телефон. Алла, подумав, включила телевизор, убавила звук и сделала то же самое. Заговорили они только вечером.