А кто я?
Я потерянный.
Кого бы купить?
Быть может, перечитать
Никого не купив,
я отправился в отдел сувениров.
Там приобрел себе нож,
с ним я чувствую себя лучше, вернее.
Прошлый мой нож отняли
серые люди в форме невелика потеря.
Кажется, теперь ножи нам нужнее книг.
Так решил: книги нужны, как ножи, а ножи как книги.
2009-2010 гг.
Влажный блеск голубых глаз стюардессы
Я летел в самолете.
Все ели еду,
которую кто-то там,
бедный и злой,
готовил для нас на огромной кухне,
как когда-то я сам катал для чьих-то голодных ртов тесто к пельменям.
Я отказался от еды.
Я пил вино.
И был рад тому, что они наливали мне вино.
Красное, сухое, терпкое
экзистенция не так уж плоха.
Если читаете эту писанину
значит я долетел.
Улыбаюсь.
Музыка в моих ушах.
Michael Brook, «Cobalt blue» скрашивает мой полет.
Я пью вино над землей.
Это хорошо.
Когда автобус со мной внутри подъезжал к самолету, я был готов к смерти.
Мне было жаль лишь одного слишком рано.
Я хочу написать еще пару десятков никому не нужных слов.
Хочу воспроизвести на свет еще человека,
хочу, чтобы его мать была мне по душе.
Но мало ли, чего мы хотим.
Большего не жду.
Я должен написать то, что должен категорический императив.
Остальное не так важно
Я лечу,
чтобы приземлиться,
если повезет, в Москве.
Обманывать в ней людей,
чтобы заработать,
строить из себя правильного человека,
улыбаться тем, кому не хочется улыбаться,
умничать, чтобы произвести впечатление.
Мне ничего не остается, кроме как писать.
Может, кто-то поймет,
может, кого-то проймет.
Нет, я не мизантроп,
просто мне хочется как можно меньше соприкасаться с людьми.
Хочется как можно реже обращаться к ним.
Вот как сейчас, когда я обращаюсь к стюардессе.
Еще стакан вина.
Буковски знал в этом толк!
Еще стакан вина.
И жизнь перестает быть такой острой.
Алкоголь притупляет опасные лезвия чувств, заостряя лезвие смерти.
Стюардесса чертовски привлекательна:
влажный блеск голубых глаз,
черные волосы,
алые губы,
стать,
упругий зад,
тонкий стан,
юбка облегает секс.
Роскошь красоты, которая должна умереть, как и всё.
Это жаль, как и всё.
Но ее красота останется здесь навсегда.
На этих белых листах.
Зря я сел у иллюминатора.
Теперь, чтобы выйти в туалет, мне нужно просить соседей, сидящих рядом мука.
Жизнь слишком глупа, чтобы принимать её всерьез.
Как бы не причинить неудобства,
как бы так
одиноким,
пьяным,
никчемным
пройти сквозь всех этих людей.
Не хочу никого бить.
Я проползу между вами
Тихо.
Я должен волноваться о ком-то, я должен быть кому-нибудь нужен.
Иначе с катушек.
Иначе убью себя раньше.
Нет, не выстрел в висок.
Я уйду весело.
Но лучше не так.
Лучше успеть написать,
допеть
и
допить
и умереть так, как нужно,
но только
не одиноким,
не лишним.
Небо. Ноябрь, 2009 год.
Почему?
На улице дрожал мороз.
Я скрипел снегом, идя на очередную скучную пресс-конференцию.
До начала еще час.
Неподалеку находилась церковь.
Я решил зайти в нее, чтобы постоять там у зажженной свечи,
подумать,
может, попросить о чем-то того Бога, которого просила моя бабушка, и это, по ее словам, спасло ее в самой страшной войне Великой Отечественной, а для кого-то Второй Мировой.
Подойдя к церкви, я робко перекрестился.
«Отключи свой мобильник!», гласила пренебрежительная надпись на входе.
Я отключил.
Вошел.
Внутри ремонт: половина помещения заставлена строительными лесами.
Страждущие толпились у входа, переминаясь с ноги на ногу
с угрюмыми лицами ожиданий
Лицами, алчущими прощения и избавления от страха,
и старушки, снующие между
Почему старушки в церквях так часто похожи на ведьм?
Еще там был жуткий запах, напоминающий запах кошачьей мочи.
Я не знаю, почему там так дурно пахло.
Это мешало сосредоточиться.
Все же я купил пару свечей в лавке, находящейся почему-то прямо внутри церкви.
Неумело попросил у Бога здоровья Маме и сил себе.
Но этот жуткий запах
В общем, я вышел оттуда без ощущения покоя.
Мне пора было на пресс-конференцию, организованную местным областным судом.
Я должен был что-то написать об этом
Почему я должен писать не о том, о чем хочу?
Люди в пиджаках выплескивали на журналистов пустоту,
которую те (и я был в их числе) с необычайным тщанием
записывали в свои паршивые блокнотики.
Я почувствовал облегчение, когда вышел оттуда.
Мороз не давал возможности насладиться мыслями,
нужно было срочно переместиться в тепло.
Сибирская зима это не только жизнь перебежками, но и мысль.
Потом, в тепле чужих арендованных стен, я писал чушь об этой пресс-конференции,
складывая слова в предложения и теряя себя,
я перестал думать о том, почему не почувствовал облегчения в церкви.
Зима. 2010 год.
Не один
Я долго думал, купить ли мне книгу
единственный сборник стихов Буковски, который я еще не читал.
Денег не так много.
Если честно, то мне было жалко платить за книгу почти 300 рублей.
Мне вообще всегда жалко платить за книги.
Книги нужно брать бесплатно,
книги нужно воровать так считаю.
Но у меня не очень-то получается, поэтому приходится платить.
Короче, я купил Бука.
Этого старого алкаша, который бывает чертовски хорош.
Хорош как никто.
Решил зайти в кабак.
Выпить и почитать.
Попал в гламурное, лоснящееся блеском и красотой заведение.
Когда я зашел туда, Буковски был зажат в моей руке,
обернутый в целлофановый пакет.
Пришлось сесть посреди зала.
Лучшие места были заняты молодыми и красивыми людьми.
Не очень уютно.
Всё же я ненадолго остался.
Чем пьянее, тем легче выносить общество.
Глотал горечь пива, разбавленную горечью слов.
Молния вспыхнула за горой и сердце мое замерло.
Я читал и, размышляя над прочитанным, посматривал на людей.
Наблюдал за смеющимися, поглощающими еду и алкоголь красотками.
В моем кармане почти пусто, это значит, что знакомиться с ними не имеет смысла.
Так я сидел, смотря то в книгу, то на людей.
Больше в книгу.
Смех, голоса и музыка заглушали некоторые смыслы,
и это напрягало.
Я пил пиво в этом кабаке с Буком,
а окружающие ошибочно полагали, что я пил один.
Зима, 2010.
Текущие вопросы бытия
Это так странно
я так много говорю,
говорю,
говорю то, что хотят слышать всякий бред.
А когда я пытаюсь сказать что-то настоящее,
что меня беспокоит, волнует, люди недоумевают,
смотрят на меня, как на придурка
или думают, что я зазнаюсь и умничаю, дабы выставить себя напоказ.
Я замолкаю.
Теперь всё чаще.
Да хрен с ним.
Больше всего одиноко, когда не один парадокс.
А когда один, то одиночество скрашивают разные писатели и музыканты,
большая часть из которых давно не дышат воздухом этого мира.
В этом что-то есть.
И ещё всё, что я делаю, я делаю, думая о другом.
О вечности фу
Не так банально, дружище!
Но, как по-другому? Ведь речь именно о ней.
Да, о ней я думаю, когда сажусь в маршрутку,
она чудесна, эта маршрутка,
когда на улице -30.
Я согреваюсь:
мои кривые зубы перестают сильно сжиматься,
руки перестают дрожать,
кожа престает шевелиться,
и я передаю за проезд.
И вот я согрелся.
Волокусь по заснеженным омским дорогам куда-то,
смотрю на красивые и интересные лица девушек, женщин,
что частенько попадаются среди
шуб, дубленок, пуховиков, шапок, валенок, сапог, варежек, шарфов
всего этого барахла зимней России.
Как они хороши и далеки.
Думаю о том, что жизнь абсурдна и смерть поблизости,
и я вдыхаю воздух неведения,
думаю о том,
что любовь лжива,
вера мучительна, как
нет ничего мучительней веры.
А надежда хрен ее знает, что с этой неуемной сукой не так.
Я кувыркаюсь в зеркальных осколках собственного сознания,
отражаясь в осколках сознаний других криво.
Устроился работать журналистом
из меня такой же журналист, как из тебя балерина.
Если ты не балерина, конечно.
Хотя, как ни странно, мне удается казаться таковым.
Мне нередко удается казаться.
Обыденность меня убивает.
Текущие вопросы бытия, бля
жилье,
работа,
капающий кран,
сломавшийся холодильник,
не подошедший вовремя автобус,
люди,
покупные пельмени
Где люди, а где покупные пельмени?
Я пихаю им свои бездарные статьи, за которые мне почему-то платят деньги.
В общем, решаю текущие вопросы бытия.