Но как хочется. Именно сейчас. Да, он человек, он никакой не инопланетянин Уснуть, и чтобы это все как-нибудь Само как-нибудь Но к лучшему Или вообще сном оказалось
Так, дедушка, поднимаемся.
Оказывается, врачи на кухне, возле дивана. На столе ярко-оранжевый ящик с распахнутыми створками. Какие-то ампулы, бинты, приборчики, бутыльки, ножницы Отец сидит, на левой руке эта штука для измерения давления, взгляд пустой, покорный.
Свирину снова хочется заплакать, как тогда, под навесом. И снова наползает прошлое. Совсем недавнее. Совсем-совсем.
Около трех месяцев назад. Прошлый приезд. Начало сентября.
Тогда они каждый вечер играли в домино. И до этого играли Свирину посоветовали чем-то занимать родителей, чтобы деменция не развивалась. Кроссворды, головоломки, карты, шахматы, домино. Домино мама с отцом когда-то любили, и костяшки были в доме.
Сначала, правда, мама удивилась: «Да зачем время убивать на баловство?» Свирин объяснил, что отцу полезно. Что и ей полезно, не стал говорить. Хотя и ему самому не мешало шевелить мозгами.
Летом сил играть хватало нечасто, а в сентябре темнеет раньше, вечера длиннее. Играли долго, партий по семь, по десять вот за этим столом. И Свирин радовался, замечая, как оживляются родители, особенно было приятно наблюдать за отцом равнодушный, потухший, он становился азартным, почти не путал костяшки, ставил правильно и часто выигрывал. Очки не записывали, побеждал тот, кто первым закончит. Призом служила или долька мандарина, или конфета, или кусок банана.
«Опять, Валерий Петрович, всех обскакали! наигранно возмущалась мама. Нам-то дадите выиграть?» «Как, отец разводил руками, поддаваться, что ли?» «Ну так и поддайтесь маленько». «Не-ет, не буду. Мандаринки больно вкусные».
Такие хорошие были вечера. Может, и счастливые
Молодой человек, голос врача, помогайте.
Свирин вздрогнул, понял, что это его так назвали молодым.
Да-да, что? пошел к дивану и мельком удивился, какой мягкий пол под ногами прямо проминается. Как по перине идет.
Майку надо снять.
Давай, отец, снимем. Приподними руки так
Отец слабо, но слушался.
Ложитесь, дедушка.
Лег. Врач стал прилеплять присоски. Они отлеплялись. Отец был очень худой. И ведь ел нормально, по крайней мере, когда Свирин бывал здесь. Но худел и худел. Может, сознание требовало напитывать тело белками, витаминами, жирами, а организм уже не принимал готовил
Так, вот эту и эту держите. Прижмите крепче.
Свирин надавил присосками на отцовские ребра. Отец застонал.
Не так сильно, молодой человек. Марина, включай.
Загудел, застрекотал аппаратик. Полезла из него полоса бумаги.
М-да, гулкий, в респиратор, вздох врача.
Плохо, да? спросил Свирин.
Как мы их двоих повезем? вместо ответа ему обратился врач то ли к женщине, то ли к себе самому. А вторая машина Все на вызовах.
Погрузите в одну. Вместе нас
Мама уже была здесь. Стояла, держалась за спинку стула.
Да как вместе? Одна кушетка.
Я сидя У вас там сиденья есть.
Снова гулкий вздох. Долгая, показалось Свирину, пауза. Переступил с ноги на ногу. Пол снова был мягкий, втягивал в себя и двигался. На всякий случай Свирин ухватился за спинку другого стула. Подумал: «Если что не удержусь».
Что, в больницу? приоткрыл глаза отец.
Надо, неуверенный ответ врача. Давление совсем слабое, и остальное.
Везите нас скорее пожалуйста! последним усилием воскликнула мама; качнулась, врач поймал ее за плечо:
Да. Сейчас Марина, собирайся, я за Геннадием.
Врач вышел. Свирин хотел было усадить маму, она отказалась:
Не встану Дай вон куртку, шаль Сапоги хоть бы налезли. И снова, как тогда, перед несостоявшимся завтраком, молодо, звонко позвала: Валерий Петрович, вставай! Поехали лечиться.
Он послушался.
Свирин бегал по кухне от вешалки и полки с обувью к дивану, к стоявшей у обеденного стола маме. В комнату за какими-то вещами. Натягивал на отца теплые штаны, носки, помогал одеваться маме. Клал что-то в сумку, кивал, отвечал, не слыша, что отвечает. В ушах гудело, пол выдергивало из-под ног.
Вернулся врач с водителем и мягкими носилками.
Так, ложитесь.
Мама попятилась:
Я сама сама выйду. Его, кивнула на отца, надо.
Свирин и водитель взяли отца под руки. Водитель, приблизительно ровесник Свирина, тоже с брюшком, тоже лысоватый, приговаривал ласковым голосом:
Вернулся врач с водителем и мягкими носилками.
Так, ложитесь.
Мама попятилась:
Я сама сама выйду. Его, кивнула на отца, надо.
Свирин и водитель взяли отца под руки. Водитель, приблизительно ровесник Свирина, тоже с брюшком, тоже лысоватый, приговаривал ласковым голосом:
Вот сюда, так, осторожненько Головой к дверям. Хорошо-о
Понесли. Было нетяжело.
Свирин боялся, что где-нибудь зацепятся, не войду в дверной проем, но стоило потянуть ручки друг к другу, и носилки становились у́же, отец почти утопал в них.
Спустили с крыльца. Чича залаяла. Лай быстро перешел в подвывание.
Фу! крикнул Свирин. Перестань!
И в калитку вписались хорошо. Вот и машина.
Так, опускаем.
Опустили на землю, на сухие травинки, рыжеватые березовые листья. Отец смотрел в небо. Потом заметил Свирина, потянул углы губ вверх, пытаясь улыбнуться. Свирин тоже попытался улыбнуться, а может, и улыбнулся, кивнул, подбадривая.
Водитель стал раскрывать задние дверцы машины. Лязгало, щелкало. Свирин глянул направо, налево. Улица была пуста, тиха. Только Чича скулила в будке. Вот снова залаяла, но не зло, а как-то жалобно, с обидой. Скорее всего, маму выводили из дома.
На улице серый сумрак. Свирину показалось, что уже вечер. Глянул на часы. Нет, всего-то семь минут первого. Но теперь так до февраля, и даже в ясные дни солнце будет проползать по самому краю неба, то и дело скрываясь за огибающими село холмами.
Поднимаем, сказал водитель, и аккуратно вот в эти пазы.
Подняли, вставили. Взгляд Свирина уперся в подошвы отцовских ботинок. Вернее, полусапог. Теплых, кожаных, на молнии. Новых. Летом подарили со старшей дочкой ему на день рождения. Дочку уговорил приехать. Хоть навестила их перед этим И как удар током: а ведь, наверное, дарить обувь плохая примета. Как же он не посмотрел, не проверил. Вслед за ударом нахлынуло, обдало как кислотой: он виноват.
Глупости. Не связано это. Тапочки нельзя, а ботинки Родители почти не покупают одежду, донашивают, и у отца те зимние ботинки были все облупившиеся, в трещинах. Свирин предлагал и слышал в ответ: «Да зачем? Куда мне в новых? Нормальные»
Вот и мама. Ее держат врач и врачиха. Или кто она, фельдшер, медсестра?.. Какая разница
И с какой стати такие вопросы приходят сейчас? Сейчас другое важно. Другое. У самого, что ли, слабоумие, или с ума сходит?.. Да нет, это самозащита. Отвлекает мозг на другое, чтобы действительно не свихнуться, не рухнуть в истерике, сознание не потерять.
Ну, сынок давай тут как-нибудь, сказала мама.
Свирин дернул головой, как смог обнял ее. Врачи мешали обнять по-настоящему стояли к ней плотно.
Да это там в серванте горючее. Выпей за нас вечером.
Да. Держитесь, пожалуйста. Поправляйтесь.
Мама слабо, как и отец только что, потянула губы:
Будем стараться, сынок. Будем стараться.
Ее подвели к машине, к двери сбоку. Женщина запрыгнула в салон, мужчина подал ей сумку с вещами. Женщина положила их куда-то, протянула руки к маме.
Поднимаемся.
Мужчина приподнял маму, и вдвоем они усадили ее в кресло, пристегнули ремнями.
А! вспомнил Свирин. Минуту.
Мужчина оглянулся на него.
Как мне узнать, в какой больнице? Каком отделении?
Если ковид подтвердится, то в госпиталь Вашему фельдшеру сообщат.
Ясно Мама, отец, Свирин сунулся в салон, поправляйтесь! Жду вас! Очень!
Они ответили что-то, но слов он не разобрал. Женщина надевала на маму прозрачную маску с трубочкой. Видимо, кислородную. Мужчина потянул дверь, и Свирин убрал голову. Отступил на шаг.
Машина тихо, будто и мотор не работал, тронулась.
Медленно, качаясь, как лодка, завернула за угол забора и исчезла.
Свирин вошел во двор, закрыл калитку. Ключа в замке не было. Посмотрел на стену избы там гвоздь, на котором они обычно висели. Да, там. Подошел, снял. Вернулся к калитке, запер ее.
Выпустил Чичу.
Вот остались мы с тобой одни. И добавил поспешно: Пока. Будем домовничать.
Хотел погладить, но Чича оскалилась и зарычала. Так она делала, если смотрели на нее, когда ест.
Сдурела? Свирин отошел. Я виноват, что ли?
Чича прикрыла пасть, завиляла хвостом, но глаза были злые. Или не злые, а
Ну тебя.
Свирин набрал охапку дров, пошел в дом.
Долго курил возле печки. Не думал сейчас ни о чем. Отдыхал, что ли. Привыкал к новому своему положению, к этой, хм, новой реальности, о которой много говорят в последнее время. К одиночеству. К ожиданию.