Итак, основная идея социологии глубин заключается в следующем. Существует только промежуточная область имажинер, область мифа, область коллективного бессознательного, имеющая свою собственную логику и свою собственную топику, топику мифа. При определенных обстоятельствах из этой топики мифа в одном направлении порождается «эго» («я») через процесс индивидуации мифа, и человек начинает говорить о себе «я». При этом индивидуальность, человеческий субъект не является чем-то уникальным, он является продолжением определенной серии, рождающейся из имажинер.
Имажинер, с точки зрения Дюрана, это реакция человека на смерть. Ничего, кроме воображаемого и смерти, нет. Рассматривая смерть и время, через которое происходит и осуществляется смерть (потому что смерть есть не что иное, как время, а время в чистом виде, если оно не нагружено никакими событиями, есть не что иное, как приближение к смерти), воображение реагирует на время и смерть разным образом. Воображение есть ответ на смерть и на время. Развертываясь во времени как форма работы со временем, перед лицом смерти как определенного рода ответ на вызов смерти и на собственную конечность и смертность, человек создает не только культуру, произведения искусств, религии, но и свою жизнь. Жизнь есть не что иное, как развернутая структура воображения, воплощенная в культуру, в общество, в экономику, вполне определенным образом трактующая вызов смерти и времени, через которое эта смерть к нам приходит.
Из этих предпосылок структурируются так называемые «режимы воображаемого», которые составляют суть методологии социологии воображения, или социологии глубин, Жильбера Дюрана. Сейчас мы рассмотрим эти режимы.
Существует два режима и три группы архетипов, которые составляют карту воображаемого. Первый режим бессознательного называется «режимом диурна», что и по-латыни, и по-французски обозначает «дневной» le diurne. Второй режим ноктюрна (nocturne), это «ночной» режим. Все мифы, все комплексы архетипов структурируются таким образом, что они принадлежат либо к режиму диурна, к дневному режиму, либо к режиму ноктюрна, ночному режиму.
Существует три группы (три семейства) архетипов, которые неравномерно распределяются между этими двумя режимами. Одна группа архетипов называется «героической». Героическая группа архетипов соответствует режиму диурна.
Есть еще две группы архетипов, которые Дюран называет «мистической» (а также «группой антифразы») и «драматической» (а также «синтетической»). Таким образом, к режиму ноктюрна принадлежат две группы архетипов: мистический и драматический. А к режиму диурна один героический.
Все вместе они составляют всю полноту имажинера. Таким образом, у имажинера есть два режима, в одном режиме одна группа архетипов, в другом режиме две. Согласно социологии глубин имажинер устроен следующим образом. Имажинер сам по себе есть не что иное, как ответ на смерть и время. Время и смерть выступают в социологии глубин, во-первых, как синонимы, а во-вторых, как нечто, лишенное какого бы то ни было содержания, как некая антитеза Имажинеру, потому что в момент смерти все прекращается, а время само по себе есть только чистое движение к смерти (то есть прекращению всего), приближающаяся к нам смерть. Не будучи заполненным воображением и его событиями, время есть ничто, в нем ничего нет, кроме простого приближения к концу.
Воображение реагирует на смерть и время двумя различными способами: дневным и ночным. Воображение может перед лицом смерти выплеснуть два глобальных типа мифов.
Первый тип мифов в режиме диурна называется героическим, он строго соответствует одной группе.
Главный смысл режима диурна это противостояние смерти и времени лицом к лицу, представление о смерти/ времени как о враге, как об ином, как о том, с чем необходимо бороться, чему надо противостоять. Таким образом происходит демонизация смерти (смерть видится как чудовище) и противопоставление себя этой смерти. Это порождает дуалистические мифологические конструкции и сюжеты борьбы света и тьмы , противопоставление дня и ночи, богов и демонов, верха и низа, добра и зла и т. д. Все типы дуалистических мифов, которые называются также диайретическими (от греч. разделение, различение), связаны с днем, потому что днем при свете мы можем различать вещи. Базовый инстинкт мифов режима диурна и мифологических конструкций, связанных с ними, это самосознание имажинера как отличного от смерти и от времени, и приписывание смерти и времени негативных образов.
Так рождается огромный массив дуалистических мифов, например, древняя иранская религия является полностью дуалистической. Но дуалистические мифы глубже, чем религии, потому как они лежат в основе реакции на смерть определенного режима воображаемого.
В этих мифах происходит демонизация ночи, времени и смерти приписывается самостоятельная враждебная идентичность. Также здесь возникает негативный териоморфизм, то есть представление о животных в качестве противников. Смерть приобретает лик животного, которое поглощает, грозит съесть. Как пишет Ж. Дюран:
Ужас перед изменением и опасность пожирающей смерти это, по нашему мнению, две самые ранние негативные темы, вдохновленные символом животного. Весь этот териоморфизм интегрирован в сказки и мифы, где мотив падения и спасения особенно ясен. Здесь териоморфный демон либо торжествует, либо же его злые замыслы расстроены, а тема смерти и времени как опасного приключения остается основной темой всех этих сказок, в которых проявляется символический териоморфизм. Животное, таким образом, копошится, кишит, убегает от охотников, но также оно пожирает и обгладывает.
Таков изоморфизм, который объединяет гравюру Дюрера «Рыцарь, смерть и дьявол» и сюжеты Гойи, изображенные на стенах его столовой, где жестокий Сатурн пожирает собственных детей. Что касается последнего художника, весьма уместно было бы упомянуть все темы уже анализированного пожирающего насилия, неизбежности. «Капричос» и «Бедствия войны» испанского художника представляют непревзойденный иконографический анализ зверства, бестиализма, вечного символа Кроноса и Танатоса. Можно заметить, как в живописи отображается более древнее териоморфное обличье времени, маска тьмы, смутное предчувствие, которое мы старались схватить в исследуемых нами констелляциях, увидеть в аллюзиях на темноту солнца и его опустошительный и опустошающий характер.
На гравюре А. Дюрера облачённый в доспехи христианский рыцарь, в узком ущелье, в сопровождении дьявола со свиным рылом и Смерти верхом на коне. Смерть держит песочные часы, чтобы напомнить рыцарю о краткости его жизни и тщетности усилий. Дьявол следует по пятам, готовый воспользоваться каждой ошибкой. Но всадник двигается по ущелью игнорируя или не глядя на существ вокруг него. Рыцарь демонстрирует абсолютное презрение к опасности и сомнениям, что часто рассматривалось как символ чести и мужества. Оба персонажа угрожают рыцарю, который закован и защищён в прямом и переносном смысле в броню своей веры. Гравюру также нужно рассматривать с учётом слов Псалма 22:4:
Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох они успокаивают меня.
В дуалистических мифах центральной фигурой выступает солнечный герой, ведущий битву со смертью и со временем. Такие мифы поляризуются по вертикальной оси. Любое представление о времени, как и само время, представляется абсолютным злом. Поэтому дуалистические мифы являются героическими, герой борется с врагом как со смертью/временем, и каждый враг героя есть иносказание для смерти/времени. Наиболее частые символы, доминирующие в режиме диурна, это символы царского скипетра, шпаги (меча) и стрелы. Скипетр означает власть, шпага разделение, стрела направление воли. Меч разъединяет одно и другое, черное и белое, мужчину и женщину. А царский скипетр управляет народами.
Есть еще один термин, который относится к режиму диурна, «катаморфизм», представление о мифах падения и мифах взлета. В режиме диурна мы видим доминацию вертикали. Если герой на этой вертикали не удерживается, он стремительно падает и, конечно, разбивается. Либо он должен взлететь. Падать и взлетать две стороны одного и того же процесса. Режим диурна часто сопровождается ощущением головокружения в нем ось вертикали сопровождается стремительностью, раскалывающей время.
Сюда же относится так называемый асценциональный миф (от лат. ascensio восхождение, подъем), миф подъема и взлета, а также все сюжеты, связанные с полетом людей (Икар, Фаэтон и т. д.). Стремление человека летать, в том числе и построение летательных аппаратов, развитие ракетостроения, есть не что иное, как реализация гигантской энергии асценционального мифа, принадлежащего героическому режиму диурна.
Непрерывный изоморфизм связывает целый ряд на первый взгляд разрозненных образов, но их констелляции позволяют реконструировать многообразный режим страха перед временем. Мы видели, как время последовательно облекается в териоморфные образы, свирепые фигуры людоедов, появляется как тревожное кишение личинок, ужасающие и пожирающие анимальные символы, отсылающие либо к безвозвратно утерянной мимолетности, либо же к неутолимой, ненасытной отрицательности судьбы и смерти. Ощущаемая нами тревога внезапно проявляется веером никтоморфных образов, сопровождающихся символами темноты, где фигура старого слепца неизбежно сопряжена с черной водой и, наконец, где тени и призраки отражаются в крови, таков принцип жизни, чья эпифания случайно оказалась связаннной с женщиной, с ее менструальными выделениями, с ежемесячной смертью лунной небесной звезды. На этом уровне исследования мы обнаружили, что феминизация рокового символизма представляет собой набросок, репетицию эвфемизации, которая сыграет свою роль на сцене, когда третья ужасающая схема падение, будет сведена к микрокосму падения в миниатюре, к внутреннему падению и кинестезии в ее двойной сексуальной и нутритивной форме. Это перенос, благодаря которому мучительное отношение человека к смерти и времени всегда будет сопровождаться нравственным беспокойством и ужасом перед сексуальным и даже пищеварительным телом. Плоть, это живущее в нас животное, всегда возвращает к размышлению о темпоральности. И когда смерть и время будут повержены или застынут в сражении во имя спорного стремления к вечности, плоти во всех ее формах, особенно феминной менструальной плоти, будут опасаться и избегать как тайного союзника временности и смерти. Однако, поскольку обуздание бездны в миниатюре обеспокоенности плотью позволило нам предположить это, мы увидим позже, что эвфемистическая феминизация уже находится на пути искупления прегрешений образов ноктюрна. Но строгий режим воображения диурн бросает вызов женским соблазнам и отворачивается от этого темпорального облика, который озаряет улыбку женщины. Это героическое отношение, принятое диурническим режимом воображения, и далекое от того, чтобы позволить себе стать антифразой и поощрить ценностный переворот, гиперболизирует темный, людоедский и злой облик Кроноса с целью упрочить в дальнейшем свои символические антитезы, усовершенствовать, сделать точнее и эффективнее свое оружие, которое используется в борьбе с предвестниками бед, угрозами и кошмарами ночи. Именно такое оружие борьбы против судьбы конституирует победоносный режим диурна режим совести и добродетели.